Ник Лэнд — английский философ, широкую известность снискавший как предтеча и тайный вдохновитель акселерационизма и спекулятивного реализма, к 2015 году надежно вписавшихся в мейнстримную западную философскую повестку. Тем не менее, более поздние траектории его мышления остались для широкой (насколько она может быть такой) публики неизвестными. В частности, бытует мнение, что Лэнд окончательно оставил философию. То, что это не так доказывает нижеприводимый текст, составленный из двух предполагавших продолжение постов в блоге Лэнда. Выстраивая в нем более-менее классический — за вычетом акцентов — нарратив истории философии, Лэнд прокладывает путь для связывания последней с нарративом Темного Просвещения.

Текст написан в 2013 году.

1.

Повестка Outside in состоит в склонении неореакции к философскому напряжению. Так что такое философия? Наиболее грубый ответ, скорее всего, является и самым здоровым.

Философия представляет из себя полюс максимальной абстракции определенной культуры, или ее внутренний экспериментальный интеллект (intelligence), выражающий освобождение когнитивных способностей от непосредственного практического применения и их тестирование на «вечных» проблемах, находящихся на горизонте понимания. Исторически она является самобытным культурным проектом — и только позднее институтом — возрастом приблизительно 2,500 лет, в своем появлении тесно связанным с «мистическим» или проблематическим аспектом языческих религий. Именно в этой примордиальной матрице она встретила свой основной и неизжитый вызов: грань времени (его природа, границы и «потустроннее», аутсайд, подробнее о котором ниже). Первые философы были когнитивно самодисциплинированными — и, таким образом, не ограниченными социально — языческими мистиками, постоянно очаровываемыми загадкой времени.

Одержимость словами, забывчивость относительно их функции в качестве чистых индексов («имен»), просто маркирующих вещи еще до того, как с избытком их описать, является распространенной ошибкой. Личные имена обычно обладают значениями, но редко когда они отвлекают нас от своего функционирования в качестве имен или указателей скорее обладающих референцией (reference), чем смыслом (sense). «Философия» — не исключение. То, что она «означает» любовь к мудрости — незначительно по сравнению с тем, на что она указывает, а именно с чем-то, что происходило — еще до получения имени — в древней Греции (и, вероятно, при возможном расширении, в Китае, Индии и даже Египте). То, чем философия «является» не может быть дедуцировано посредством лингвистического анализа, каким бы тонким он ни был.

Платон резюмировал и институционализировал (западную) философию, прочертив грань времени в доктрине Идей (ideai). Время понималось как область несущественного, в которой вещи являлись, при этом только намекая на свою истину. Известное замечание Альфреда Уайтхеда (в его метко названном «Процессе и реальности») гласит: «Наиболее надежная общая характеристика европейской философской традиции заключается в том, что она состоит из серии примечаний к Платону». Из–за того, что Идея времени необходимо ускользала от платонической философии, предприятие так и осталось нерешенным в собственных основаниях.

Мышление Аристотеля, доминировавшее над христианским премодерном, привело примордиальную философию в упадок. Его выведение времени из изменения и — более многообещающе — из числа открыло путь дальнейшим техническим усовершенствованиям, но ценой превращения загадки времени в абсолютно непостижимую и даже невидимую. Проблема была передана теологии и, таким образом, теме временного и вечного, загроможденной внешними доктринальными элементами (творение, воплощение, противоречивое сплетение трех «omni-» [1]), что превратило ее в непригодную для скрупулезного исследования.

Примордиальная философия на Западе была восстановлена только в конце XVIII века под именем «трансцендентальной» критики в работах Иммануила Канта. Критическая философия Канта ограничивает объем понимания мира возможным опытом, всегда уже структурированным формами схватывания (понятийными и чувственными), создающими объекты. Смешение объектов с формами их схватывания, или «условиями возможности» — как он утверждает — является корнем любой философской ошибки (например и наиболее нам свойственной «метафизической» попытки понимать время как некоторую вещь, а не, скорее, как структуру или фрейм явления). В отличие от платоновских форм и идей, формы Канта применяются к опыту и таким образом «имманентны» ему. Они, скорее, достижимы, даже если «трансцендентальны», чем недостижимо «трансцендентны».

Время, или «форма внутреннего чувства», является краеугольным камнем системы Канта, организующим интеграцию понятий и чувств и, таким образом, тем, что описывает границы мира (возможного опыта). Вне его находятся вечно недостижимые «ноуменальные» участки, — проблематично мыслимые, но никогда не испытываемые в опыте — населенные вещами-в-себе. Поэтому грань времени — это горизонт мира.

