Donate
Society and Politics

После социального

“Когда есть только тьма, ее не с чем и сравнивать, она перестает быть тьмой и вольна выдавать себя за что угодно. «Что есть свет?»— спрашивают последние люди. И моргают.”

Александр Дугин
Фотограф — Мария Стародумова
Фотограф — Мария Стародумова

Тема этого эссе является достаточно актуальной. Мне также стоит оговориться и указать на тот (безусловно важный) факт, что я не претендую сколько-нибудь на всецелую истинность и являюсь лишь дилетантом в философском мире, будучи не скрепленным академическим образованием, я становлюсь свободным наблюдателем, с исключительным, но не всеобъемлющим правом свободной интерпретации.

Выражение “смерть социального” вызывает в людях достаточно интересную реакцию. Следует уточнить, что здесь не идет речь о смерти, как об исчезновении, безвозвратной потере “социального”. Наоборот, в наше время мы наблюдаем настоящий всплеск социальной активности людей: интернет, телевидение, телефонная связь дала нам ни с чем не сравнимые возможности в передаче и обработке информации. Интернет, в свою очередь, родил неисчислимое множество разнообразных площадок для общения. За примерами далеко ходить не надо: Skype, Facebook, разнообразные форумы стали площадками для обмена мнениями и идеями. В этот период появляется и новый формат развлекательного контента — мемы, которые выводят на качественно новый уровень понятие юмора.

В связи с этим стоит детализировать наше понимание термина “смерть социального”. В первую очередь я предлагаю понимать под “смертью социального” не только идею об исчезновении классического (в представлении конца XIX и середины XX вв.) общения и уменьшения социальных контактов между людьми, но и смену эпистемы (скорее, не совсем в том смысле, в котором это понимал М. Фуко) — парадигмы мышления человека и общества. Это изменение представляется многим вредным, недопустимым для общества, я же склонен считать это естественным, частью процесса эволюции общественности.

С течением времени на смену [первобытному] ярко выраженному ощущению “Мы”, о котором мы поговорим чуть далее, приходит “Я” — индивидуализм и эгоизм. “Мы” — это не просто местоимение или семантическая единица. “Мы” — это ничем не стесненное, интуитивное ощущение себя как части некой монолитной общности. Отождествляя себя с “Мы”, вы делаете себя частью того, что принято [в классической традиции] называть “обществом” (socio). “Мы” определяет образ жизни, характер вашей мысли и поведения. Общество лишает жизнь отдельного человека того значения, которое она получает в пост-обществе, когда она становится личностью, существующей вне социального, напрямую от социального не завися.

В XX веке “Мы” подвергается сакрализации, отождествляется с благим. Замятин в своем романе “Мы” ярко противопоставляет “благость” “Мы” и “разрушительность” “Я”, демонстрируя извращение абсолютизации “мы”, нарисованное им общество через сакрализацию “Мы” изгоняет “Я”. Таким образом апогея достигает различание “Nos” и “Ego”. Здесь сказываются и сдвиги, произошедшие в эпоху Просвещения, которая убирает Бога из субъектно-объектной системы, замещая его фигуру придуманным “человеком”. Эта революция, лишившая идею Бога Его всемогущества, побудит Ницше написать в “Веселой науке”: “Gott ist tot”.

Известная нам [сегодня] социальность — это детище не современного пост-общества, а культуры так называемого “модерна” (этот период выделяется в трудах некоторых современных философов, в частности, А.Г. Дугина). До эпохи Просвещения вопрос различения “социального” (общественного) и индивидуального не стоит, ведь “общество” пре-модерна не задумывалось о своей “общественности”, оно воспринимало это как некую “априорность”, неосознаваемую в языке и философии. Просвещение выводит нас на новый уровень при помощи создания социологии и психологии, в результате общество начинает осмыслять само себя. Общество “Мы” переживает фазу осознания и борьбы “Мы” (воплощение которого мы находим в социологии) и “Я” (область психологии).

Именно с потерей “Мы” рушатся великие державы, которые ставили общество в центр идеологической системы. Ярким примером такого государства является Советский Союз. На волне становления “Мы” (этот период можно, конечно, очень условно можно очертить рамками 1917-1960-70-х гг.), в 1917 году к власти в России приходят большевики и, опираясь на труды К. Маркса и Ф. Энгельса, возводят систему, [в теории] направленное не на процветание отдельных его представителей, а на формирование единого монолитного общественного здания (социализма). Культ “Мы” (народ, пролетариат, “массы” — слова, массово тиражировавшиеся в этот период истории в художественной, публицистической научной, главном образом социологической и философской, литературе) становится главным рычагом идеологической войны. В это же время резко противопоставляются такие термина как индивидуализм Запада и коллективизм (не экономический, а социальный) СССР.

