Начиная с 70-ых годов, в архитектурной теории возникает все больше противоположных модернистским концепциям идей. Они имеют свои культурные и исторические основания, соответствуют общим интеллектуальным настроениям эпохи. Многие теоретики архитектуры и философы считают это время переломным, так как происходит возвращение и легитимизация того, что ранее было вытеснено, репрессировано, забыто как темное, невидимое, иррациональное. Конечно, сама артикуляция существования «вытесненного» происходит гораздо раньше — уже к концу 19 века, стал очевиден кризис рационального, что вылилось в тотальную критику сформулированных Просвещением ценностей. Позже в конце 20 века осуществляются попытки реабилитации вытесненных рациональностью элементов: желания, бессознательного, языка, маргинального, женского, телесного.

В архитектуре, вместе с появлением постмодернистских концепций, было осуществлено восстановление в правах «вытесненного» модернизмом: тела, истории, цвета, света, места, материала, орнамента. Но с реабилитацией этих элементов архитектура не обнаружила свою сущность, так и не смогла быть полностью объяснена назваными свойствами. Проблема, как кажется, заключается в самой природе «вытесненного», о котором мы ничего не можем знать, даже подозревая о его существовании и безусловном влиянии на реальность через проявления и аффекты. Как замечает сам изобретатель понятия «вытеснения» Зигмунд Фрейд «нельзя забывать, что, констатируя, что какое-нибудь влечение вытеснено, мы, в сущности, этим еще ничего не сказали о нем». [Фрейд, 1998, с. 115]. Архитектура не может быть редуцирована к набору вытесненных ранее свойств, а должна мыслить проблематичность полной символизации «вытесненного» как свою определяющую черту. Это утверждение позволяет поместить архитектуру в ряд культурных феноменов, обнаруживающих непосредственный контакт с вытесненной «реальностью» мира.

Место и тело

Многие современные теоретики архитектуры, следуя философской мысли начала 20 века, полагают, что архитектура указывает, обозначает место, позволяет ему осуществиться, стать событием. По мнению Хайдеггера, предназначение архитектуры — размечать пространство, которое само по себе стремится скрыться от простой видимости. Так Хайдеггер рассуждает о возникновении места благодаря построенному на реке мосту: «До того, как появился мост, Места еще не было. Конечно, до появления моста была река, текущая среди множества участков, которые могли быть заняты чем-то. Но лишь один из этих участков стал Местом, и произошло это благодаря мосту. То есть мост возникает на каком-то месте, а Место возникает только с появлением самого моста» [Хайдеггер, 2010, с. 184]. Для Хайдеггера то, что было до моста является первичным, но мост или метка приобретают важную роль в бытии места: архитектура позволяет раскрыть скрывающуюся от нас природу и представить ее в «непотаенном» виде. Но то на что указывает архитектура — первичное пространство, оказывается вытесненным, несуществующим.

Чтобы суметь проинтерпретировать такую стратегию мышления, которая не позволяет вернуть вытесненное, вопреки заявленному в постмодернистских концепциях архитектуры, необходимо обратиться к сравнению места в архитектуре и символизации тела. Архитектура функционирует аналогично метке на теле — она вырывает из неопределённости место, которое до обозначения не существует. Мы можем не обращать внимания на архитектуру, но вообразить место без архитектуры не можем. Место становится знаком, только благодаря разметке архитектурой. Изначальное пространство, как и тело, является вытесненным, несимволизированным. О нем мы не можем знать, мы способны увидеть только место, а не то, что оно обозначает. Как и любые другие практики называния, в том числе церемониал и табуирование, архитектура размечают пространство, создает и вписывает события реальности в символическую структуру. Любые стадии, изменения в реальности должны быть легитимизованы через знак и ритуал. К примеру, обряды инициации у первобытных народов имеют цель создание «нового тела», «мистического тела», которое приобретает новую реальность, благодаря символизации.

По мнению Фрейда, человек примитивного общества стремится таким образом обнаружить вне себя свои душевные процессы, присвоить, сделать психологическими, внутренними феномены внешние. Поэтому он населяет мир духами, которые являются проекциями его чувств и обозначают то, что, так или иначе, оказывается вне видимости. Дух должен иметь возможность стать объектом воспоминания или представления, в тот момент, когда он уже недоступен непосредственному восприятию. Он необходим для называния недоступной, вытесненной области. Дух присваивает тому, что не может быть схвачено, осязаемый и знакомый характер, поэтому он часто повторяет в себе черты уже виденного, узнаваемого окружения. Архитектура, по аналогии, стремится через осязаемый, знакомый и видимый характер своего выражения указать на скрытое, изначальное место, артикулировать таким образом дух места.

