КТО ВОСКРЕС ИЗ МЕРТВЫХ 2000 ЛЕТ НАЗАД?

«Камни в Иуду надо кидать осторожнее — слишком к нему близок Иисус».

Дм. Мережковский

Знакомясь с разного рода версиями и гипотезами, тем или иным образом истолковывающими воскресение Иисуса Христа, мы пришли к неожиданному предположению, что распят на кресте был, безусловно, сам Иисус из Назарета, но воскресшим Иисусом оказался никто иной, как… Иуда Искариот!

Именно Иуде, самому одаренному своему сподвижнику, Иисус доверил операцию по извлечению собственного тела из гроба и последующее явление ученикам в образе воскресшего Учителя. К какому-то моменту Иисус стал отчётливо понимать, что ему не избежать расправы, что Синедрион рано или поздно добьётся его умерщвления, стал оcознaвaть, что позиционирование себя среди простых иудеев как Мессии и Сына Божия не приносит всеобщего эффекта и вот-вот может вызвать подстрекаемый Синедрионом самосуд со стороны не верящих в него как в Мессию приверженцев традиционной веры, включая месть со стороны изгнанных из храма торжников и стоящих за ними всё тех же священнослужителей. Ведь последним актом Иисус лишил на время заработка как самих торговцев, так и жречество, издавна сделавшее религию средством наживы. И вот, в ответ на растущий гнев, Иисус решается на отчаянный шаг — пойти на публичную казнь, демонстративно умереть и при участии своего самого верного и одаренного сподвижника Иуды Искариота нанести сокрушительный удар по древнему коммерциализированному обрядоверию жителей Иудеи: умерев, воскреснуть, наказав тем самым не признающих его мессианство снобов-священников — членов Синедриона. Ведь еще никто и никогда не воскресал из мертвых!

Мы обходим явно напрашивающийся вопрос, подразумевала ли затеянная назареями во главе с Иисусом радикальная религиозная реформа в Иудее изгнание всего состава Синедриона из Иерусалимского храма с последующим приходом на его место в качестве нового священноначалия самой группы назаретян с обновленной религиозной доктриной, что могло стать вполне естественным исходом имевшей место схватки между старым духовенством и пришедшими из соседней провинции новоявленными толкователями Священного Писания. Мы также обходим вопрос, как и почему в тридцатилетнем галилейском плотнике Иисусе, сыне Иосифа и Марии, проснулся дар целительства, полностью изменивший его образ жизни, и сделавший небольшую группу назаретян его убежденными сторонниками и последователями. При этом, здесь мы хотим высказать следующее предположение, ключевое для всё дальнейшее рассуждения, а именно: Иисуса с присоединившимся позже к группе назареев единственным не галилеянином из всех Иудой объединял общий для них обоих дар суггестивного врачевания, что, возможно, и привело, с одной стороны, самого Иисуса к искренней вере в собственное особое призвание, а с другой — вызывало раздражение, ревность и просто злобу со стороны верхушки консервативного духовенства Иудеи. (Здесь же особняком проходит тема обезглавленного целителя-одиночки Иоанна-Предтечи, ставшего маяком для явления из Галилеи в Иудею группы назареев во главе с Иисусом, Иоанна, первым в Иудее предпринявшим попытку изменения религиозной практики врачевания страждущих на прямые безобрядовые суггестивные методы).

Итак, своим готовящимся самопожертвованием Иисус намерен был сказать Синедриону и скептически настроенной части толпы следующее: теперь, когда я воскресну из мертвых, вы неминуемо уверуете в меня, а через меня примите и мою простую, свободную от сотен запретов и условностей веру в Отца моего — невидимого Бога! Я и ученики мои, мы, гонимые вами целители из Галилеи, мы, а не вы, реально исцеляем больных людей одним своим словом и появлением, без всяких шаманских обрядов и строгого выполнения нелепых предписаний, мы делаем это одним только взглядом и прикосновением. Мы наделены особой благодатью, но вы не верите в нас, вы отрицаете нас, вы отрицаете меня, и поэтому я, учитель и врачеватель Иисус, вынужден сотворить самое своё последнее и самое свое необъяснимое чудо — воскреснуть после смертной казни из мертвых!

