На следующей неделе в Издательстве книжного магазина «Циолковский» ожидается новая книга — автобиографический роман белого офицера, участника Гражданской войны и монгольской эпопеи Барона Унгерна, Дмитрия Алешина. Книга была написана на английском языке и выходила единственный раз в 1940 г. в Нью-Йорке. В представленном ниже отрывке рассказывается об отступлении из взятого Красной армией Омска в декабре 1919 г., приключениях небольшого белого отряда в занятом красными Томске и службе Алешина в одной из организованных большевиками санитарной группе, занимавшейся дезинфекцией для борьбы с эпидемией тифа.

… Мы сталкивались с разведывательными дозорами красных и с партизанами, клявшимися уничтожить нас до последнего солдата. И, зная об этом, мы не оставляли за собой никого живого. В те дни было только два пути: убивать или быть убитым — и мы дрались как черти, предпочитая, если не останется иного выхода, вышибить себе мозги, чем принять неизбежную лютую смерть в плену.

Много раз мы встречали тела наших пленных, свисающие призраками с придорожных деревьев. Они висели, как жуткое предупреждение, и голодные волки обгладывали их ноги. Каждую ночь мы с боем пробивались к какой-нибудь деревне и спали там одетыми, не выпуская заряженного оружия из рук. Однажды ночью всех офицеров нашей второй батареи изрубила на куски мясницкими тесаками небольшая группа напавших партизан. А несколько дней спустя к нам в руки попал большевистский комиссар, бывший офицер. Мы привязали его к столбу, мимо которого прошла вся часть. И каждый, проходя, бил его со всей силы по лицу. Он умер через пятнадцать минут. Другого пойманного комиссара запороли до смерти нагайками, жесткими армейскими плетками, рвавшими мясо с костей.

Однажды нам улыбнулась удача, и мы наткнулись на известного командира партизан, крестьянскую девушку по имени Дуня. Когда ее схватили, она смеялась нам в лицо. Мы подвели ее к братской могиле, где уже лежало множество ее людей. От увиденного она впала в истерику и бросилась в яму. Мы засыпали ее заживо землей.

Одну казнь я не смогу забыть никогда. Жертвой был старик из так называемого «Серебряного батальона», названного так за то, что он полностью состоял из седых уже мужиков. Он стоял прямо перед расстрельным взводом и смотрел на нас добрыми старческими глазами. Прежде чем прозвучала команда «Огонь!», он улыбнулся и заговорил, обращаясь к нам:

— Я стар, и мне пришло время умирать. Но я счастлив, что умираю именно сейчас, ибо почетно умереть за то, что считаешь правильным. Стреляйте в меня, ребятки, и жалейте, что родились слишком поздно.

Однажды на марше лошади нашей третьей батареи внезапно понесли в панике. Нам стоило большого труда усмирить их. Причина их страха была очевидна. Батарея наткнулась на огромную груду замороженных трупов. Молодые и старые, они были в наручниках, скованные как каторжники. Все были изрублены шашками и заколоты штыками. История же была очень простой. После эвакуации Омска все арестованные из тюрем были уведены вслед за отступающими войсками. Но солдаты, устав возиться с заключенными, кормить и размещать их, просто убили всех.

В другой раз я заметил на горизонте странную цепочку из поездов длиной в несколько верст. Они были неестественно неподвижны, и только несколько темных фигур перемещалось вдоль составов. Мы отправили людей выяснить, что произошло. Головной локомотив израсходовал топливо и воду и заблокировал путь. Остальные подошли к нему и, пытаясь сдвинуть огромную массу с места, также остались без горючего; в конце концов все они примерзли к рельсам. Позже я узнал, что сорок пять тысяч мужчин, женщин и детей замерзли насмерть в этих жутких поездах.

Еще отчетливо помню случай с хрупкой женщиной и еще более тщедушной девушкой, тянувшими из последних сил маленькие сани с восседавшим в них здоровым мужчиной. Я уже был готов хлестнуть его плеткой, когда женщина вдруг взмолилась не причинять ему вреда. Это был ее муж с обмороженными ногами. Они пытались доставить его в какое-нибудь обитаемое место среди этой ужасной безлюдной пустыни.

Так мы бежали несколько недель, пока наконец не вырвались из цепких объятий смерти. Тогда мы снизили темп, устраивая отдых каждые два-три дня. Мы продолжали двигаться на восток, лелея надежду, что белые сумели где-то перегруппироваться. Но чуда не случилось. Генералы бросили нас на произвол судьбы, а союзники сплотились вокруг Семенова, забыв, что всего несколько недель назад называли его грабителем и убийцей.

