Актуальную версию текста читайте в авторском блоге по ссылке: http://anton.voltman.ru/im-not-afraid-to-talk-about-violence

Очевидным образом в ситуации трагедии происходит разрыв, hiatus, разобщение, а массовая коммуникация возводит размер разрыва в степень; коллективное бессознательное начинает делиться на два противоборствующих лагеря, обвиняющих и защищающих жертву.

Это противоречие высвечивает общую для трагедии структуру, где среда для жертвы становится доминирующей, опасной и агрессивно-активной, она подавляет волю жертвы, делая её пассивной по отношению к внешним обстоятельствам. Именно этот факт заставляет вытеснять обратную сторону медали, дабы попытаться объяснить трагедию рационально. Но почему?

Сама трагедия нерациональна, она нелогична, в ней нет и не может быть каузальных связей, это взрыв вулкана хаоса среди моря спокойствия, мы не знаем и не можем знать всех подробностей и мотивов, при этом, ретроспективно мы можем найти в ней структуру, интерпретировать, попытаться придать ей форму внутри нашего миропонимания, расставить акценты. И именно процесс интерпретации высвечивает не личностные, но социокультурные противоречия, ведь для интерпретации человек, как правило, использует социально-одобряемые паттерны, которые известны и заучены с детства. Именно таким образом человек выбирает прошлый опыт как реакцию на когнитивный диссонанс, — это защитная реакция, рационализация.

Именно таким образом трагедия, — это не только трагедия одного человека, а трагедия культуры в целом. Она разворачивается по разным сценариям, но исход её один: потеря организмом собственных границ, насилие — несанкционированное, противоправное. Иначе говоря, объективация, превращение организма лишь в безвольную часть среды, претерпевающую состояние «средства», а не «цели».

Сам факт агрессии по отношению к кому-то — это, в первую очередь, желание отстоять свои собственные границы и ценности внутри этих границ. При этом, структура личности может быть не достаточно сложной, чтобы попытаться сохранить эти ценности во время их защиты. Вследствие чего всё разбивается вдребезги: и личность, и ценности и люди вокруг.

Таким образом, агрессия часто превращается в катастрофу, в захват чужих границ, их неправомерное снятие, насильственное нарушение вопреки собственным же ценностям, — повышенной чувствительности к собственным границам. Вопрос собственных границ — это вопрос общих ценностей и для жертвы и для палача. Как ни крути, и жертвы и палачи растут в одной социокультурной среде, да, пусть сильно расслоенной и замкнутой, но она одна.

Очевидным кажется внеправовой контекст захвата: мы видим, что подобного рода агрессия исходит далеко не из факта взаимного признания, а наоборот, из попытки авторитарного доминирования и самоутверждения за счёт другого, за счёт жертвы, автономия которой вытесняется.

Вытеснение происходит не только в момент трагедии, она продолжается и вне трагедии, повторно. Повторная виктимизация: жертва получает от окружающих вместо поддержки презрение, обвинения, надругательство, осквернение, высмеивание, а в конце концов, просто замалчивание.

С точки зрения социальной психологии, обвинение жертвы основано на так называемой «вере в справедливый мир». Это когнитивное искажение, при котором человек верит в то, что любое действие вызывает закономерные и предсказуемые последствия. Для такого человека невыносима мысль о том, что несчастье может произойти с кем-либо совершенно случайно. В попытке избежать признания ошибочности своих представлений о справедливом устройстве мира, люди реинтерпретируют несправедливое событие, связывая его с поведением или свойствами жертвы, и тем самым одновременно обвиняют и принижают её.

И что показательно в акции: в основном о трагедии рассказывают женщины, автономия которых была нарушена мужчинами. Эта структура является ключевой для современного мира в целом, обнаруживаясь во всех областях культуры. Конечно, здесь работает и фундаментальная ошибка атрибуции, и гендерные стереотипы и динамики социальных групп, пытающихся защитить свои ценности, но всё это лишь следствия развёртывания одной и той же структуры социокультурного противоречия: идеализации, разграничивающей понимание добра и зла, правильного и неправильного, хорошего и плохого. Именно эта идеализация является причиной авторитарной риторики вытеснения.

Вследствие рационализации противоречивое вытесняется, как неподходящее системе. Иначе говоря, выражаясь математически, происходит дискриминация шума. Для системы кризисные точки являются точками роста, но вследствие идеализации, «веры в справедливый мир», шум дискриминируется, противоречие вытесняется в виртуальное пространства «другого».

Эта структура авторитарного вытеснения патриархальна: отсюда же и пренебрежение и подавление женщин; женщины предстают как более чувствительные, более эмоциональные, более иррациональные, потому не подходящие системе, потому они во многих культурах женщины носят характер «козлов отпущения», источника «шума».

Вспомним французские линчевания женщин после снятия оккупации: их наказывали, унижали, избивали за «горизонтальный коллаборационизм»; страшная трагедия, которая была спровоцирована попыткой сбросить вину за национальную неспособность противостоять агрессии со стороны нацистской Германии. Не говоря уже об инквизиции и разного рода обрядах, ассоциирующих женщин с хтоническим ужасом и смертью, табуирование этого «ужаса», избегание и замалчивание.

Проблема заключается не только в повторной виктимизации жертвы, но и противоречивом характере самого палача. При попытке синтезировать все навалившиеся противоречия мы неизбежно приходим к пониманию корня проблемы, а именно — структуры самой среды, формирующей определённые ригидные ценностные лабиринты, в которых единственным выходом является катастрофа для обоих — и жертвы и палача, — но не нахождение общего языка. Агрессия — это, в первую очередь, беспомощность, неспособность решить противоречие никаким другим путём, кроме катастрофы.

Дело не в том, кто виноват, потому что поиск виноватого никогда не заканчивается консенсусом, он никогда не решает проблему, он всегда только подливает масло в огонь. Для синтеза общего социокультурного противоречия необходимо посмотреть на структуру целиком, пытаясь абстрагироваться от очевидных несостыковок и конфликтов, пытаясь воздержаться от обвинений, пытаясь понять установки среды, провоцирующие эти ситуации в таком количестве.

И, конечно, дело не только в том, что жертве не оказывается помощь, хотя, безусловно, именно это могло бы послужить первым шагом к исправлению ригидной структуры вытеснение, но и в том, что в обществе постоянно поддерживается и одобряется именно избегающая копинговая стратегия. Именно этот момент является узловым в понимании общей структуры кризиса не только в России, но и во всём мире, охваченном глобализацией.

Поиск козла отпущения, виноватого изгоя, противоречивого неважного шума, мешающего нам наслаждаться нашим «справедливым миром»: вот идеализация, знакомая человечеству со времён античности, апофеозом которой стал ужас холокоста. Мы видим, как та же самая установка набирает новые силы и, будучи вытесненной, начинает разрывать систему изнутри.

Отношения между мужчинами и женщинами — эта лакмусовая бумажка возможности найти общий язык, не вытесняя какие-либо противоречия. Авторитарная риторика вытеснения обнаруживается и в политике, и в образовании, и внутри семьи в контексте воспитания и разрешения конфликтов, и в организационной культуре любой компании. В нашем случае, — это рудимент советского прошлого, ригидное образование, требующее внимания и осмысления. Необходимость люстрации и реинтерпретации прошлого опыта является не просто острой, а катастрофически острой.