Идеологическая машина становится инструментом формирования сознания “Мы”, она тиражирует идеи единства, формирует интеллектуальный базис человека, прививая ему государственную [квази-социальную] “философию”. Ее главная парадигма — преодоление “Я” [индивидуализма] ради “Мы” [социального коллективизма], создание единого монолитного государственного механизма, идущего к пост-обществу через [условно] модерн (К. Маркса и Ф. Энгельса). Преодоление “Я” становится самоцелью, истинной добродетелью истинного человека Идеи. Поэтому умалять роль идеологии (idea) в формировании мышления и поведения не стоит. Именно она, сопровождая человека повсюду, устанавливает ему границы мысли. Именно она, через установление истинного и ложного, праведного и неправедного, черного и белого, показывает человеку путь, лишая сомнений и создавая иллюзорность простоты. В 80-х годах идеи западного мышления проникают через так называемый “железный занавес” на территорию Советского государства. Как только идея “Мы” (социального коллективизма) оказалась поколеблена СССР рухнул.

Идея “Я” долгое время противопоставлялась (в том числе и в советской “философии”) идее социального коллективизма, идее доминации социального над личным, “Nos” над человеческим “Ego”. “Ego” оттесняет ощущение общности, возводит в центр нашего Бытия человека, не заключенного в рамки общественного (социального), а как бы находящегося вне его, готового оторваться и изменить свое положение. Основа socio в рамках идеи “Я” — множество индивидуумов, которые более похожи на хаотические частицы, чем на монолит (единую систему). Это — качественно иная форма мышления и стержнем ее становится обладание.

Обладание собственностью отныне определяет ваше мышление. Общество потребления обеспечивает нас постоянным притоком всего, чего мы ни пожелаем. Вокруг еще больше того, чем вы можете [потенциально] обладать — потенциальной собственности.

Конечно, собственность существовала и ранее, но только в XX веке ее становится много. Личного становится много, каждый может обладать многим, но где появляется личное, там не остается места общему. Социальное предполагает коллективное, в нем нет места для только лишь одного человека, ведь socio предполагает множество элементов, взаимодействующих друг с другом. Оно [социальное] призвано довлеть над личным, воздвигать над человеком идею необходимости жертвы личного ради общего блага.

Ключевой момент собственности заключается в ее не-социальности, ибо можно ли считать объект собственности своим, если право распоряжения его существованием (или иллюзия этой “возможности”) закреплено за группой? То, что становится собственностью множества, перестает быть собственностью кого бы то ни было. Это происходит из глубоко человеческого: можно ли считать своим то, чем не обладаешь в полной мере?

В XXI веке перед нами остро встает вопрос человеческого единства, ведь теперь не осталось ни одного из тех общественных фундаментов, которые поддерживали общественную систему раньше: идеология, религия, язык. Мы имеем множество всего и это множество обладает таким же множеством людей. Ни религия, ни язык, ни идея больше не обладают той своей властью. С приходом Деррида и Барта наше представление о языке изменилось до неузнаваемости, то что раньше казалось общим, единым для всех, теперь — релятивное, изменчивое. Что же случилось? Сейчас люди связаны только местом и временем.

Ни религия, ни “принадлежность к общественному”, ни государство уже не могут помочь сформировать по-настоящему крепких психологических отношений между отдельными индивидуумами.

В крупных социальных группах теперь тоже нет единства. На первый взгляд кажется, что они крайне однородны, но приглядевшись, становится ясно, что от прежнего их единства не осталось и следа.

Можно заметить, что я не сказал ничего нового или шокирующего. Сейчас самое время обратиться к эпиграфу, ведь он более всего отражает ту ситуацию, в которой мы находимся сейчас. Дугин тоже не сказал ничего нового этой фразой, но он сказал куда лучше, чем сказал бы я. Мы — эти самые люди, у которых осталась только мысль о прошлом, которую уже не с чем сравнить и сопоставить. Даже констатация факта держится на сырой почве умозрительных выводов, опереть же которые не на что.

Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About