В один из дней мы сделали остановку, чтобы провести ревизию полка, и обнаружили, что наши потери в людях и лошадях были ужасающими. Всего в пятидесяти верстах к северу находился Томск. Он по-прежнему был в руках белых, и командовал там генерал, имя которого я, по счастью, забыл.

Он был одним из известных вождей, и бежал так быстро, что в минуту необходимости его никогда уже не было на месте. Было решено пополнить в Томске полк людьми и конским составом, и мне, как полковому адъютанту, поручили это задание, выделив отряд из пятидесяти человек с офицером и двести тысяч рублей. Мне сказали, что генерал будет способствовать выполнению моей миссии и выдаст остаток необходимой суммы. Я отбыл в то же утро — и больше уже никогда не видел свой полк.

Пятьдесят человек, выделенных мне, включали в себя комендантский взвод, в обязанности которого входило производство экзекуций. Командовавший им офицер был известен своей жестокостью, граничащей с садизмом. Он должен был объяснить новобранцам, что такое дисциплина. Во время остановки в первой же деревне он решил преподать урок одному молодому солдату. К его удивлению, я вмешался, и солдата оставили в покое. Тогда я еще не знал, что этот небольшой инцидент спасет наши жизни, так как отряд почувствовал расположение ко мне и не предал своих офицеров в критический момент.

К вечеру второго дня мы достигли деревни Красновка в четырех верстах от Томска. Я решил остаться здесь и отправиться в город утром. Атмосфера в деревне была необычной. Крестьяне казались не просто не напуганными, но недружелюбными и дерзкими. Мне подали чай в грубой грязной кружке, в то время как серебро в открытую стояло на полках. В другое время они не решились бы на такое оскорбление. Уже почти стемнело, когда я принял решение остаться в деревне до утра. Я приказал своим людям быть настороже и следить за оружием и лошадьми ночью.

Вскоре после ужина ко мне в избу пришел староста деревни и нерешительно заговорил вполголоса. Лицо его было очень серьезным. Это был худой, высохший коротышка, говорил он крайне почтительно.

— В городе неладно, ваше благородие. Солдаты ушли два дня назад, и теперь там всем заправляют отряды народной милиции. Покорнейше прошу вас, уходите как можно скорее на восток.

Я не поверил старику, и, взяв с собой двух человек, тут же поскакал в Томск. Город стоял совершенно темным, словно заброшенным. Вскоре, однако, я заметил небольшие группы людей, по три-четыре человека, хорошо вооруженных и в гражданской одежде, жавшихся к стенам домов. Мы повернулись и поскакали обратно в Красновку. Все были уже готовы, и отряд немедленно покинул деревню, отправившись снова с торону Томска. Мы должны были пройти через весь город, чтобы выйти к главной дороге, так как обогнуть его по глубокому снегу было невозможно.

Отряд ехал через сосновый лес. Ночь была полна ярких, сияющих звезд. Снег скрипел под копытами наших лошадей. Никто не разговаривал, каждый был наедине со своими мыслями. Мы выехали из тихого убежища леса и стали спускаться в длинную долину. Внезапно два человека на изысканных городских санях выскочили из небольшой рощи впереди. Их поджарый сибирский рысак несся с удивительной быстротой. Через мгновение они уже растворились в ночи. Наши выстрелы звучали бессмысленно, как если бы мы пытались остановить привидение.

Когда мы достигли пригородов Томска, дорогу нам преградил молодой человек в студенческой форме из отряда городских дружинников. Далее последовал короткий разговор, отказ пропустить нас, лязг затвора, блеск клинка шашки — и путь был свободен. Мы хорошо понимали, что стрелять нельзя, так как звуки выстрелов поднимут тревогу. Вскоре мы наткнулись на еще один отряд милиции, с которым снова разделались шашками, так быстро, что никто из них не успел сделать ни единого выстрела. Теперь мы шли пешком, ведя лошадей сзади. Мы крались по улицам, выискивая темные переулки и боковые аллеи. Через пару часов нам удалось добраться до противоположного конца города. Внезапно громкий окрик остановил нас, и голос сообщил, что мы окружены пулеметами, которые откроют огонь, если мы двинемся с места. Вперед вышел человек и, оглядев нас с почтительного расстояния, сказал:

— Вам необходимо доложить о себе коменданту.

Услышав слово «комендант», я решил, что перед нами белые; красные сказали бы «комиссар». Мы были счастливы наконец найти своих и сдались без колебаний. Наш провожатый доставил нас в дом с величественным названием «Дворец науки», где располагалась комендатура. Огромный особняк был ярко освещен внутри и до отказа забит военными. Повсюду сновали солдаты в белогвардейской форме. Когда мы поднялись на второй этаж, то наконец поняли свою ошибку. Вход охранялся пулеметами, за которыми лежали красноармейцы. Мы оказались в ловушке.

