В связи с выходом первой русской книги американского поэта Кеннета Рексрота мы публикуем подборку его стихов в переводах Кирилла Адибекова из вышедшей в «Свободном марксистском издательстве» книги «Обозначение всех существ».

Американский поэт-анархист Кеннет Рексрот (1905—1982) более всего известен как инициатор сан-францисского ренессанса 1940—1950-х годов. Его эксперименты с jazz poetry и переводы японской и китайской лирики стали фундаментом для новейшей, «после-модернистской» поэзии.

Активный участник и критик анархистских двадцатых и «красных тридцатых», он путешествовал автостопом по Америке, подвизался разнорабочим, поваром, погонщиком скота, художником-оформителем. Записавшись стюардом, побывал во Франции, где сблизился с поэтами и художниками сюрреалистами. Во время Второй Мировой войны отказался служить в армии, работал в психиатрической лечебнице. Организовывал кампании помощи интернированным японцам. Позднее — сотрудничал с независимой радиостанцией «KPFA». В выпущенную «Свободным марксистским издательством» книгу «Обозначение всех существ» вошли одноименный сборник (1949) и две поэмы — чувственная «Когда мы с Сафо» (1944) и гневная «Не убий» (1953).

Из сборника «Обозначение всех существ» (1949)

ОБОЗНАЧЕНИЕ ВСЕХ СУЩЕСТВ

Мои голова и плечи и моя книга
В прохладной тени, и мое тело
Простерто, купаясь, на солнце, я лежу,
Читая, близ водопада —
Бёме, «Обозначение всех существ».
Сквозь глубокий июльский день листья
Лавра, всех тонов
Золота, медленно обращаются в подвижной
Густой тени лавра весь день. Они плывут
По отраженному небу и лесу
Некоторое время, а затем, столь же медленно
Вращаясь, оседают в прозрачной глубине
Водоема на листовое золото дна.
Святой видел мир струящимся
В электролизе любви.
Я откладываю его и вглядываюсь сквозь тень,
Склоненную в полумраке стройных
Стволов лавра и листвы, наполненной солнцем.
Королек высиживается на своем крытом мхом гнезде.
Тритон борется с белым мотыльком,
Тонущим в заводи. Ястребы кричат,
Резвясь вместе в высоте
Неба. Долгие часы проходят.
Я думаю о тех, кто любил меня,
О всех горах, куда я забирался,
О всех морях, где я плавал.
Зло мира убывает.
Мои собственные грех и тревога сваливаются,
Как ноша Христианина, и я наблюдаю
Свои сорок лет осыпающимися, как облетающие
Листья, и падающую воду, ставшую
Навечно в летнем воздухе.

* * *

Олени топчутся в просеках
Под полной июльской луной.
Запах сухой травы
В воздухе, и, много слабее,
Дух далекого скунса.
Пока я стою на краю чащи,
Высматривая темноту, вслушиваясь
В тишину, маленькая сова
Садится на ветку надо мной,
На крыльях много тише моего дыхания.
Когда я направляю на нее свой фонарь,
Ее глаза вспыхивают как капли железа,
И она поднимает голову на меня,
Как любопытный котенок.
Лужайка блестит как снег.
Мой пес рыщет в траве, темный
Блик на блике белизны.
Я иду к дубовой роще, где
Индейская деревня была некогда.
Там, в пятнистом и мшистом свете
И тени, тусклые в синей мгле,
Двадцать голштинских коров,
Черно-белые, все лежат
Бесшумно вместе под
Огромными деревьями, проросшими в могилах.

* * *

Когда я вытаскивал гнилое бревно
Со дна водоема,
Оно казалось тяжелым, как камень.
Я оставил его лежать на солнце
На месяц; а затем разрубил его
На части, и расколол их
Для розжига, и раскидал их,
Чтобы подсушить еще немного. Позднее той ночью,
Читав несколько часов кряду,
Пока мотыльки трещали у лампы —
Святых и философов
О человеческом уделе —
Я вышел на крыльцо своей хижины
И посмотрел наверх сквозь темный лес
На колышущиеся острова звезд.
Внезапно я заметил у своих ног
Рассыпанные по полу ночи слитки
Подрагивающего свечения,
И повсюду были раскиданные осколки
Тусклого холодного света, который жил.

ПИСЬМО К УИЛЬЯМУ КАРЛОСУ УИЛЬЯМСУ

Дорогой Билл,
Когда я перебираю прошлое в поисках тебя,
Подчас я думаю, ты подобен
Св. Франциску, чья плоть отделилась
Как счастливое облако от него
И соединилась со всяким возлюбленным —
Ослами, цветами, прокаженниками, солнцами —
Хотя я думаю, ты более подобен
Брату Джуниперу, который сносил
Все унижения и славы,
Смеясь как кроткий дурак.
Ты в Fioretti
Где-нибудь, ведь ты дурак, Билл,
Как Дурак у Йейтса, имя
Всей мудрости и красоты.
Это ты, стоит против
Елены во всей ее мудрости
Соломон во всей своей славе.

