Заметка 1
«Володя, ну что ты стоишь, — Александр Петрович крякнул и, неловко опустившись на колени, положил дубинку рядом с собой. — Подсуетись как-то, что ты за бестолочь».
Володя поднял и опустил, поднял и опустил козырёк шлема. Всё плыло в расфокусе.
Александр Петрович закатал рукава и, скривившись, засунул руку в тёплый мазут.
Автозак жалобно взвыл. Грязное зелёное нутро содрогнулось, и дверца рядом с водительским сиденьем надрывно заскрипела.
«Ну-ну, мой хороший, — Александр Петрович погладил автозак по боку, оставив тёмный след. — Надо потерпеть, конечно, надо потерпеть… Володя, ёб твою мать!…».
Володя вынырнул из тревожного лимба и подошёл ближе к автозаку, скрюченному от судорог.
«Ты ногой в бок упрись — и тяни», — Александр Петрович советовал со знанием дела, пока сам дергал что-то в днище машины. Володя подсунул дубинку под ручку двери и по команде дёрнул со всей силы.
Автозак взвыл. Одним резким движением Александр Петрович надавил на топливный бак — задние дверцы наконец распахнулись, и из кузова в радужной нефтяной плёнке вывалились автозайчата.
Володя смотрел на стайку новорождённых автозайчат, неловко копошащихся на асфальте. Совсем крошечные, размером не больше котят, они выглядели игрушечными: маленькие серенькие машинки. Сложно было представить, что вскоре они обрастут зелёной краской и решётками на окнах.
Володя протянул руку к самому хилому автозайчонку. Тот не мог самостоятельно перевернуться со спины и жалобно пищал. Взрослый автозак ощерился, со скрипом попытался подняться. Замахнувшись, Александр Петрович впечатал дубинку в бок машины. Колеса автозака поехали по липкой луже, и, протяжно загудев, автозак рухнул обратно.
«Только не надо соплей этих, Володя», — Александр Петрович с силой опустил ботинок на автозайчонка. Тот всхлюпнул, хрустнул и замер.
Так хрустят сушёные жёлуди — вдруг отметил про себя Володя. Почему-то вспомнилось, как они с бабушкой ходили в сквер Янки Купалы. Рядом с речкой была длинная аллея дубов, и в детстве Володя часами давил там жёлуди, пока бабушка вязала для него шарфы и варежки.
Где, кстати, теперь эти шарфы и варежки? И где, кстати, сама бабушка?
Александр Петрович хлопнул его по плечу, оставляя чёрный мазутный отпечаток. Такое не отмоется — снова придётся выбрасывать форму, с грустью подумал Володя.
«Ну и
Заметка 2
Дзыньк! — колорадский жук звякнул, как мелкая монетка, и исчез между грядками. Раиса Тамаровна вытерла руку о юбку и склонилась над следующим кустом. Её хищная ладонь, принаряженная ярко-красным маникюром, рыскала между стеблей. Всё-таки хорошее сочетание цветов: зелёный и красный. Радует глаз.
Раиса Тамаровна выпрямилась. Вокруг лениво двигались группки людей. Ближе к обеду всегда так было: страх, с которым студентики приезжали, отступал, и на его место приходила сонная усталость.
«Рабяты, не ленимся!» — Раиса Тамаровна сама удивилась тому, каким хриплым и усталым вышел её голос. Она внутренне поднастроилась: подкрутила колесики, поймала волну, вдохнула — и ещё раз выкрикнула: «Рабяты, не ленимся!».
Теперь голос щёлкнул в воздухе, создав нужное напряжение, и поле оживилось.
Студентики закопошились с новой силой. Один подкопал куст, другая быстро отряхнула корни, третий оборвал белые — и вот они уже втроём сели очищать от комьев земли скомканные листы.
«Давайте поаккуратнее, а? — Раиса Тамаровна вытянула лист из ящика рядом с группой и отряхнула его от земляной пыли. — Вы бы хотели, чтобы такое к вам домой пришло?».