Как опытный целитель Иисус доподлинно знал и понимал, что есть такое смерть, и в собственное воскресение не верил, и, как всякий живой человек, боялся казни: «Да минует меня чаша сия…» Но желание произвести невиданное, ошеломляющее впечатление на жителей Иудеи взяло вверх, и Иисус намеренно спровоцировал и ускорил свои арест и казнь. Помимо самого чудесного воскресения нужно было выбрать и наиболее подходящее время для его совершения — отмечаемый иудеями Песах стал для этого идеальным моментом. Презрительное молчание уже пленного Иисуса в ответ на сакраментальный вопрос прокуратора Иудеи Понтия Пилата «Что есть истина?» подразумевало лишь одно: не задавай, римлянин, мне своих бессмысленных вопросов, ибо не тебе знать, что и ради чего творится мной, и ни ты, и никто другой не может и не должен помешать исполниться задуманному.

Иисус, будучи наставником и лидером группы альтернативных галилейских целителей, отдавал должное тому уникальному дару внушения, которым в его команде обладал исключительно Иуда Искариот. Поэтому Иисус был уверен в том, что именно Иуда и никто другой сумеет убедить и учеников, и весь народ Иудеи, но, главное, основных оппонентов Иисуса — членов Синедриона, что именно он, казненный Иисус из галилейского Назарета, есть Царь Иудейский, есть Мессия, ибо именно он, Иисус, согласно пророков, воскрес из мертвых. Отсюда и происходят два события: граничащее с театральностью и адресованное исключительно Синедриону поцелуйное предательство Учителя Иудой за тридцать сребреников, а затем столь же театрально инсценированное, адресованное уже всему народу, скоропостижное самоубийство предателя, которым сам Иуда обеспечил алиби своему последующему быстрому появлению в облике Иисуса, алиби, необходимое на случай, если кто-то вдруг распознает в нем Иуду Искариота. Уличившему в воскресшем Иисусе Иуду, сказали бы тотчас, что за чушь — Иуда же мертв, он предал учителя за деньги и со стыда повесился!

Да, он «повесился», чтобы следующей же ночью извлечь из гроба тело Иисуса и явиться их общему окружению в облике Учителя. Вызволив из гроба и надежно спрятав мертвого Иисуса, Иуда вернулся ко гробу и стал дожидаться первых гостей. Охранники-римляне, скорее всего сами и оказавшие Иуде под воздействием очередного внушения физическую помощь в сдвижке двухтонного монолитa, к моменту появления жен-мироносиц были погружены в глубокий сон. Так что женщин Иуда встретил в одиночестве, сидя на камне. Но Иуда не спешил повергать мироносиц в трепет появлением воскресшего Иисуса, и сначала сделал пробный шаг: он предстал перед ними в обличье ангела. Внушение и тут сработало. Наивные впечатлительные женщины поверили в чудо мгновенно — перед ними ангел, сообщающий им о том, что Иисуса во гробе нет. Возможно, что изначальное явление скорбящим женщинам в образе ангела было придумано и для того, чтобы, в случае провала, остальные ученики сочли женский пересказ чудного видения банальным принятием ими желаемого за действительное. Итак, подготовка последующей ошеломляющей новости прошла более чем успешно, и дальше был сделан решающий шаг: проверка силы внушения на ту же, уже подготовленную группу пришедших ко гробу — Марию Магдалину, Марфу, Марию Клеопову и Сусанну, затем и мать Иисуса Марию — и Иуда является им в образе самого воскресшего Иисуса! Женщины верят этому, и теперь они потрясены до глубины души. «Не прикасайся ко мне!», — тут же говорит из осторожности Марии Магдалине псевдо-воскресший Иисус, опасаясь, что тактильный контакт «сбросит» внушение, и Магдалина узнает в мужчине не Иисуса, а другого человека. (Это еще раз навлекает на мысль об особых личных отношениях Иисуса и Марии Магдалины, что, впрочем, в данном контексте не столь важно).

