Конечно, меня смущает антироссийская направленность Майдана. Мои либеральные друзья настойчиво убеждали меня — и в 2004 году, и ныне, — что таковой не существует, что это просто против режима. Или: кроме России Путина есть, мол, и другая Россия, так вот, против нее мы ничего не имеем. Что мешает нам вместе нырнуть в Европу?

Извините, господа, но Россия одна: слишком пафосная это страна, чтобы отделываться дублетами. Намешано в ней, конечно, всякого, и, например, от российского национализма меня тошнит — меня вообще от национализма тошнит, — но вот за страну обидно, за совместный человеческий опыт «бытия в». Что ж, те, на Майдане, сами не понимают, что ли, какую роль в формировании нас всех, и майдановцев, и немайдановцев, сыграл опыт этого совместного пребывания-бытия в единой стране? Или, по их мнению, от него можно просто отмахнуться — а заодно и от тех, что и сказать, достаточно громоздких духовных обретений, которые он в себе таит и которые до сих пор, худо-бедно, придают нашим лицам некое «необщее выражение»? Лучше, мол, быть радостным неофитом, танцующим в темноте, чем «совком»? Но с теми, кто так полагает, мне точно не по пути.

И потом, слова политического лексикона — это ведь, как правило, слова хитрые, с двойным и тройным дном. Взять, к примеру, слово «нация»: помилуй Бог, как много в нем слилось и отозвалось истинно европейских ценностей, чувства достоинства, законной демократической гордости! Стоит, однако, неуловимо сместиться политическому освещению — и вот на арену выступают «титульная нация» и беститульные инородцы, а там, глядишь, недолго и до этнических чисток: разумеется, во имя единства все той же Нации, идея которой уже обеспечила для себя достаточный ресурс легитимности. Точно так, на мой взгляд, обстоят дела и с пресловутым европеизмом Майдана — все это хорошо, пока не отливается в нетерпимость, в жестокость…

И нынешняя украинско-российская война, на нашу общую беду, — война не просто с «путинской» Россией. Россия одна.

Чего изо всех сил я должен стараться в этих заметках избежать, так это засилья идеологической, тем более политической терминологии. В нашей нынешней ситуации язык идеологии — это язык смерти. Язык «реальной политики» — тем паче. Сохранить бы способность к осторожному человеческому высказыванию, вдумчивому, необозленному, учитывающему разнообразные «за» и «против»…

Майдан — помимо прочего — интереснейший социокультурный феномен: как неожиданно и непоправимо в нем переплелись модернистский революционизм, постмодернистская фестивальность, суровая, пахнущая огнем и кровью архаика не то позднего Средневековья, не то вечной Гражданской войны — и еще нечто всегдашнее, какой-то глубинный мотив стояния за правду, побуждавший киевлян сносить на центральную площадь города теплые вещи и еду, чтобы горемычные стояльцы не страдали от голода и холода. Все это, разумеется, со временем должно стать предметом объективного и разностороннего исследования — вот только кто такими исследованиями будет заниматься и что к тому времени останется от нашей Академии наук?

Радикальным возражением против Майдана мне поначалу казалось то, что он недиалогичен. Сейчас хотелось бы думать и выражаться точнее. Действительно, глупо было бы оспаривать тот факт, что на Майдане звучали разные, очень разные голоса; иные его участники с жаром уверяли меня, что там господствовал дух настоящего полилога. Не стану спорить; в любом случае там отсутствовала установка на то, чтобы услышать другого, — в конце концов это привело к фатальным последствиям. Отсутствовала, если воспользоваться выражением С.С. Аверинцева, ответственность перед Целым — а ведь как можно было не видеть, насколько хрупка страна, о благе которой радели собравшиеся на Майдане, как велика опасность, впав во гнев, разорвать ее на куски, разбить вдребезги. Тем более что есть кому дотоптать.

Можно ли считать Майдан формой политического протеста? Думаю, ответ зависит от того, какой смысл мы вкладываем в само понятие политики, существенна ли для нас ее коммуникативная подоплека. Если, как когда-то для Аристотеля, политика для нас есть общение граждан, тогда нет и нет, ибо подлинным феноменом общения Майдан как раз и не стал. Не общение, а давление — вот для чего был он задуман. А давления я как гражданин не приемлю.