Подлинное тело

Сам подлинный, неназванный еще мир, который еще только будет обозначен, остается скрыт. Подлинное тело, а значит и изначальное место, недоступно полному называнию. Оно не существует без разметки, а будучи маркированным, перестает быть подлинным. По мнению структурализма — философского течения второй половины 20 века — мы обречены на функционирование внутри системы знаков и не можем встать на естественную позицию. Само понятие «вытеснения» Фрейда, как замечает очень внимательный его читатель — Жак Лакан, не существует без «возвращения вытесненного», и единственным доказательством вытеснения является его возвращение: «Вытеснение и возвращение вытесненного — это одно и то же» [Лакан, 2014. с. 64]. Таким образом, вытесненное в бессознательное состоит из мыслей, которые прикреплены к аффекту и не могут быть выражены иначе, чем через язык, то есть с помощью знаков: «Бессознательное — это язык» [Там же. с. 20].

Любые попытки вернуть вытесненное тело оказываются, по мнению другого мыслителя Жана Бодрийяра, принципиально безуспешными, так как тело оказывается подлинно нагим, только когда осталось немного одежды, которая указывает, что она была снята, на возможность своего отсутствия. Бодрийяр говорит: «…тело обладает смыслом лишь будучи маркировано, покрыто надписями. В рассказе Альфонса Алле раджа, фанатично стремящийся к денотации и истине, понимает это наоборот — не удовлетворенный раздеванием баядерки, он велит заживо содрать с нее кожу» [Бодрийяр, 2009, с. 201]. Обнаженное тело не становится подлинным — нагота оборачивается против самой себя, так как кожа, сигнифицируясь, удваивается, оказывается второй кожей, но всегда единственной. Только метка, знак может указать на реальную наготу.

О существовании подлинного тела мы знаем благодаря указанию на вытеснение — раскрепощение тела является всегда освобождением заранее отчужденного тела. Человек обнаруживает себя вне тела: в зеркале, любуясь собой, он объективирует тело, обозначает его отличным от себя. А полученное как объект тело может быть убедительно заменено, скопировано, дублировано, сигнифицировано. Бодрийяр, описывая способы создания клона человеческого тела, дает интересное для нашего рассуждения различие между автоматом и роботом: «Автомат — analogon человека, он остается его собеседником. Машина (робот)— эквивалент человека, и в качестве эквивалента она включает его в себя, в единый операциональный процесс» [Бодрийяр, 2009, с. 120]. Автомат дублирует человека, его обязанность — быть похожим на него. Он подражает человеческим движениям, копирует функционирование органов. Робот — работает, и в этом его единственная истина. Он отличен от человека, целью его является машинная эффективность. Он выполняет процессы и действия, которые человеку недоступны. Робот включает в себя работу человеческого тела — становится более универсальной метафорой человеческой реальности, чем его тело.

Переход от автомата к роботу является смещением от антропологической модели к машинной. Машина как знак человеческого функционирования, окончательно разрывает связь со своим первоначальным референтом — человеческим телом, что делает возможным переворачивание порядка следования: не машина теперь проявляет в себе свойства человеческого тела, а тело принимает свойства, синтаксис и машинную сущность. Человеческое тело получает статус машины, освободившись от всяких отношений подобия и тождества со своей реальной формой. Оно было заменено телом функционирующей машины, которая первое тело не знает, но всегда к нему стремится вторым шагом. Поначалу кажется, что явление переноса машинной сущности на человеческое тело указывает на сбой, ошибку, ужас техники, но в действительности оно демонстрирует невозможность обнаружения человеческого тела как подлинного. Лакан, обращаясь в Фрейду, указывает на то, что субьект всегда находится в поисках желаемого объекта, но никогда его не находит — в этом состоит описанный Фрейдом принцип реальности. Объект является вытесненным и субъект для его возвращения изобретает язык описания, который сближается с реальностью лишь опосредовано, через желание субьекта. «Разумеется, он [субъект] его [объект желания] никогда не находит, и как раз в этом состоит принцип реальности. Субъект, пишет Фрейд, всегда снова находит лишь другой объект, который более или менее удовлетворительным образом отвечал бы нуждам, о которых идет речь». [Лакан, 2014. с. 59].

