Donate
Реч#порт

Идём через ад

Ирка Солза16/09/15 07:532.6K🔥

В начале сентября в Новосибирске открылась первая персональная выставка молодого художника Филиппа Крикунова. Те, кто внимательно следит за художественными событиями, могут помнить его по участию в выставке EXPERIENCES. Герои (2013), где он выставлял муляж Навального, или по портрету мёртвого Путина, который он представил на поэтическом вечере «Школа цинизма» в январе этого года. Красноярским зрителям Филипп наверняка запомнился своим проектом «Алкогольная эпоха XXI» на выставке молодого современного искусства «Праздник», прошедшей этой весной. Персональный проект «Бомонд», согласно кураторскому заявлению, призван продемонстрировать зрителю галерею демонов современного мира, который «уже третье десятилетие идёт через ад». Реч#порт решил познакомиться с инфернальной живописью новосибирского художественного подполья.

Филипп Крикунов. Ельцин, Путин, Лимонов
Филипп Крикунов. Ельцин, Путин, Лимонов

Выставка открылась в достаточном удалении от центра города, в гараже, который какое-то время служил художнику мастерской и сохранил отчетливые следы живого творческого процесса, такие, например, как выточенный и отшлифованный деревянный фаллос и его необработанная заготовка, лежащие на полке. В небольшом пространстве гаража с низким потолком висит около десятка живописных работ, а у входа друзья художника жарят на мангале сосиски, — примерно так выглядит выставка независимого искусства, не вписанная ни в какие институции и не требующая согласований. Понятно, что эти работы не могли быть выставлены ни в одной из существующих в городе галерей: такие формальные признаки, как наличие свастики и «неканоническое» изображение президента, автоматически переводят эту выставку в статус андеграундной.

Если говорить о самих живописных работах, то их можно условно сгруппировать вокруг двух основных тем. Первая из них — это критика коммерциализации бренда «сибирскости» и зарабатывания очков за счет региональной идентичности. Наверное, можно согласиться с тем, что в последнее время в Сибири наблюдается ряд процессов, связанных с брендированием и продвижением сибирского искусства и дизайна. С одной стороны, существует бренд «сибирского иронического концептуализма», который активно используется для продвижения творчества «Синих носов», Василия Слонова, Дамира Муратова и др. за счёт противопоставления московскому концептуализму (а по сути за счёт символического паразитирования на его славе), с другой — предпринимаются попытки создать новый бренд для презентации творчества более молодых авторов, например, «сибирский романтический концептуализм» или «новые сибирские художники». Важным объединяющим атрибутом здесь является именно пресловутая «сибирскость», которая может быть презентована и как скакание в голом виде по зимней тайге или обливание водой на морозе, и как заигрывание с идеями сибирского сепаратизма.

В то же время возникает ряд дизайн-проектов, активно эксплуатирующих романтический мифологизированный образ Сибири: потребителям предлагаются вещи с «сибирской душой», позволяющие «вдохнуть полной грудью абсолютную свободу этих безграничных просторов». И если сибирские художники из «старой гвардии» ещё могут обращаться к тёмному ссылочному и лагерному прошлому Сибири (вспомним, например, недавний проект Слонова «Ватный лесоповал») или к незатейливому быту индустриальных окраин, составляющих большую часть сибирского пространства, то дизайнеры и отчасти художники молодого «романтического» крыла постепенно приходят к тому, чтобы извлекать из «сибирскости» лишь приторный экстракт с советским душком: горы, тайга, очки с деревянной оправой, модные свитера, геологи, гитары, зверюшки да сосенки. В этой связи возникает ряд вопросов, которые есть смысл задать: есть ли у нестоличных художников какая-либо иная возможность заявить о себе, кроме как опираться на региональную специфику? Или, может быть, задача местных художников как раз и заключается в том, чтобы осмыслять эти забытые и полузаброшенные места и рассказывать о них миру? Далее: складывается впечатление, что существует четыре различные стратегии обращения к местному символическому и визуальному ландшафту: 1) бездумное паразитирование на туземной экзотике, 2) осмысление и вдумчивая работа с окружающим контекстом, 3) ироническое обыгрывание и смешение значимых местных образов с другими образами, 4) отстранение и критика.