Что такое политическая демонстрация? Стоит вникнуть в этимологию: demonstro — показываю, объясняю, доказываю. Показывать, доказывать, объяснять можно кому-то: Другой предполагается здесь самим осуществлением данного политического акта; вне адресованности Другим демонстрация как таковая теряет всякий смысл. По сути дела, даже самая бурная, самая эпатажная демонстрация представляет собою некое социально значимое высказывание: мы, такая-то часть граждан, считаем так-то и так-то, требуем того-то и того-то и имеем для этого такие-то основания — услышьте нас, вникните, имейте в виду!

Был ли обращен Майдан к Другому, адресовался ли он к Другим? Нет. Он хотел, чтобы Других не было. «О, как мы вас любим — всех, всех! Только станьте такими, как мы!»

Изначальная цель Майдана, как известно, состояла в том, чтобы стоять до конца. Пока не будет подписана ассоциация с Евросоюзом. Пока не уберется ненавистная власть. Без оговорок и размышлений: что, разве мы не правы? Пока все не станут, как «все», то есть не сольются с Майданом; понятно, что при таком раскладе значительная часть граждан Украины, имеющая свое ви́дение ситуации, оказывалась просто лишней.

Выдюжить, превозмочь, продавить — да, убедить — нет. Способ не общения, а силового давления, а если учитывать внешний контекст, то и хорошо продуманного шантажа: вот чем представляется мне Майдан. Извините.

Впрочем, много ли видели вы диалогических революций?

Люди, оглохшие от Майдана.

Когда становится совсем невмоготу от тяжких сомнений, спрашиваешь себя: а может ли вообще быть правдой само это разделение на «нас» и «них», воткнутое, словно лопата, под самый корень современного украинского общества? Дело не в риторике, а в конкретном состоянии самого этого общества: сколько в нем самоослепления, боли, порушенных человеческих связей…

Не покупайте российских товаров, не ездите в Россию, забудьте этот язык, вот окончим школу и пойдем защищать Украину от русских, смерть кремлевским оккупантам — естественно. Должен сказать как свидетель с украинской стороны: за последние годы Путин со своей ставкой на силу действительно сделал все возможное, чтобы на Украине в нем видели врага — а заодно видели врага и в России. Но вот представить себе украинскую жизнь, украинское сознание, украинское искусство, философию и т.д. без органических связей с русской жизнью, русским языком и культурой я не могу, да и не думаю, чтобы в наши дни это вообще было возможно. Нет-нет, в конце концов такая «Украина без России» обречена, конечно, стать реальностью, и признаков движения в этом направлении предостаточно, но для меня, да наверняка и для многих моих соотечественников, это будет уже страна чужая. Чужая на свете страна, страна родных до боли запахов и цветов, уютных раздолий, верб над тихими заводями, милых знакомых людей с немилыми и незнакомыми словами на устах и мыслями, которые я более угадывать и разделять не умею. Чужая, чужая…

Патриот на Украине сегодня — это, очевидно, тот, кого передергивает от ненависти при слове «Крым», тот, кто мечтает лично отомстить Путину, избегает покупать российские консервы и спать ложится под желто-голубым стягом. Патриотам полагается кричать «Україна над усе» и молиться на Кобзаря. Ни с чем не сравнимого удовольствия принадлежать к упомянутой категории граждан я, увы, не имею и никогда не имел. Украина для меня — определение жизни, в которую я погружен, и я понимаю, ощущаю всем своим естеством, что проникающая ненависть уродует, калечит эту жизнь — говоря современным языком, разрушает ее идентичность — в не меньшей степени, чем нынешние достойные сожаления территориальные потери. Быть может, патриотам Украины стоило бы призадуматься и над этим?

Случаются между людьми «больные» сцены, когда на них невозможно смотреть; такими сценами полны, например, сочинения Достоевского. Нечто подобное, к великому сожалению, происходит сегодня между Россией и Украиной. Может быть, есть охотники наблюдать за всем этим; я вот не могу этого видеть, не могу присутствовать при происходящем. Заткнуть бы глаза и уши, бежать бы вон из такого бытия, да прав старик Левинас: бытие — комната, дверь которой не открывается изнутри…

Полный текст статьи «Отойти от Майдана» Виктора Малахова можно будет прочитать в новом номере журнала «Синий диван». Презентация номера пройдет в декабре.