Как только Иуда в роли воскресшего Иисуса понимает, что ему удалось убедить женщин, он предусмотрительно делает еще один подготовительный шаг — по дороге в Эммаус является в образе Иисуса двум малознакомым мужчинам, и, поняв, что внушение срабатывает безотказно на всех, смело предстает воскресшим Иисусом одиннадцати ученикам, в том числе Фоме (Близнецу) как физическому двойнику Иисуса. Двойник отказывается верить в воскресение Иисуса, ведь тайно он уже сам лелеет надежду подменить воскресшего Учителя в будущем, используя свое внешнее с ним сходство. Но Иуда упреждает намерения Фомы. Чтобы прилюдно лишить Фому всяких надежд выдавать себя в будущем за воскресшего Иисуса, Иуда просит вложить пальца ему в раны. Фома повержен! «Господь мой и Бог мой!», — вырывается из его дрожащих уст… Теперь и он, как и все, верит, что Иисус воскрес. Тут необходимо подчеркнуть, что раны на теле Иуды действительно могли возникнуть как реально вскрывшиеся стигматы, так как обладая сильнейшим даром внушения, Иуда не мог не быть подвержен и сильнейшему сопереживанию, и в процессе извлечения тела своего убиенного друга из гроба, возможно, был настолько потрясен нанесенными тому увечьями, что у него самого в тех же местах временно открылись раны, чем он умело воспользовался, лишая Фому последних шансов не поверить в воскресение Иисуса.

Однако, в какой-то момент Иуда понимает, что бесконечно манипулировать сознанием учеников чревато провалом и разоблачением, а, возможно, просто слишком опасно для его собственного душевного состояния; предстать же открыто перед толпой жителей Иудеи, выдавая себя за воскресшего Иисуса, еще более опрометчиво, ибо в толпе всегда найдутся те, кто не поверит в обман, и тогда быстрой жестокой расправы не миновать. Иуда приходит к решению остановиться, ибо те, кто уверовали в воскресение Иисуса, уже понесли эту весть в народ, и, главное, новость эта достигла целевой аудитории — Синедриона, но, правда, не произвела должного впечатления на циничных и просвещенных атеистов-священнослужителей. Что же с этим делать? Чувство меры и осторожность и тут не подводят интуитивного психолога Иуду, и он находит виртуозное решение: избирательной единичной жертвой внушения он выбирает только одного из членов Синедриона — фарисея Савла, отправившего в Дамаск развеивать уже распространившиеся слухи о воскресении Иисуса. Иуда настигает Савла по пути в Дамаск и силой внушения временно лишает зрения, тут же заявляя, что он есть воскресший Иисус. Савл никогда до этого не видел Иисуса в лицо, и являться ему в облике Иисуса бессмысленно, атаковать же внезапно ослепшего Савла от лица воскресшего Иисуса на вербальном уровне куда эффективнее. Савл потрясен настигшей его слепотой и голосом говорящего с ним воскресшего Иисуса… Страх и благодарность за чудесным образом вернувшееся ему спустя три дня в Дамаске зрение делает истового гонителя назореев столь же истовым поборником веры в воскресение Иисуса. Если не удалось заставить поверить весь Синедрион, то удалось заставить поверить одного из самых лютых гонителей Иисуса и секты назореев. Да еще какого — гражданина Рима, говорящего на греческом — практически на родном языке одной из самых крупных иудейских диаспор древности. Итак, дело сделано. Программа-минимум выполнена. Теперь уже ничто не остановит в Иудее распространение веры в Иисуса из Назарета как в воскресшего Мессию. (С превращением Савла в апостола Христа Павла — фанатичного поборника веры в воскресение Иисуса — собственно, и берет начало эра христианства как веры в человекобога Иисуса из Назарета).

Иуда смотрит на результаты своих стараний и с удовлетворением констатирует, что все–таки сумел добиться того, что было в их общих планах с его ближайшими казненными единомышленниками — Иоанном (Крестителем) и Иисусом. Ценой жизни двоих из трех соратников удалось подорвать моральный авторитет и духовное всевластие Синедриона, внушавшего народу Иудеи ужас и страх перед невидимым племенным богом сотнями запретов и предписаний и собиравшему на этом немалые барыши. Ведь именно они с Иисусом силой суггестивного воздействия (которой, скорее всего, они сами искренне принимали за «дар божий») исцеляли людей без всяких предписаний и обрядов и, чаще всего, бесплатно в отличие от книжников и фарисеев, наживавшихся обманом на несчастьях полунищего порабощенного супостатом населения древней Иудеи. Молодые целители дали бой своему идеологическому сопернику и победили.