Несмотря на то, что Филипп заявляет, что его целью была именно критика коммерциализированного использования упрощённого образа Сибири (в виде снежинки как логотипа или товарного знака), он использует как раз стратегию номер 3. Смешение ряда значимых символов (снежинки, свастики, серпа и молота) совершается механически, без отсылки к какому-либо реальному или гипотетическому положению дел. Это эмоциональная живопись, честная в своей усталости и разочаровании, но и только. «Снежинка Сибирской независимой республики, свастика нацистской Германии, серп и молот сталинского СССР — всё едино». Да, можно трактовать эти работы так, но бессмысленно ждать аргументов, подкрепляющих этот довольно жёсткий тезис. Многие современные художники, придумывая общую схематику перетасовки каких-либо элементов (чаще всего значимых для коллективного сознания образов), оставляют все возможные и невозможные интерпретации на откуп зрителя; однако в таком случае мы не можем говорить ни о какой критике, поскольку при смешении разнонаправленных символов такое их столкновение может как разрушать их ауру (как делал соц-арт на заре своего существования), так и подпитывать их новой энергией (как в случае со всплеском ностальгии по Советскому Союзу, которая прекрасно обслуживается теми же средствами, которые ранее подрывали пафос официального дискурса).

Второй блок работ — серия портретов политических деятелей. Ельцин, Путин и Лимонов с чёрными провалами глаз и нездоровым цветом лица — это та «мертвечинка» вместо политики, в условиях которой мы живем, начиная с 90-х. Всё, что происходило до Ельцина, умещается для художника в образе Ленина (похожего на узбека). При этом примечательно, что, если с первыми тремя у автора есть достаточно личные эмоциональные связи (например, разочарование в Лимонове, с чьим именем ещё десять лет назад ассоциировалась романтика политической борьбы), то Владимир Ильич для него лишь «медийная фигура», чьи скульптуры понатыканы в каждом городе в безумном количестве. «Медийная фигура» в переводе на человеческий язык означает некий пустой образ, не наполненный никаким осмысленным или пережитым, прочувствованным содержанием, пустая визуальная оболочка и скудный набор штампов, оставшийся в памяти с уроков истории. И Ленин, и Октябрьская революция составляют практически неосознаваемый, но неизбежно присутствующий фон, в котором каждый из нас рано или поздно себя обнаруживает.

Но способно ли изобразительное искусство совершать работу по осмыслению\преобразованию политического ландшафта прошлого, настоящего и будущего? Или ему не выйти за пределы изображения (читай: повтора), и в этом бездумном повторении живопись способна лишь придавать недостающую энергию этим восставшим из небытия политическим зомби? Пока мне не очень ясно, какая работа совершается при репродуцировании (пусть и современными средствами) образов власти. Можно сказать, что ироническое отстранение и обыгрывание в духе соц-арта разрушает эти образы и лишает их силы. Однако (здесь можно спорить) представляется более верным то, что в сегодняшней ситуации политическая ирония и манипулирование «медийными образами» имеет лишь одну функцию — это защитная реакция художника, который противопоставляет атакующему его медийному контенту фигу в кармане. При этом ирония не является критикой: она помогает распространению этих образов и не способна им как-то реально навредить, выражая лишь то, что и так всем понятно: коллективное недоверие, но в то же время — бессилие.

Филипп также интуитивно выбирает именно защитную стратегию: в серии с «мёртвыми» политиками живописная экспрессивность сочетается с определённым символическим жестом. Все помнят ту информационную шумиху, которая случилась, когда Путин пропал на десять дней. Так вот, портрет мёртвого Путина служил в качестве посмертного портрета на похоронах президента, организованных тогда Филиппом. В условиях невозможности прямого политического действия этот портрет и инсценируемое действо берут на себя магические функции. Можно вспомнить и другие проекты последнего времени, разыгрывающие политические похороны чего бы то ни было или занимающиеся трансформацией образов политических деятелей (например, паблик «Путин Каждый День»). Символическая порча первого лица страны и установление в один ряд живых и мёртвых позволяют коллективному бессознательному утвердить себя в собственной живучести, заявить о своем намерении «точно уж пережить вот это всё». В общем, терпение и ещё раз терпение.

Ирка Солза-Кузнецова


Маяна Насыбуллова, куратор выставки:

«Его картины — впечатление простого незащищённого сознания от оказываемого со всех сторон давления. И это впечатление — на грани средневекового ужаса. Радио, интернет, телевидение со всех сторон обрушивают на человека этот поток, смешивая черты реальных людей со свойствами инфернального. Именно такими увидел их художник. [Это] те образы, которые сопровождают современного человека всю его жизнь, постепенно становясь частью мироощущения, новой мифологии».

Анастасия Шартогашева
panddr
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About