Студенты что-то замямлили в ответ, и ещё
Повестки этой осенью уродились — с первого же сбора собрали почти пятьдесят тысяч. Может, и успеют к осени? Что-то внутри сжалось от этой отчаянной надежды, и Раиса Тамаровна зажмурилась, удерживая это сладкое ощущение. Всё-таки госзаказ на сто восемьдесят тысяч повесток — это большое доверие. И ответственность. И уголовное наказание за невыполнение. И изъятие имущества за нарушение должностных обязанностей. И включение членов семьи в список экстремистов или пособников террористических групп. И обыски дома. И пытки в ЦИП. И лишение родительских прав.
Но, конечно, в первую очередь, в наипервейшую очередь, поправила Раиса Тамаровна саму себя, сто восемьдесят тысяч повесток — это счастье служить отечеству.
Она двигалась к другому конца поля — туда, где в отдалении виднелась распластавшаяся фигура Ивана Павловича. Прижавшись лицом к влажной выемке на краю поля, он надиктовывал в землю: «Сто тридцать пять тысяч восемьсот семьдесят три, сто тридцать пять тысяч восемьсот семьдесят четыре…». Голоса у него уже давно не было, поэтому слова едва можно было разобрать.
Раиса Тамаровна подошла ближе — он, почувствовав её присутствие, завалился на бок. Лицо, перемазанное красной глиной, было натуженным.
«Иван Павлович, немного уже осталось, давайте не будем выдумывать», — он ничего не ответил и засунул пальцы в рот, ощупывая язык. Внутри всё казалось онемевшим: и щёки, и дёсны, и язык — Иван Павлович попробовал укусить себя за палец, но ничего не почувствовал. Ему захотелось заплакать, но
«Ну и что з вами рабиць», — Раиса Тамаровна нехотя присела рядом с ним и потянула грузное тело обратно. Иван Павлович не сопротивлялся — он просто дрожал, пока она примащивала его к выемке.
«Я не могу больше».
«А кто может?» — безразлично ответила Раиса и окунула его голову в мутную лужу. Сами себя повестки не сделают — земле нужен приказ.
«Говори давай».
Сто тридцать пять тысяч восемьсот семьдесят пять, сто тридцать пять тысяч восемьсот семьдесят шесть.
Раиса Тамаровна прислушалась: под ногами тихо шуршала земля, оформляя документы.
Заметка 3
Школьный автобус разжал челюсть, и дети вывалились на усадебный участок.
«Не толпитесь! Пропустите малышей вперёд!» — Анжелика пыталась сформировать из младшеклашек колонну, но тесто детского коллектива расползалось в стороны. Взъерошенные, напряжённые дети подпрыгивали на месте, как упругие мячики. Такие раньше можно было купить в ларьке за пятьдесят копеек. Бросаешь мячик об асфальт — тот отлетает на несколько метров, и ты потом ищешь его в лужах, в дорожных ямках, под машинами.
Так и с детьми. Ну или почти так. Анжелика старалась не допускать ситуаций, где их нужно было бы искать под машинами.
«Аккуратно, давайте двигаться вперёд», — группа нестройно поплелась к лесу на краю приусадебной территории. Анжелика скомандовала «Помашем пограничникам!». Дети, присмиревшие от присутствия военных, зашебуршали «Здрасьте».
Анжелика увидела столб и остановилась. Один из пограничников приблизился к ней, а другой встал позади группы. «Чтобы не разбежались», — автоматически пояснила она самой себе и тут же отвлечённо подумала, будут ли пограничники стрелять, если дети решат побежать. Дети часто решают побежать, без
Анжелика кашлянула: «Дети, граница — это всё-таки место большой важности. Здесь нельзя бегать и прыгать».
«Так, а где граница?», — в ответ Анжелика сделала шаг к столбу и постучала пальцем по гербу, стараясь не задеть фигуру рядом.
«Вот и она».
Анжелика и сама была разочарована тем, что граница — это всего лишь столб, набор столбов. Когда её в первый раз привезли на эту экскурсию, она ожидала, что граница будет красной полосой, глубоким рвом в лесу, какой-то физической данностью, отделяющий страны. Ничего этого не было. Был только лес, одинаковый с двух сторон.
