На сайте Planeta.ru запущен краудфандинговый проект с целью собрать средства на издание альманаха «Fleurs et larmes». В первом номере альманаха будут опубликованы Жорж Батай в переводе Маруси Фокеевой, Ги Дебор в переводе Степана Михайленко, Маргерит Дюрас в переводе Алексея Воинова и Марии Бикбулатовой, Жюльен Грин в переводе Андрея Самохоткина и Валери Ларбо в переводе Алексея Воинова. Если переводчики и редакторы соберут половину суммы, то альманах будет напечатан тиражом в 500 экземпляров. Если собранная сумма будет больше, то тираж увеличится, а вместе с ним станут лучше и характеристики издания (например, качество бумаги).
Мы публикуем на Сигме отрывок из «Доклада о создании ситуаций и принципах организации и деятельности международной ситуационистской тенденции», который Ги Дебор прочитал в 1957 году и в котором говорится о разложении как о высшей стадии буржуазной мысли.
Двумя центрами так называемой «современной» культуры являются Париж и Москва. Стили, рожденные в Париже (среди основателей которых французы отнюдь не составляют большинство) оказывают влияние на Европу, Америку и другие развитые капиталистические страны, например, на Японию. Стили, установленные в административном порядке из Москвы, влияют на все рабочие государства и, в меньшей степени, на Париж и его европейские зоны влияния. Влияние Москвы является непосредственно политическим. Сохранение традиционного влияния Парижа отчасти является следствием его давнего реноме центра профессиональной культуры.
Поскольку буржуазная мысль затерялась среди систематической путаницы, а марксистская мысль подверглась значительному искажению в рабочих государствах, — на Западе и на Востоке воцарился консерватизм, главным образом, в областях культуры и нравственности. Он открыто проявляется в Москве, где воспроизводятся типичные мелкобуржуазные отношения девятнадцатого века. В Париже консерватизм скрывается под масками анархизма, цинизма и юмора. Хотя оба доминирующих типа культуры в принципе не способны совладать с истинными задачами нашего времени, можно сказать, что на Западе соответствующие эксперименты продолжаются, а вот московская зона — в свою очередь — оказывается слаборазвитой в отношении подобного типа производства.
В буржуазной зоне, где к проявлению интеллектуальной свободы относились с терпимостью, видят движение идей и беспорядочность многочисленных трансформаций социальной среды, что способствует осведомленности людей о приближающейся революции, чьи движущие силы вышли
Что касается устойчивой моды, то повсюду можно обнаружить сюрреализм в разбавленном виде. У этой моды есть все вкусы сюрреалистической эпохи, но ни одной из её идей. Повторение — это её эстетика. Остатки ортодоксальных сюрреалистов, которые находятся на стадии старческого оккультизма, не способны ни обрести идеологическую позицию, ни придумать что-нибудь самостоятельно; они лишь способствуют всё более широкому распространению шарлатанства и требуют того же от остальных.
Установка на ничтожность была наиболее заметным культурным решением послевоенных лет. Это решение включает в себя два разных варианта, к каждому из которых можно найти множество иллюстраций: сокрытие ничтожности соответствующей лексикой и открытое бравирование ею.
Первый вариант стал особенно популярен благодаря литературе экзистенциализма, которая воспроизводит под видом философских заимствований наиболее жалкие аспекты культурной революции предшествующих трех десятилетий и которая поддерживает интерес к себе со стороны газетчиков путём различных подделок марксизма и психоанализа, а также постоянных произвольных политических заявлений и самоотстранений. У этой тактики большое число последователей, открытых и тайных. Продолжающееся распространение абстрактной живописи и определяющих её теорий является ещё одним примером того же рода и того же масштаба.
Радостное провозглашение абсолютного умственного убожества лежит в основании такого феномена современной литературы как «цинизм молодых правых романистов». Но оно свойственно отнюдь не только сторонникам правых идеологий, романистам или усердно молодящимся.
Среди тенденций, призывающих к возвращению в прошлое, доктрина социалистического реализма оказалась наиболее стойкой, поскольку, претендуя на опору в виде достижений революционного движения, она может сохранять в области культурного созидания совершенно несостоятельную позицию. На конференции советских музыкантов в 1948 году Андрей Жданов озвучил цель теоретических репрессий: «Правильно ли мы сделали, что сохранили сокровища классической живописи и разгромили ликвидаторов живописи? Разве не означало бы дальнейшее существование подобных “школ” ликвидацию живописи?». Столкнувшись с подобной ликвидацией живописи и со многими другими ликвидациями, западная буржуазия, осознавая крах всех ценностей, делает ставку на всеобщее интеллектуальное разложение, чему причиной являются безнадежная реакция и политический оппортунизм. Наоборот, Жданов, с характерным вкусом парвеню, осознает себя частью мелкой буржуазии, которая противостоит исчезновению культурных ценностей девятнадцатого столетия, и не видит иного пути, кроме восстановления этих ценностей авторитарным путём. Он ирреалистичен в своей вере в то, что недолговечные местные политические обстоятельства дадут ему силу избежать основных проблем этой эпохи, если он сможет заставить людей возобновить изучение устаревших задач, устранив предположительно все выводы, сделанные историей из этих задач в свое время.