И все–таки, каким образом этот локальный религиозный конфликт, спровоцированный в далекой римской провинции тремя молодыми людьми во главе с Иисусом, лег впоследствии в основу ключевого нравственно-философского тренда в развитии всей человеческой цивилизации? По-видимому, такой масштаб данное событие смогло обрести именно потому, что Иудея в то время была хоть и отдаленной, но неотъемлемой частью центра мировой цивилизации — Рима, в свою очередь, питавшего свои мировоззренческие корни из колыбели мировой философской мысли — Эллады. Возникшая на основе потрясшего современников воскресения казненного Иисуса вера в возможность прямого общения человека с невидимым демиургом мироздания — единым богом-творцом, вера эта спустя несколько десятилетий после казни Иисуса и мастерски инсценированного воскресения, благодатным дождем пролилась на ниву греческой платоновской философии, к тому времени, уже несколько веков как «беременной» идеями единобожия. А ведь платоновская философия была еще и проповедью любви-агапе, которую, апеллируя к жертве Христа на Кресте, христианство расшифрует позже как жертвенную любовь к ближнему. Смерть галилеянина Иисуса, распятого римлянами на кресте, станет высшим воплощением греческого идеала жертвенной любви, отсылающей к платоновскому кумиру — древнегреческому христосу Сократу. Не прошло и ста лет после казни Иисуса, как воспитанный на платонизме греко-римский подвижник Иустин Философ с упорством и одержимостью, достойными Сократа и Иисуса, ценой собственной жизни оформил пересказ о чудесах целительства, смертной казни и воскресении Иисуса из Назарета в стройное и продуманное вероучение, которое и стало одной из самых могущественных мировых религий — христианством. Иустин разделил участь своих предшественников, Сократа и Иисуса, был приговорен в Риме к смерти и вместе со своими последователями обезглавлен.

Обезглавленный Иоанн Предтеча, распятый Иисус из Назарета, «повесившийся» Иуда Искариот, обращённый в назорея и затем тоже обезглавленный Савл-Павел, наконец, обезглавленный Иустин Философ — вот пять ключевых имен, которым своим содержанием обязаны христианское миросозерцание и христианская нравственность, проповедующие победу над смертью через любовь-агапе — жертвенную любовь к ближнему. Вызов смерти, смело брошенный две тысячи лет назад в Иудее бродячими целителями, стал путеводной звездой всей нашей человеческой цивилизации, теперь практически одержимой идеей бессмертия, в частности, проповедуемой и ищущей сегодня своего практического решения усилиями трансгуманистов.

…Но как, в таком случае, спросят многие, могла сложиться дальнейшая судьба Иуды Искариота? А давайте предположим, что за именем Иоанна Богослова, любимого ученика Иисуса, кроется все тот же ближайший его сподвижник Иуда, взявший за псевдоним имя их обезглавленного соратника-предтечи. Ведь читая Книгу Откровения, невольно дивишься умопомрачительной образности этого евангельского текста. Если предположить, что автор Апокалипсиса дожил почти до столетнего возраста, и что это был никто иной как суггестивный режиссер кульминационных событий евангельской новеллы, становится более понятным, откуда в сознании древнего старика возникли те нестираемые мифопоэтические образы, которые завораживают нас уже девятнадцать веков подряд. Скрывая себя под чужим именем, он прожил один на один с драмой своей молодости порядка шести с лишним десятков лет, на одном из этапов жизни будучи сосланным на затерянный в Эгейском море полупустынный остров Патмос. С каждым годом воспоминания о тех потрясших его самого давних событиях обрастали всё большим количеством дорисовок, красок и всяческих метафизических смыслов. Почти отшельнической образ жизни на острове невольно делал самое актуальное событие далёкой молодости всё более многозначащим, наполненным неизбывностью содержания.