«Рядом с границей мы с вами видим… — Анжелика набрала побольше воздуха для оформления образовательного момента: — Что мы видим?».
«Враща!», — ответил кто-то из группы. Дети обрадовались собственному внезапному знанию и несколько раз повторили это слово, умножая звуки: «Вращавращавраща».
Анжелика подошла к вращу и, достав указку, постучала по его боку.
Сидящая на коленях фигурка была плотно прижата к земле. Обычно корни затягивали стопы в первую очередь, но этот вращ был перехвачен поперек живота. Толстые древесные сочленения глубоко впились в бока враща, и от них уже пошли мелкие веточки с хорошенькой свежей листвой.
«Кто-то знает, как у нас появились первые вращи?»
В последнем ряду показалась крошечная ладошка, располосованная коричневыми разводами от неравной схватки с травой.
«Оленка, давай».
«Родители мне рассказывали так, — в голосе Оленки появилась взрослая обстоятельность. Это интонация мамы или папы? — Предатели уехали из страны, кто куда. Кто в Польшу, кто в Литву. Были те, кто уехал так далеко, что туда не ходили ни самолёты, ни поезда, и между ними и нами было четыре часа разницы. Так что, они вообще ничего не знали и не слышали про наши дела тут. Пытались жить свои жизни».
Дети подтолкнули Оленку вперёд, и она подошла к Анжелике, чтобы её было лучше слышно. Голос Оленки набрал громкость и мощь.
«В этих новых странах эти люди искали себе квартиры и работы, но особо ничего не получалось. Они всё равно были там чужими. Тогда наша земля сжалилась над ними и позвала домой. Земля звала их, звала, звала. Её голос и плач был таким громким, что люди, оказавшиеся слишком далеко, ничего, кроме него, не слышали. Она звала их, и только когда они приближались к нашей земле, её крик затихал.
«И что потом?» — спросил кто-то из детей, и Оленка со свистом втянула воздух, словно эта история вдруг стала слишком тяжелой. Вес этого рассказа навалился на девочку, и та оказалась придавленной его смыслом.
«И они стояли так рядом с границами, — помогла ей Анжелика, — но не могли перейти их. Тогда наша земля пододвинулась к ним, и они вросли в неё. И теперь, — она повысила голос, сообщая радость и эмоциональный подъём словам из методички, — благодаря поддержке дружественных государств, Литве и Польше, мы с вами можем приезжать проведать наших вращей. Чему нас учит эта история, дети?».
«Чему?» — дети засуетились, пытаясь нагнать мысль Анжелики.
Анжелика присела рядом с вращом и коснулась его лица. Вращ как будто увидел и Анжелику, и детей только сейчас, после этого краткого прикосновения. Он быстро заморгал, пытаясь убрать сор из глаз.
Рот враща уже зарос. Анжелика поддела ногтём струп мха и отодрала полоску с его губ. Вращ сказал: «Пить». Он сказал: «Пить». Пить. Пить.
Для таких людей у Анжелики воды не было.
«А история эта, дети, учит, что нечего уезжать из дома».
Заметка 4
Спал Максим плохо. Всю ночь снились какие-то тревожные всполохи, дребезжащие вскрики, топанье и ругань. Проснулся он выпотрошенным. Сразу стало понятно, что день не удастся. Контрольную в школе он завалит, после уроков снова придётся подраться, и драка закончится не в его пользу.
Несколько минут Максим лежал в кровати, придавленный этой неизбежностью. Вслушивался в короткие перебежки мамы по квартире, размышлял, а не симулировать ли болезнь, припадок, смерть.
Мама постучала в дверь. Максим скинул одеяло и неожиданно для себя бухнул: «Приём ещё не начался, куда ломитесь?».
«Максим, вставай, опоздаешь!».
Максим потянулся к шкафу за байкой. В трельяже мелькнул незнакомый мужчина — Максим остановился у зеркала. Приблизился к отражению, нахмурил брови, округлил рот, выпятил челюсть, высунул язык.
