Гатри У.К.Ч. История греческой философии в 6 т. Т. 1: Ранние досократики и пифагорейцы / Пер. с англ. под ред. и с прим. Л.Я. Жмудя. — СПб.: Владимир Даль, 2015. — 863 с.

Несколько месяцев назад вышел из печати первый том русского перевода «Истории греческой философии» профессора Тринити колледжа Кембриджского университета Уильяма Гатри (1906 — 1981) — труд, уже давно признанный классическим. Прежде всего следует отметить уникальность работы Гатри — за последнее столетие появилось великое множество кратких авторских обзоров, равно как неоднократно предпринимались объемные коллективные труды, но со времен Целлера и Гомперца, т.е. с начала XX века это единственная [1] подробная и одновременно авторская история греческой философии. Сам Гатри писал в предисловии к первому тому, вышедшему в 1962 г., как шестью годами ранее «издатели выразили мнение, что написание работы несколькими авторами — а издательство Кембриджского университета было известно целым рядом таких изданий — связано с серьезными недостатками и что, применительно к нашей теме, предпочтительнее было бы, чтобы весь труд стал плодом деятельности одного человека» (стр. 63).

Впрочем, и для Гатри подобный труд оказался неосуществим. Хотя с самого начала он ограничил себя пределами эллинистических философских школ, решившись оставить за рамками рассмотрения неоплатонизм, поскольку «Плотин и его последователи, а также их христианские современники, похоже, привнесли новый религиозный дух, который не был в своей основе греческим […]; он обращен скорее в будущее как преддверие средневековой философии, чем в античное прошлое» (стр. 107) — но и это самоограничение оказалось недостаточным. За двадцать пять лет работы над «Историей…» Гатри успел написать шесть томов, выходивших с 1962 по 1981 г., из которых 1-й и 2-й посвящены досократикам, 3-й — софистам и Сократу, 4-й и 5-й — Платону и 6-й — Аристотелю, тем самым эллинистические школы оказались за пределами рассмотрения — которое, учитывая принятый автором стиль и внимание к материалу, потребовало бы по меньшей мере еще двух томов.

Понятно, что подобного рода работа — уникальна еще и как памятник прошлой академической культуры. Теперь она немыслима и потому, что потребовала бы фактически всей жизни автора и, что важнее (поскольку первое условие потенциально еще можно соблюсти), на данный момент объем информации и темпы ее роста столь велики, что ни для кого не под силу претендовать на единоличный труд, стремящийся быть не обзором, а самостоятельным исследованием. Если Гатри сетовал в предисловии на то, что не все исследования он смог просмотреть и не все потенциально возможные источники привлек, цитируя в оправдание слова Г. Френкеля, профессора древнегреческой филологии из Стенфорда:

«Хотя добросовестная проработка всей специальной литературы сама по себе была бы в высшей степени желательной, мне представляется более важным успеть завершить работу до конца моей жизни» —

— то ныне зазор между ограниченными сроками человеческой жизни возможностями и требованиями к труду стал столь огромен, что работа Гатри, надобно полагать, останется последним опытом подобного рода.

Основными качествами, необходимыми для такого предприятия, на которое он отважился, Гатри называл «не столько оригинальность и блеск, сколько трезвость, здравомыслие, верность суждений и настойчивость» (стр. 64) — и ими он обладал в достаточной степени, хоть и уточнял, что «такого образцового исследователя не существует. Излагая необходимые для него качества, я ни в коем случае не имел в виду себя: я лишь надеюсь, что ясное осознание этого идеала сможет вызвать подобающую скромность и помочь не так вопиюще отклониться от него» (стр. 64 — 65). То, что обеспечило его труду столь долгую жизнь — это верность названным требованиям, способность пожертвовать оригинальными соображениями корректности и осторожности в интерпретации. Научный редактор русского перевода Л.Я. Жмудь пишет: «[…] справедливости ради стоит заметить, что модернизация — далеко не единственная форма анахронизма» (стр. 25) — и данное суждение тем более актуально, что Гатри был учеником Корнфорда, сформировался в атмосфере, для которой типична и одновременно показательна работа Доддса («Греки и иррациональное»), но, чувствительный к этого рода проблематике, он сумел удержаться от соблазнов слишком прямолинейно разглядеть «шамана» в Пифагоре или, например, отваживаться на руководство юнгианскими теориями в анализе древнегреческих учений, как поступал его наставник. Присущие ему трезвость и осторожность, равно как и ирония, позволили ему соблюсти точный баланс между авторскими находками и академическим консенсусом — первоочередное требование к работе, призванной быть масштабным введением в историю греческой мысли, ориентированной как на филологов-классиков, так и для читателей, не владеющих древнегреческим [2].

Редактор русского перевода, напоминая известное высказывание Аристотеля: «Мы все имеем обыкновение вести исследование, сообразуясь не с самим предметом, а с возражениями тех, кто утверждает противоположное», характеризует подход Гатри к истории ранней древней греческой философии следующим образом:

«Взгляд на историю философии как на соревновательный процесс, в котором восприятие и борьба идей играют ключевую роль, Гатри разделял с большинством своих коллег. Фалес отталкивался от мифологических космогоний, Анаксимен спорил с Анаксимандром, Ксенофан воспринял множество идей милетцев, италийцы, начиная с Пифагора, пошли своей особой дорогой, оказав влияние на элеатов, Гераклит критиковал всех своих предшественников и современников, Парменид отталкивался от Гераклита — в этом плане картина, нарисованная Гатри, ничем принципиальным не отличалась от других историй досократовской философии. Однако Гатри не стал ограничиваться уровне индивидуального философского творчества и критического восприятия его плодов и добавил к нему общий для всех досократиков пласт воззрений, восходящих к их предшественникам и потому залегавших глубже, чем философия каждого из них. Этот пласт представлений, которые вполне можно считать “коллективными”, ибо их разделяло большинство греков VI — V вв., служил своего рода резервуаром для индивидуальных систем досократиков, соединяя их в то же время с религиозно-мифологической мыслью» (стр. 59 — 60).

Сам Гатри, в целом избегающий обращения к истории философии последующих времен и рассматривающий свой предмет как имеющий самостоятельную логику, во введении допускает редкое исключение и пишет о неизбежности мифа: «Опасность начинается тогда, когда люди думают, что оставили все это в прошлом, и полагаются на научный метод, основанный на сочетании наблюдения и логического вывода» (стр. 77) — история греческой философии способна научить, через опыт одновременно близкой и исторически-далекой мысли, что «само собой разумеющиеся» и потому непрозрачные для нас основания наших рассуждений демонстрируют верность мифу, который мы вроде бы сознательно давно оставили: и чем более мы настаиваем на сквозной ясности нашей мысли, тем все более мутным оказывается ее исток.

[1] Не считая весьма своеобразного исключения в виде «Истории античной эстетики» А.Ф. Лосева, но как жанровая, так и предметная природа этого труда — уже сами по себе предмет для дискуссий.

[2] Гатри пояснял: «Для блага филологов-классиков я не стал исключать цитаты на древнегреческом языке, но для удобства остальных ограничил их сносками, если не дается их перевод. Здесь я старался следовать принципу, сформулированному д-ром Эдгаром Уиндом, и сделать греческие цитаты “обязательными как основания для аргументов, но ненужными для их понимания”» (стр. 67).