Несомненно, что рядом с загадочным древним старцем, прямым свидетелем чудесного воскресения Иисуса, при этом обладающим удивительным даром врачевания и еще какого-то необъяснимого воздействия на людей, находился некто помоложе (по преданию его звали Прохор), кто желал унаследовать и этот дар и все сопутствующие знания, одним словом, принять из первых рук эстафету избранности. Ему как самому чуткому слушателю, вероятно, и было доверено внимать и записывать Откровение, излагаемое устами старца. Макабрическая инсценировка с мнимым воскресением, неизбежно подразумевавшая для её единоличного инициатора и героя ужасные физические страдания со смертельных исходом, адресованная изначально нескольким членам Синедриона и небольшому по численности населению Иудеи к финалу долгого жизненного пути фактического со-исполнителя этого действа получила на глазах у последнего по мерками древнего мира вселенский охват, и Книга Откровения как послание адресована старцем уже сразу семи христианским общинам, находившимся далеко от Иудеи, в Малой Азии. Известно, что к концу I века н.э. в чудо воскресенья Иисусa Христа верили сотни тысяч людей в разных частях Римской Империи и далеко за её пределами. Ждали ли такого масштабного результата одарённые целители и религиозные революционеры из Галилеи во главе с Иисусом, когда вступали в опасную схватку со священноначалием Иерусалимского храма в Иудее? Сейчас уже невозможно достоверно ответить на этот вопрос.

Одно можно констатировать с полной очевидностью: в богатом метафорами и полном иносказательности фантасмагорическом тексте Апокалипсиса через образ жертвенного Агнца отчетливо и последовательно проводится уже оформившаяся к тому времени в начатки христианского вероучения первоначальная концепция Иисуса — принесения себя в жертву, которое подарит верящим в его воскресенье как Сына Божия блаженное бессмертие в трансцендентном Новом Иерусалиме единого невидимого Бога-Отца. Пока всё большое число людей проникалось верой в божественность Иисуса, будучи потрясёнными вестью о его воскресении из мертвых, второго содетеля этого отчаянного перформанса всё сильнее терзали угрызения совести, ведь тогда, много лет назад, с азартом увлекшись исполнением дерзкой затеи, именно он мог остановить своего друга и учителя, врачевателя и утешителя больных и убогих, от принятия им жутких унижений со стороны разъяренной толпы, страшных пыток и мучительной смерти на кресте от рук беспощадных палачей. Книга Откровения изобилует повергающими в трепет ипостасями зла и фата-морганами смерти, отражающими столь чаемые человеком, этой слабой и немощной тупиковой ветвью приматов, звероподобие и звериную силу. Весь Апокалипсис, от первой до последней буквы, есть гневный обличительный монолог и неотменяемый приговор злобной и жестокосердной натуре человека.

В заключение хотелось бы отметить, что редчайшая и до сих пор малоисследованная возможность глубокого суггестивного воздействия одних людей на других, как правило, сопровождает обладателей этой способности повышенной психической лабильностью, в том числе, запредельной впечатлительностью, имеющей порой свои осязаемые психосоматическое проявления (такие, как уже упомянутые выше стигматы), но также позволяющей рисовать сознанию неведомое будущее в невероятно ярких психоделических образах…

2014 г.

См. наше:

БЕССМЕРТНЫЕ ВЫРОДКИ ИЛИ ОБРЕЧЕННО ПРИПОМИНАЯ БУДУЩЕЕ (godspunk essay) Эзотерика и оккультные учения есть ничто иное кaк позднейшие профанированные толковaния давно утраченных высоких технологий, которыми владела первая цивилизационно-технологическая каденция

МИРОВАЯ КРИМИНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И СКОЛЬКО БУДЕТ СТОИТЬ ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ БЕССМЕРТИЕ (cyberpunk essay) Анонимизация элит и новая нормальность, мировая фавела и криминальная вертикаль, ББД и госплан, веганство и каннибализм, ИИ и оккультизм, супер-ЭВМ на Луне и бессмертие, постчеловек и homo melius