Взгляд, или удаленная чувственность, из подручных материалов сооружаю всё новые строения рук. Бойся объект, я забрал твоё имя, ибо зачем тебе имя когда ничего больше нет? Бойся, котёнок, лежащих на костях рыболовных сетей, их природного обаяния, они жаждут стереться о твою чешую. Израненный воин, готовь своё пузо к авангарду ладони, содрогнись в предсмертных муках пред
Да, я прогрессивен, я свищу перед тем, как направить удар на прелые груди, поднимаю жижный, никотиновый дым после стремительного акта любви. Археологи докажут, был здесь, я все ещё здесь, нас контузило страстью, всплеск кожи в ушах отдаёт рёберным звоном. Моё выдыхание дыма — это тяжелый вздох очередного алого отпечатка зрачков, вспышка ещё не остывшей наволочки на беззащитном мякише одеяла.
Вкус кока-колы при виде рекламы или оставить свой след на децентрализованных остатках мёртвой семьи за исключением псины? Эти кусочки, среди прочего нечеловеческого хлама, для меня такие же коллективы разрозненных возбудителей, как любая другая женщина, другой набор притяжателей моего взгляда, моего знания, каким это будет на вкус. Как если бы я мог прикоснуться к касанию, ласкать вкусовыми рецепторами не последствия деструктивности, а сам контакт, изверженный текстиль моего дряхлого ума. Если бы слизкая слюна помогла мне достичь этой едва заметной пелены, не пачкаясь куском обгорелой голени.
Невыносимо быть оболочечной пулей, когда заряд просит дроби и поэтому я объявляю преступным пронзать утиную грудку лишь раз. Скорей бы ядерный удар разорвал моё тело и разнёс на краюшках взрыва мою жадность к женским ягодицам. Отработаю каждую килотонну взрыва, каждую мещанку и каждую солдатку, умело обходя мужчин, чтобы на излёте праздника атома не прослыть пидорасом.
Мне надоел мой привычный орнамент, он слаб и ограничен, крайне непродуктивен в вопросе символизации женщин. Его цельность тормозит, его биологическая память делает меня фригидным, музейным любовником, имеющим секс только на памятные дни. Маскулинность должна (я попросил её) ударить по связям, размозжить полотно на кучу страстных, щупающих капелек, стремительно нарушающих негласный этикет. Как жаль, что они мгновенно исчезнут на ваших холодных, глухих ко мне телах. Я пытался согреть, но только яростно обжег, потребительски использовал и убежал за первой грудью, прошедшей мимо нас. Ненасытная буря грядёт, закройте окна если не хотите быть опыленными мной, перестаньте дышать, если боитесь принять в себя мой амброзный аромат.
Чего скривился, мой друг? Впрочем, другу осталось немного, его лодка уже готова отплыть. Взгляни на искалеченные руки, они как вода, имеют память, чтобы структурно танцевать под траура мелодию. Прильни губами к случайному ручью, к его сакральному устройству, пока он не пересох в отчаянном порыве стать чем-нибудь ещё.
Мой день:
1) Скопление сил кишит на брачном ложе, и никто не намерен с этим мириться.
2) Преждевременное излияние фосфора расплавит тебя как заупокойную свечу.
3) Надземный взрыв обнажит моё смущение, прожжёт лунку в грудине для спортивного прыжка с высоты (Наконец-то станем лужицей жидкого пластика, бывшего ещё недавно твоими неприступными жирами).
4) Не прикоснусь к тебе телом, но жаром желания сплавлюсь с тобой воедино.
5) Лечь спать.
Экспансивными челюстями выгрыз твою опознаваемость, встань и назови своё имя, унтерменш. Скорей прыгай в пока ещё тёплую тефтелю, в недобитый фарш, где голос субъекта, свиньи, бычка, петуха утопает в чёрствости хлеба. Вас жарят те, кого ещё можно опознать, встань и назови своё имя, изжарь себя сам.
Я харкаюсь сенсуальностью сквозь ваши спины на их могилы, но страдаю… страдаю сухостью рта; сегодня выпью немного воды, и тогда от моей любви никакая не спасёт пластина.
Отверстия — следы насилия, вырытые норки для наших секретов. Теперь ты прозрачен, практически невидим, куда бы я не повернул голову, всё в наших следах. Очевидно, я заигрался, руками закрылся от мира, тактильность заменила мне взор. Я вижу? Нет, я отверстирую через вырванную плоть, я пеленирую телом любимого, я экспансивной пулей вращиваю чужое в свое; пытаюсь надеть свой лучший наряд, как ребёнок, натягиваю сладкий мамин блин на лицо. По-детски кривляюсь сквозь дырочки, пока он не распадется на уродливые ошмётки, не доеденные мной.
Всем, кому подобный опыт не доступен остается ждать поступи прогресса, движимого волей к бурению пределов сексуальной девиантности. Секс с машиной устарел ещё до выхода «Титана», а вот тяга стать раскаленным железом, клеймящим раба ещё должна раскрыться как следующий шаг после виртуальных жён и вполне реальных кукол.
Или фотосинтез травинки? Или усилие крыльев шмеля? Мандибулы муравья?
Да, было бы приятно.
с металла лица
всю краску сожрал
ты снова уродина