Нас тут же окружили и отобрали оружие. Командир красных выступил вперед и спросил, есть ли среди нас офицеры. Я вдруг почувствовал, будто проваливаюсь в бездонную яму. Холодок пробежал по спине, а во рту появился резкий привкус страха. Я схватил стоявшего рядом солдата за руку. Это оказался тот самый новобранец, которого я спас от наказания. Он на секунду взглянул в моё лицо, побледнел и ответил:

— Нет у нас офицеров. Сбежали они в темноте, а нас бросили.

Остальные присоединились к нему и дружным криком стали проклинать трусливых «офицеров», дезертировавших в ночи. Уловка сработала, ведь перед тем, как войти в город, я избавился от погон, и все мы теперь выглядели одинаково.

В городе было несколько юнкерских училищ, и юнкера продолжали сопротивление красным. Немного спустя мы услышали крики атакующих. Красные открыли огонь из здания. Но атака развивалась успешно, и наши конвоиры стали срывать свои знаки отличия, чтобы притвориться такими же пленными, как и мы.

Увидев, что настал благоприятный момент, мы переглянулись — и через секунду мои люди уже крушили головы охраны всем, что попалось под руку. Я пробился к пулемету и открыл стрельбу в самую гущу красных. Они бежали, а мы, разбив окна, выпрыгнули наружу. Мягкий глубокий снег не дал нам переломать ноги. Мы побежали по улицам, пытаясь найти атаковавших белых, но они потерпели неудачу и отступили в неизвестном направлении.

Я нашел примерно тридцать пять человек из остатков моего отряда. Мы потеряли всех лошадей и едва имели оружие для защиты. Положение было отчаянным. Для начала необходимо было где-то укрыться. Мы выбили дверь небольшой церквушки и вошли в натопленное помещение. Рассевшись на полу, мы устроили совет. Прежде всего люди подтвердили готовность и дальше следовать моим приказам. Никто не знал города, и я приказал всем лечь спать, оставив принятие решений на утро.

Утро, однако, не принесло облегчения. Город был в руках большевиков, и никто не мог ни войти, ни выйти из него без пропуска. Ускользнуть ночью также не представлялось возможным, так как у нас почти совсем не было патронов; такой план был бы самоубийством. Но деньги у нас были, и вскоре мы разжились продуктами и обменяли форму на поношенную гражданскую одежду. Я купил сани и несколько старых извозчичьих лошадей, а людям приказал ходить по округе на случай, если кто-нибудь еще из наших солдат остался в городе. Они должны были притвориться крестьянами, у которых реквизировали повозки и которые ищут способ вернуться домой. Я тоже сделался извозчиком и каждую ночь наведывался в церковь, узнать, скольким из моих людей удалось уйти. Я собирался покинуть город последним.

В один из дней, пока я дожидался пассажиров, ко мне подошел милиционер и указал, что я должен получить новую лицензию — «красную», значительно подчеркнул он. Я отправился в участок. Там внимательно изучили меня и уже готовы были выдать разрешение на работу, как вдруг один из милиционеров потребовал показать ему мои руки.

— Нет, товарищи, — сказал он многозначительно, — этот человек никогда не был и не будет извозчиком. Посмотрите на его руки, они слишком чистые и без мозолей. Ты кто вообще такой?

Мне пришлось сказать им, что я студент-медик и пытаюсь таким образом заработать себе на жизнь.

— Если ты доктор, отправляйся в госпиталь. Там полно раненых после боев, и им не хватает людей.

Они дали мне провожатого, который отвел меня в главную городскую больницу. Как любой образованный человек, я, конечно, имел некоторое представление о медицине, о касторовом масле, йоде, карболке и прочих вещах, используемых в больницах. Кроме того, в армии всех обучали оказанию первой помощи. Так что я сумел не ударить в грязь лицом на собеседовании с красными.

В те бурные годы в Сибири свирепствовала жуткая эпидемия тифа, и большевики создавали бесчисленные группы «первой помощи». Их рассылали повсюду, даже в самые отдаленные уголки для проведения тщательной дезинфекции. Для этой работы требовались люди, знакомые с основами санобработки и не боящиеся заразиться сами.

Я решил, что чем быстрее я скроюсь с глаз больничного начальства, тем больше шансов, что большевики не раскроют мою личность. Я заявил, что знаком с дезинфекцией. Начальство, естественно, с радостью приняло мои услуги, и меня тут же назначили старшим новой группы санитарных работников.