Лицо работало, как положено.
Проблема была в том, что это было не его лицо.
Максим провёл ладонью по усам. Жёсткие волоски напомнили про свинью у бабушки в деревне: точно такая же колючая щетина. Причём тут свинья? — раздражённо оборвал себя Максим и попытался повернуться боком, чтобы рассмотреть себя сзади.
На затылке лукаво блестела залысина, скрытая тонкими прядками. Вчерашнее каре было зализано на один бок. Максим хотел цокнуть, чтобы как-то нарушить неловкость. Но язык соскочил, и раздался склизкий шлёпающий звук, как от плевка.
Мама постучалась: «Максим, выходи, пожалуйста. Мне тоже нужно собираться».
Максим открыл рот. Как будто подстерегая этот момент, его голос отряхнулся и со звоном рявкнул: «Гражданочка, не видите, занято?!».
Мама затихла за дверью.
«Это что за шутки?»
«У меня часы приёма: с девяти до двенадцати. Вы куда суётесь? — Максим накрыл рот ладонью, но голос, уже набрав мощь, продолжал лаять: — Думаете, самая умная? У меня таких, как вы, по сто штук каждый день».
Мама распахнула дверь спальни.
«Ох, сыночек», — мама остановилась в проёме.
«Не дадут человеку спокойно начать рабочий день, — руки Максима, нащупав дверцу шкафа, деловито начали перебирать одежду, пока его голос продолжал бубнеть. — Я, как проклятый, прихожу сюда к восьми, чтобы разгрести эти бумажки. Так они меня в восемь уже поджидают».
Максим натянул на себя пиджак отца и вместе с пиджаком как будто целиком влез в костюм отца. И его старый одеколон, и несуразные очки, и засаленный галстук — руки всё нашли в недрах шкафа.
«А рабочий день, — голос набрал драматическую высоту и ухнул, — с девяти! С девяти, попрошу вас заметить! Мне что, прикажете, час этот работать по доброте душевной?».
Максим затравленно обернулся на маму, и та, спохватившись, выбежала в коридор. Голос, потеряв аудиторию, затих. Максим растерянно обернулся к зеркалу. Одутловатое лицо покрылось красными пятнами от напряжения. Усики смешно двигались из стороны в сторону, словно у Максима дрожал рот (от обиды? от злости?).
«Максимка, нашла!» — мама стряхнула пыль с портфеля. Рука Максима жадно вцепилась в портфель: пустота была заполнена, и Максим почувствовал, как тело приготовилось двигаться дальше.
Мама поправила сбившийся галстук и чмокнула его в лоб.
«Ну с богом! Хорошего тебе дня», — дверь за ним захлопнулась, и Максим оказался на лестничной клетке.
На мгновение показалось, что сейчас Максим отряхнётся, выдохнет — и пойдёт в свой десятый класс. Будет слушать там о других усатых мужчинах, которые сочиняли поэмы, участвовали в войнах, придумывали теории и ненавистные задачи по алгебре, переписывали под себя конституции, испытывали ядерное оружие и снили таблицы химических элементов, устраивали путчи и восстания, подавляли путчи и восстания, жили полной жизнью.
Но ноги Максима, набрав скорость, резво зашагали по лестнице. А дальше — мимо детского сада, школы, продуктового, отделения почты, в направлении местного исполкома.
Как быстро растут дети.
Ещё вчера был подростком, а сегодня — новое лицо власти.
Заметка 5
Машина обогнула поворот, и озеро выбросило на колени Пищика-младшего чешуйчатый отблеск воды. Из форточки сразу навалилось: и гул детей, и дребезжащий собачий лай, и гладкий плеск. Подключилось звуковое оформление салона машины. От мамы, растерявшей всю искрящуюся праздничность, шла низкая вибрация. Пищик-младший чувствовал, что в любой момент эта вибрация может трансформироваться в крик или даже подзатыльник, и старался не привлекать маминого внимания. Настроив себя на радио «Столицу», он щедро наваливал гнусавую композицию про любовь (или отсутствие любви?), в такт которой хлопал по рулю Пищик-старший.