Тем не менее, означивание стремится стать реальностью, повторить и заменить ее, приобрести над ней власть. Архитектура также повторяет реальность, предполагает совпадение ее представления и самого мира. Она не просто указывает на место, но одновременно зачаровывает, подчиняет его себе. Архитектура дает имя месту, тем самым приобретает некоторую власть над ним. Фрейд описывает магические практики примитивных сообществ, в которых изображения некоторой реальности, имеют с ней непосредственную проекционную связь, и процессы, происходящие с изображением, становятся причиной изменений в реальности: «Одна из самых распространенных магических процедур, имеющих целью повредить врагу, состоит в том, чтобы из какого угодно материала сделать соответствующее его изображение» [Фрейд, 1997, с. 22]. Охотник чтобы гарантировать себе успех изображает охоту, для него изображение потенциальной реальности является гарантией её удачного последующего осуществления. Архитектура, по схожему принципу, оказывается всемогущей мыслью первобытного человека или невротика, способной подчинять себе изначальное место через его повторение.

Аналогично роботу Бодрийяра, архитектура указывает на некоторое функционирование реальности, но также благодаря повторению указывает на реальность, которая этим указанием создается. Повторение постоянно производит и воспроизводит символ, погружая несимволизированное в сеть языковых референций. Сущность повторения архитектурой реальности или изначального места не в клонировании вытесненного, но в его изменении. Вопрос о тождестве архитектуры и реальности здесь заменяется вопросом о различии в повторенном. Жиль Делез в тексте «Различие и повторение» говорит: «…повторение является необходимым и обоснованным действием лишь в отношении того, что не может быть заменено. Повторение как действие и как точка зрения касается особенности, не подлежащей обмену, замещению» [Делез, 1998, с. 13]. Полный обмен и замещение невозможны, каждый раз остается несимволизированный зазор, который и привносит новизну, является причиной возникновения места. Только в тот момент, когда произошла аннигиляция знака через его реитерацию, проявляется несимволизированная подлинность архитектуры, то есть та, по сути, архитектурная реальность, которая всегда ускользает от означивания и обнаруживается вытесненной. Чтобы будущее архитектуры, становление ее в истории было возможным необходима смерть архитектуры, но это не отсутствие, а удвоение — утверждение иной возможности, гиперреальности, по выражению Бодрийяра [Nouvel, Baudrillard, 2002, p.11].

Руина

Смерть архитектуры не есть ее исчезновение как области, дисциплины или профессии. Отсутствие ничего нам не сообщает о сущности скрываемого архитектурой онтологического предмета. Для разрешения вопроса о вытесненном, необходимо помыслить иную смерть — аннигиляцию знаков, которая дала бы возможность увидеть, что и как скрыто языком архитектуры. Однако, переход архитектуры в пространство, несоотнесённое с системой знаков, будет значить ее бесполезность, непригодность к любому прочтению или использованию.

О такой бесполезности или «неподручности» говорит Хайдеггер, обсуждая в тексте «бытие и время» инструментальное бытие вещи. Философ говорит, что способ бытия молотка — забивание — обнаруживает себя и открывает специфическое «удобство» молотка. Но инструмент, когда правильно и по назначению используется, становится «невидим». «Прозрачность» — это фундаментальное свойство инструмента, который находится в «подручности», то есть имеет конкретное применение и адресат. Но в момент, когда инструмент оказывается негодным, он становится «заметным». Хайдеггер описывает возможность «невидимого» «подручного» выходить в наличие, когда он бесполезен с позиции своей инструментальности: «Ближайше подручное сущее может быть найдено в озабочении неприменимым, не налаженным для своего определенного применения. Инструмент оказывается поврежденным, материал неподходящим». [Хайдеггер, 2003, с. 93]. Хайдеггер указывает на три формы (заметность, навязчивость, назойливость), в которых происходит раскрытие «невидимости» инструмента. Они есть «выступающее» проявление несоответствия вещи своему назначению и функции. Хайдеггер пишет: «Модусы заметности, навязчивости и назойливости имеют функцию вывести на свет в подручном характер наличия». [Там же, 2003, с. 94]. Вещь заявляет о себе, только будучи сломанной, ненужной, «неподручной».