У нас был огромный немецкий фумигатор, уничтожавший микробы на одежде с помощью паров формалина. Этот аппарат полностью занимал целые сани. Вторые сани были нагружены запасом карболки, серы, уксусной кислоты, бумаги и клея, а также нашей рабочей одеждой и противогазами. Двое других саней везли личный состав, включавший меня и трёх красноармейцев. Наши запасы продуктов, однако, были настолько скудными, что я решил прикупить чего-нибудь еще, прежде чем мы покинем город. Я остановил такси, сказав водителю отвести меня на какой-нибудь рынок.

— И чем же ты собираешься заплатить мне? — спросил водитель язвительно.

— Деньгами, чем же еще, — ответил я, забираясь в автомобиль.

— Эй, не так быстро! Ты что, газет не читал? Деньги отменили. Больше нет богачей с кучей денег, которые могут жить не работая. Давай-ка вылезай из моей машины, пока не найдешь, чем заплатить таким, что мне нужно. — Водитель махнул рукой и медленно поехал дальше по улице.

Мои товарищи по команде также пребывали в унынии и пытались под разными предлогами сбежать, и только мои настойчивые обещания добыть еду удерживали их пока от этого шага. В качестве последнего аргумента я начал беззаботно есть свой хлеб. Поначалу они присоединились ко мне с сомнением, но «аппетит приходит во время еды», и вскоре всё переросло в обильный обед, покончивший с недельным запасом продуктов.

— А теперь за работу, — сказал я.

Мы запрягли лошадей, погрузились в сани и выехали из города, по пропускам и под защитой новых властей. Я был рад возможности отправиться в глубинку, во все эти маленькие деревушки, так как впервые получал возможность увидеть Сибирь и узнать жизнь ее обитателей.

Поначалу, однако, я не слишком внимательно смотрел по сторонам, так как в Советской России голова каждого человека была занята исключительно мыслями о еде. Можно сказать, что политика большевиков по поддержанию населения в полуголодном состоянии имела большой успех. Она не только подавляла сопротивление, но и привносила нечто очень материальное во все повседневные разговоры и жизнь.

Вскоре мы прибыли в деревню, где уже установилась советская власть. Я предъявил свой мандат и попросил комиссара проводить меня в первую избу и объяснить крестьянам смысл дезинфекции. После этого я получил неограниченные полномочия входить в любой дом в деревне. Пока комиссар был со мной, я использовал азотную кислоту, которая не оставляет запаха. Как только он оставил нас, я вошел в следующий, добротный по виду дом. Там мы открыли пятигаллоновую емкость с карболкой, и немедленно ужасная вонь распространилась по избе.

Облив стены и потолок, мы ушли, оставив бедных обитателей растерянно взирать на то, что стало с их некогда уютным жилищем. Естественно, о нас тут же пошла молва. Именно дурной славы я и добивался.

Когда мы вошли в следующий дом на улице, хозяин просительно осведомился, не могли бы мы использовать тот второй, не пахнущий аппарат.

— Да, — ответил я значительно, — но это очень дорого, и мы не можем этого позволить. По инструкции мы должны использовать азотную кислоту, только если в доме есть заболевший, но это, кажется, не ваш случай.

— Но, может быть, уважаемый товарищ пойдет навстречу… мы конечно будем рады отблагодарить, если эта вторая — как вы ее называете?… Дюжина яиц, например, или немного масла… Пожалуйста, товарищ!

— Ну хорошо, давайте ваши яйца!

К концу этого исторического дня у нас был уже недельный запас отличных свежих продуктов. Соответственно этому росло и настроение нашей небольшой команды. Мои люди восторженно говорили, что я — самый ловкий из всех ловких начальников, когда-либо рождавшихся на свет.

Таким образом проблема добычи овса, сена, хлеба, мяса или масла решалась очень легко. Например, мы могли обработать чью-либо одежду в нашем огромном немецком аппарате так, что ее потом месяц нельзя было одеть из–за адского запаха формалина. В особых случаях мы могли даже сжечь половину одежды или использовать серные свечи. Для этих целей мы обычно просили местное начальство выделить нам баню. Мы были облечены властью и могли извлекать выгоду из наших медицинских средств самыми разными способами, и очень быстро затерроризировали население на сотни верст вокруг. Безусловно, это было цинично, но мы не видели другого способа избежать голода. Кроме того, у крестьян образовались излишки продуктов с тех пор, как им стало невыгодно поставлять их в города за ничего не стоившие советские деньги.

О наших успехах в борьбе с тифом я судить не могу, но за месяц мы израсходовали все запасы и вынуждены были вернуться в расположение 5-й бригады красных для их пополнения. Там нам вынесли благодарность за самоотверженный и преданный труд «во имя страдающего человечества»