«Приехали», — Пищик-старший распахнул водительскую дверь, и напряжение машины вывалилось на поляну. Сначала полезли сумки с напитками, заготовки на шашлыки, потом покрывала и подушечки («Не хватало мучиться спиной»), за ними футбольный мяч («С мужиками погоняем») и ракетки для бадминтона. Самым последним был извлечён Пищик-младший.
Природа резко дала в глаза. Летний свет взвился, зажужжал и спикировал на
Ладони замелькали: Андрей Михайлович, Михаил Дмитриевич, Олег Иванович, Леонид Петрович с супругой, какой приятный сюрприз, очень рады вас видеть. Откуда-то из леса нарисовалась группка детей, уже в купальниках и панамах. Пищик-младший с завистью осмотрел их озёрные мокрые тела.
«Ну, давайте мангал ставить».
Коллективный праздник зашевелился. Застрекотали пластиковые тарелки и стаканчики. Мама выдала Пищику-младшему приборы, и тот понуро пошёл обходить стол. Мужчины басовито обсуждали рабочие новости, разжигая угли. Пищик-младший старался пропускать мимо себя эту жижу, но шуршащая волна беседы прибивала к нему словечки. «Политические», «разнарядки», «пятьдесят за месяц», «уголовки» — подгнивший мусор разговора неприятно царапал нёбо.
«Ну, а может, музычку?»
Пищик-старший, как будто только что вспомнив о существовании сына, оторвался от мангала и изобразил бровями сложный просьбоприказ устроить музычку.
Пищик-младший прислушался к внутренним волнам. На поверхности появился поплавок тоски. Пейзаж вокруг задрожал, готовый отлепиться в любой момент. Пищик-младший пригладил этот шов расклеившейся реальности и положил последние салфеточные конверты с вилочками. Нос зачесался, и нестерпимо захотелось покашлять. Так всегда случалось ближе к полдню, когда должны были дать дневные новости.
«Мам, — Пищик-младший дотронулся до мамы, и она положила петрушечную ладонь ему на макушку. — А где подушечка?»
Затёртая подушечка в мелкие розочки была торжественно извлечена со дна сумки и устроена на край стола. Пищик-младший сел на неё и, засунув пальцы в рот, щёлкнул рядом с ухом. Нижняя челюсть отпала, открывая горло.
В такие моменты ему всегда хотелось плакать. То ли
Пищик-младший, прикрыв глаза, почувствовал, как в грудине защемило. Желание прокашляться стало ещё сильнее: как будто что-то нажало и по сантиметру стало выдавливать его из тела.
Он сделал — и пошло: «В столице — двенадцать ноль-ноль».
«Выпьем же за это», — ухнул Пищик-старший, и радость, расплескиваясь от чоканья, залила стол. Мужчины довольно загудели. Над столом замелькали огурцы и нарезка.
Пищик-младший рассматривал шелковистую поверхность озера и слушал, как из него вываливались сегодняшние новости. Дикторский голос вещал о средней температуре по стране, об удоях, о задержаниях, проведённых сотрудниками милиции. Потом перешёл на спецоперацию о предотвращении западного влияния. Во рту стало кисло.
«Даже если они предлагают на свои деньги построить нам детскую площадку, будьте уверены: где-то рядом они пропишут создание оппозиционного чата», — голос бурлил внутри Пищика-младшего и маленькими порциями выплёскивался наружу.— Любая сделка с западом — это договор с дьяволом».
«Лучше и не скажешь», — хохотнул Пищик-старший.
Пищик-младший зажмурился, проглатывая новости, и, наконец, из него полилась песня.
Над озером закричала чайка.
тони лашден — минск:ая писатель:ница, квир-фем активист:ка. Автор:ка сборника «Последний автобус уходит в восемь» (Минск, 2021, Галиафы) и
иллюстраторка — Маргарита Гиль
выпускающая редакторка — Ганна Горн