Исходя из данного Хайдеггером описания инструментального бытия вещи, следует обратиться к вышедшему из «подручности» состоянию архитектуре — руине. Руинированная и лишенная своего назначения архитектура не служит для чего-то или кого-то, становится бесполезной, «неподручной». Обозначенная архитектурой природа вырывается из рук человеческих и, по словам Георга Зиммеля, мстит за насилие: «… художественное формирование было лишь насилием духа, которому материал подчинился против своей воли, будто он теперь постепенно сбрасывает с себя это иго и возвращается к независимой закономерности своих сил». [Зиммель, 1996, с. 228]. По мнению Зиммеля, руина демонстрирует победу природы над человеком, когда репрессированные материя и место высвобождаются из–под гнета человеческого духа. В руинированном состоянии архитектура оказывается в положении приближенном к невыраженности. В отличие от «правильно используемого» здания руина, не демонстрирует оппозицию по отношению к месту, а скорее стремится в нем исчезнуть, находится на пути полного растворении. Но руина, тем не менее, не становится окончательно природой. Разрушение — это процесс, демонстрирующий иное измерение в архитектуре, которое существует без человеческой на то воли. Руина объединяет «духовное» и скрытую от взора, несимволизированную природу одним нечеловеческим основанием. «Конечно, с точки зрения цели, которую дух воплотил во дворце и в церкви, в крепости и зале, в акведуке и обелиске, их разрушенный образ — бессмысленная случайность; однако эту случайность поглощает новый смысл, он объединяет ее и духовное образование, исходя не из человеческой целесообразности, а из глубины, в которой эта целесообразность и действие бессознательных сил природы вырастают из одного корня». [Зиммель, 1996, с. 228].

В современной теории архитектуры также есть обращения к теме руинирования. Так феноменологически-ориентированный теоретик архитектуры Дэвид Летербарроу использует понятие «выветривания», чтобы продемонстрировать комплексный характер архитектуры, как временно́го явления, которое подвержено старению и разрушению. «Здание — сингулряная материальная структура, которая, так или иначе, будет разрушена, человеком или природой или и тем и тем одновременно. В архитектуре постепенное, естественное разрушение — это выветривание» [Leatherbarrow, 1993, p. 4]. Летербарроу предлагает предположить, что в действительности здание не является абстрактным знаком или исключительно техническим решением, а состоит из действия во времени, из высставления в реальность. Архитектура непрерывно движется во времени, сохраняет в своем образе следы места, людей, стихий, раскрывает себя через операции создания, старения, разрушения. В произведении архитектуры, по мнению Леттербароу, ничто не существует отдельно от сил и намерений, которые привели его в бытие и видимость. Но необходимо заметить, что в противоположность многим другим архитектурным теориям конца 20 века, Летербарроу не акцентирует на человеческом происхождении разрушения и руинирования: материал стареет и разрушается вне зависимости от культуры или человеческой целесообразности.

***

Возникшие в конце 20 века архитектурные концепции стремились вернуть то, что было вытеснено модернизмом. Результатом стало производство нового синтаксиса архитектуры, который ей не принадлежит, а является привнесенным из иных дисциплин, что окончательно оттеснило архитектуру от ее истока. То, что действительно составляет ее сущность, оказывается за гранью названного, так как не пользуется человеческой системой кодификаций. Собственный предмет архитектуры не желает быть названным, всегда остается скрытым и вытесненным. Возвращением вытесненного в архитектуре оказывается место, так как оно сохраняет непосредственную связь с подлинным местом, но уже является выделенным из непрерывного окружения, как место конкретное. Место снова и снова скрывается за необходимой для его обозначения архитектурой. Для дешифровки языка архитектуры и выявлению в нем подлинного места, необходима символическая смерть архитектуры, которая есть ее бесполезность и человеческая нецелесообразность.

Список источников и литературы

Leatherbarrow David, On Weathering: The Life of Buildings in Time, with Mohsen Mostafavi. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1993

Nouvel J., Baudrillard J., Hays K. Michael, The Singular objects of architecture: Jean Baudrillard and Jean Nouvel. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2002.

Zumthor P. Thinking Architecture, Basel: Birkhauser, 1999

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: «Добросвет», 2009

Делёз Ж. Различие и повторение / Пер. с фр. Н. Б. Маньковской и Э.П. Юровской. СПб.: Петрополис, 1998.

Зиммель Г. Руина / Избранное. Том 2. М.: «Юрист», 1996

Лакан Ж., Семинары. Книга 3. Психозы. 1955-1956. М.: Логос-Гнозис, 2014.

Фрейд З. Вытеснение // Основные психологические теории в психоанализе. Очерк истории психоанализа: Сборник. СПб.: «Алетейя», 1998. С. 108 — 123.

Фрейд З. Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии. СПб.: Алетейя, 1997

Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. с нем. В.В. Бибихина. Харьков: «Фолио», 2003.

Хайдеггер М. Строить, мыслить, обитать / Пер. с нем. С.Ромашко // Проект International. 2010. № 20. С. 184

Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998.