В начале ХХ века космологическая физика вернулась к грани времени и вопросу: что «было до» Большого взрыва? Для космологии не в меньшей мере, чем для трансцендентальной философии — или даже для спекулятивной теологии — это «до» не может быть предшествованием (во времени), но только (не-пространственной) потусторонностью (outsideness), вне сингулярности. Оно указывает на вневременное не-место, таинственно близкое времени и даже присущее ему. Тщательно демистифицированное время естественных наук, исчислимое, измеримое и протяженное, теперь указывало по ту сторону себя, вновь активированное на краях.

Подобно платонизму, неспособному мыслить Идею времени, кантианство не может мыслить Время-в-себе. Эти концепции исключены спровоцировавшими их системами философии. При этом все, кто желают немедленно списать Канта со счетов на основаниях натурализма — без сомнения, подавляющее большинство современных модерных людей (moderns) — негласно пробуждают именно эту концепцию. Освобожденное от ограничений трансцендентального идеализма время — в рамках которого вне того, чем оно является для нас, время является ничем — не может не быть «чем-то» в-себе. Едва ли представимо, что физик-космолог мог бы хотя бы в течение секунды оспаривать это, да и научный путь невозможно более отрицать.

Время-в-себе, таким образом, теперь является единственной и исключительной проблемой примордиальной философии, где действует грань времени. Оно определяет, что такое философия и чем философия не может быть. То, что остается помимо этого — или по сути подчинено, или просто является помехой. Институции будут настаивать на своей власти отвечать на этот вопрос, но на деле они не обладают таковой. Сама проблема — грань времени — сделает так, как ей будет нужно.

2.

Каким бы неудобным ни было осознание этого, но не существует возможности обойти тот факт, что философия, понятая изнутри западной традиции, — это первородный грех. Между древом жизни и древом познания она не колеблется. Ее имя неотделимо от жажды запретного. Тогда как сжигать философов более не приемлемо социально, наш церковный орден культурного запрета — по своей природе — не может рассматривать такое наказание (запрет) иначе как обязательное. Как только философам будет позволено жить, устоявшейся цивилизации конец.

Шепот змия для философии не является отразимым искушением. Наоборот, он — ее конститутивный принцип, ее основание. Если и существует разница между демоном Сократа и дьявольским демоном, для философии она не важна. Отказ от доступной информации невозможен. Эта предпосылка настолько фундаментальна, что философия не может существовать пока сомневается в ней. Окончательная религиозная трансгрессия — это инициация.

По этой причине для христианских традиционалистов не должно стать неожиданностью обнаружение крайностей философского предприятия тщательно смешанными с пеплом Третьего Рейха. Негативный религиозный абсолют, или бесконечное зло национал-социалистического эксперимента, в социокультурных условиях зрелого Храма [2] заменяющее все позитивные откровения, «случайно» оказалось тем местом, где была проведена граница философии. Все это было сказано, конечно, чтобы перейти к мышлению Мартина Хайдеггера.

В качестве идеального отрицания Христа, или доведенного до конца свершения Антихриста, Адольф Гитлер закрывает — или сущностно завершает — историю Окцидента. Неважно, верим ли мы в это. Храм верит, преданно, до уровня закрытой доктрины. Хайдеггер ясно предвидел этот исход. На предвыборном митинге, устроенном немецкими академиками 11 ноября 1933 года, он объявил:

«Мы наконец-то освободились от преклонения перед всяким беспочвенным и бессильным мышлением. Мы видим, как наступает конец прислуживающей этому мышлению философии. […] Таким образом, мы, те, кому предназначено охранять волю нашего народа к знанию, отдаем себе ясный отчет в том, что национал-социалистическая революция не является простой передачей существующей в государстве власти от одной партии к другой, более подготовленной к управлению. Эта революция несет с собой полную перековку нашей немецкой экзистенции. […] Эту волю пробудил к жизни фюрер во всем нашем народе, сплотив нас ею для принятия одного единственно верного решения. Так пусть никто не сможет остаться в стороне в день изъявления этой воли!

Хайль Гитлер!» [3]

Естественно, поскольку это демократическая декларация (обращенная к более-менее идиотам), к нам просочились лишь несколько оттенков глубокой хайдеггерианской модуляции немецкой «воли к знанию». Вот отличная реконструкция ее скрытого визионерского фона, взятая из работ Мишеля Аллена Гиллеспи, доступная в Википедии:

«Хайдеггер считал, что западный мир движется по траектории, направляющейся к тотальной войне, и находится на пороге глубочайшего нигилизма (отрицания всех религиозных и моральных принципов), который станет высшим и чистейшим откровением самого Бытия, предлагая ужасающее распутье: или спасение, или конец метафизики и модерна. Запад изображался следующим образом: пустошь, населенная пользующимися технологическими орудиями дикарями, которым свойственны беспрецедентная глупость и варварство, позволяющие все. Он считал, что вторая возможность приведет к вырождению большей части человечества в ученых, рабочих и дикарей, живущих под покровом одной из трех идеологий: американизма, марксизма или нацизма (которые Хайдеггер квалифицировал как метафизически идентичные аватары субъективности и институционализированного нигилизма) с опорой на спущенную с цепей мировую технику. Предположительно, эта эпоха будет прославляться — какая ирония — как наиболее просвещенная и великая в человеческой истории. Хайдеггер предполагал, что эта бездна будет величайшим событием западной истории, так как позволит человечеству понять Бытие еще глубже и изначальнее, чем это сделали досократики».

Ошибкой будет полагать, что Хайдеггер видел какую-то разницу между «спасением» и «концом метафизики и модерна» или не видел никакой значимой разницы между бездумной технологической диадой американизма/марксизма и национал-социалистическим пробуждением немецкой экзистенции, но в других отношениях приведенная характеристика попадает в точку. Доводя историю сокрытия Бытия до ее разрушительного следствия, совершенный нигилизм провозгласит возвращение к истоку философии, открывая путь для незамутненной встречи со спрятанной и не могущей быть поименованной бездной (Бытием в его истине). В качестве двери к концу мира, Гитлер показал путь к исторически немыслимому.

Тем не менее, это в высшей степени — по факту, исключительно — загадочно. До самого События не может существовать адекватной формулировки проблемы, не говоря уже о решении. К 1927 году, с публикацией первой части «Бытия и времени», Хайдеггер завершил то, что достижимо в преддверии бедствия, а именно прояснил недостаточность постановки вопроса о Бытии в той форме, которую мы находим в рамках истории онтологии.

Когнитивные ресурсы Хайдеггера в основном кантианские, а это означает, что он предпринимает трансцендентальную критику онтологии, создавая не критическую философию, а набросок «фундаментальной онтологии». Там, где Кант диагностирует ошибку спекулятивной метафизики как путаницу объектов и условий их возможности (после чего потом разбирает — в рамках несостоятельного дискурса — последние в качестве объектов), Хайдеггер онтологизирует трансцендентальный подход, различая «сущее» и его основу (Бытие) и в то же время диагностирует сопровождающую ошибку толкования основы сущего в качестве еще одного сущего (определенного типа). Так как наиболее возвеличенное — и поэтому образцовое — сущее известное традиции Окцидента — это Бог, Хайдеггер обозначает структурное искажение Бытия — определяющее и упорядочивающее историю философии — как «онто-теологию».

Критически (или «деструктивно») понятая фундаментальная онтология является тем исследованием, которое не ставит вопрос о Бытии таким образом, что на него может быть дан ответ, предполагающий привлечение сущего. Никакая, совместимая с описанным трансцендентальным критерием (или «онтологическим различием»), формулировка не может быть найдена, ибо как только «Бытие» поименовано, его понятие остается запертым в «онтической» сфере (всего лишь) сущего. Мы неспособны, с помощью акта философской воли — каким бы он ни был рьяным — перестать мыслить Бытие так, будто оно является какой-то вещью, даже после осознания неадекватности такой концепции. Поэтому мы сталкиваемся с решающей проблемой, которую невозможно ни оставить, ни разрешить: философия достигает своего конца в ожидании стихийного бедствия События.

[Короткая пауза — после чего: время, язык и еще больше онтологического наци-апокалипсиса] [4]

______________________________________________________________________________

Примечания:

[1] Имеются в виду «отличительные характеристики» Бога: всемогущество (omnipotence), всеведение (omniscience), вездесущность (omnipresence) (тут и далее — прим. пер.).

[2] Согласно Лэнду и Молдбагу, Храм — это сложная идеологическая сеть, выстроенная поверх университетской системы, медиа (управляемых и контролируемых выпускниками первой) и наемной бюрократии. Зависимость каждого из этих элементов от сохранения Храма постоянно возрастает. Демократические механизмы выравнивания — с ее уступчивым вымаливанием (покупкой) голосов и иллюзиями увеличения социального влияния — убивают любую возможность новаторских политических решений или, в конце концов, рационального анализа. В пределах Храма любое сомнение в легитимности демократии является святотатством. Со временем отступники получат свое наказание в виде покупки индульгенций (как, скажем, Obamacare), нравится им это или нет.

[3] См.: Мартин Хайдеггер. [Изъявление преданности Адольфу Гитлеру и национал-социалистическому государству] // Пьер Бурдье. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. М., 2003. — С. 263-266. Перевод дан с изменениями.

[4] Состоянием на 2015 год непосредственное продолжение этого текста так и не было написано.