Помнишь, годы назад, когда
Я сказал тебе, ты первый
Великий францисканский поэт после
Средних веков? Я нарушил
Ровный ход ужина.
Твоя жена сочла меня сумасшедшим.
Это верно, впрочем. А ты «чистейший», кстати,
Настоящий классик, хоть и не кричащий
Об этом — совсем как
Девчонки из Антологии.
Не как пронзительная Сафо, что,
Несмотря на все ее величие, должно быть,
Имела эндометриоз,
Но как Анита, что говорит
Ровно столько, нежно, чтобы все
Тысячи лет вспоминать.

Этот удивительный покой,
Тебе присущий, способ хранить
Спокойствие в отношении мира, и его
Грязных рек и мусорных баков,
Красных колесных тачек, глазурованных дождем,
Холодных слив, украденных из ледника,
И Королевы Анны кружев, и глаз дня,
И листовых почек, лопающихся над
Грязными дорогами, и испятнанных животов
С детьми в них, и Кортеса
И Малинче на окровавленной
Мостовой, смерть цветочного мира.

В эти дни, когда пресса трещит
От сплетен, ты хранишь спокойствие,
Каждый год сноп тишины,
Поэмы, которым нечего сказать,
Словно спокойствие Джорджа Фокса,
Сидящего неподвижно под облаком
Всего мирового искушения,
Подле огня, на кухне,
В Долине Бивора. И
Архетип, молчание
Христа, когда он медлил долгое
Время, а затем сказал, «Ты говоришь».

Ныне, в новой поэме, ты пишешь,
«Я, который близок к смерти».
Может быть, это лишь отрывок
Из классиков, но он насылает
Дрожь на меня. Откуда
Ты берешь эту дрянь, Уильямс?
Взгляни-ка сюда. День придет,
Когда молодая женщина будет идти
Подле прозрачной Уильямс реки,
Где она течет через идиллическое
Известие из Ниоткуда-подобного ландшафта,
И она скажет своим детям,
«Не прекрасно ли? Она
Названа именем человека, который
Шел здесь раз, когда она называлась
Пассаик, и была загрязнена
Ядовитыми экскрементами
Больных людей и фабрик.
Он был великим человеком. Он знал,
Она была прекрасна в ту пору, как
Никто другой, тогда,
В Темные Века. А
Прекрасная река, им увиденная,
По-прежнему течет в его венах, как она
Течет в наших, и она течет в наших глазах,
И течет во времени, и делает нас
Частью этого, и частью него.
Это, дети, есть то, что зовется
Священной связью.
И это то, что поэт
Есть, дети, тот, кто создает
Священные связи,
Что длятся вечно».
С любовью и восхищением,
Кеннет Рексрот.

Из поэмы «НЕ УБИЙ» (1953)

Памяти Дилана Томаса

I

Они убивают всех молодых людей.
Полстолетия уже, каждый день,
Они выслеживали и убивали их.
Они убивают их прямо сейчас.
В эту минуту, по всей земле,
Они уничтожают молодых людей.
Они знают десяток тысяч способов уничтожать их.
Каждый год они измышляют новые.
В джунглях Африки,
В топях Азии,
В пустынях Азии,
В рабских загонах Сибири,
В трущобах Европы,
В ночных клубах Америки
Убийцы заняты делом.

Они каменуют Стефана,
Они вышвыривают его прочь из всех городов на земле.
Под знаком Добро пожаловать,
Под эмблемой Rotary,
На трассе в пригородах
Его тело лежит под брошенными камнями.
Он был полон веры и силы.
Он творил великие чудеса в народе.
Они не могли выстоять против его мудрости.
Они не могли вынести дух, с которым он говорил.
Он взывал во имя
Скинии свидетельства в пустыне.
Они были сражены в сердце.
Они скрежетали на него своими зубами.
Они визжали во весь голос.
Они заткнули свои уши.
Они кинулись на него как один.
Они изгнали его из города и каменовали его.
Очевидцы сложили свои одежды
У ног человека, чьё имя было твоим именем —
Ты.

Ты убийца.
Ты уничтожаешь молодых людей.
Ты поджариваешь Лаврентия на решётке.
Когда ты потребовал от него раскрыть
Тайные сокровища духа,
Он предъявил тебе нищих.
Ты восстановил своё сердце против него.
Ты схватил его и связал в ярости.
Ты поджарил его на медленном огне.
Его жир капал и брызгал в пламени.
Запах был сладок твоим ноздрям.
Он вскричал:
«Я испёкся с этой стороны,
Переверни меня и ешь,
Ты,
Ешь от моего тела».

Ты убиваешь молодых людей.
Ты пронзаешь Себастьяна стрелами.
Он был верен стойкости под пыткой.
Сначала ты проткнул его стрелами.
Потом ты избил его прутами.
Затем ты сбросил его в сток.
Ничего не боишься ты так, как мужества.
Ты, кто отводит свои глаза
От храбрости молодых людей.

Ты,
Гиена с лощёным лицом и галстуком-бабочкой,
В офисе миллиардодолларовой
Корпорации, предназначенной для сервиса,
Стервятник, истекающий гнилью,
Бережно и небрежно одетый в импортный твид,
Вещающий об Эпохе Изобилия;
Шакал в двубортном габардине,
Тявкающий через дистанционное управление
В Объединенных Нациях.
Вампировая мышь, сидящая у изголовья кушетки,
Блокнот в руке, поигрывая своим мозгоудалителем;
Автономный амбулаторный рак,
Сверх-Я в тысячах униформ,
Ты, наводчик бехемота,
Убийца молодых людей…