Традиционная пропаганда религиозных организаций, и, в первую очередь, католицизма, очень похожа по форме и некоторым содержательным аспектам на социалистический реализм. Силами неизменной пропаганды католицизм защищает единую идеологическую структуру, поскольку он является единственной из сил прошлого, которая до сих пор ею обладает. Но, чтобы вернуть под свой контроль непрестанно возрастающее число областей, которые избежали ее влияния, католическая церковь — параллельно традиционной пропаганде — пытается завладеть современными культурными формами, особенно теми, которые являются запутанным теоретическим ничтожеством (например, так называемой «спонтанной» живописью). У католических реакционеров есть преимущество перед другими буржуазными тенденциями: будучи уверенными в постоянной иерархии ценностей, они намного легче доводят до предела разложение любой активности, в которую они оказываются вовлечены.
Результатом кризиса современной культуры стал тотальный идеологический распад. Ничто новое не может быть построено на этих руинах, и даже критическое мышление как таковое стало невозможным, поскольку всякое высказывание резко контрастирует с остальными, и всякий человек опирается либо на фрагменты устаревших систем, либо на индивидуальные предпочтения.
Подобное разложение можно наблюдать повсюду. Речь идет уже не о прежнем процессе, когда массовое использование коммерческой рекламы во всё большей степени определяло мнения о культурном творчестве. Мы достигли степени той идеологической пустоты, когда реклама стала единственным движущим фактором, который превосходит любое ранее существовавшее критическое суждение или превращает такое суждение в условный рефлекс. Сложное взаимодействие маркетинговых техник привело к автоматическому формированию псевдо-тем для дискуссий о культуре, что повергло в изумление даже профессионалов. Такова социологическая значимость феномена Франсуазы Саган, опыта, производившегося во Франции в последние три года, чьи последствия даже вышли за границы культурной зоны с центром в Париже и вызвали определенный интерес в рабочих государствах. Профессиональные судьи культуры, сталкиваясь с феноменом Саган, видят в нём непредсказуемый эффект действия механизмов, доселе им неизвестных, и склонны связывать этот феномен с обилием газетной рекламы. Но выбранная ими профессия обязывает их выступать с подобием критики на это подобие творчества (более того, необъяснимость интереса к такому творчеству является богатым источником для лживой буржуазной критики).
Они остаются в полном неведении по поводу того, что механизмы интеллектуальной критики уже стали им недоступны задолго до появления внешних механизмов, которые призваны использовать образовавшуюся интеллектуальную пустоту. Они избегают признать тот факт, что творчество Саган — лишь потешная обратная сторона превращения способов выражения в способы воздействия на повседневную жизнь. Этот процесс превращения сделал жизнь автора гораздо более значимой, чем его творчество. Затем, когда этот период достигнет точки предельного сокращения, ничто не будет иметь значения, кроме личности автора, которая, в свою очередь, не сможет иметь никаких более значительных характеристик, чем возраст, какой-нибудь модный порок или вид старинного портрета.
Оппозиция должна немедленно объединиться против идеологического разложения, но ей нельзя сосредотачиваться на критике шутовства, которое проявляется в таких устаревших формах, как поэзия или романы. Мы должны критиковать те формы деятельности, которые важны для будущего, те, которые нам предстоит использовать. Наиболее важным признаком современного идеологического разложения является тот факт, что сейчас архитектурная теория функционализма основывается на самых реакционных концепциях общества и морали. То есть в отдельные ценные элементы раннего «Баухауса» или школы Ле Корбюзье привнесли контрабандным путём крайне отсталые представления о жизни и об её окружении.
Однако, всё указывает на то, что, начиная с 1956 года, мы выходим на новый этап борьбы и что волна революционных сил, атакующая на всех фронтах самые серьёзные препятствия, начинает менять условия предыдущего периода. Социалистический реализм начинает терять свое значение в странах антикапиталистического лагеря, как и породившая его сталинская реакция; культура, символом которой является Франсуаза Саган, выражает ту стадию буржуазного декаданса, которая кажется непреодолимой; и, наконец, возрастает убежденность в исчерпанности культурных приёмов, использовавшихся в послевоенные годы. Авангардистское меньшинство может найти в этом положительное значение.
Перевод Степана Михайленко.
