Зачем унижается птица
В конце весны в ГПНТБ СО РАН состоялась презентация новой книги стихов Юлии Пивоваровой «Шум». Это первая книга знаменитой новосибирской поэтессы за двадцать с лишним лет. Ранее были изданы сборник еë стихов «Теневая сторона» (Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1989) и
Реч#порт публикует подборку стихов Юлии Пивоваровой с послесловием Андрея Верхова.
Пикник
Отмель — жëлтый поясок.
Солнце на орбите.
Вот, добавьте спирта в сок.
Нате — покурите.
Вы становитесь пошляк
После первой дозы.
Над полями наших шляп
Мухи и стрекозы.
Я работаю в КБ.
Скучно, ну и что же?
Я ж не жалуюсь тебе,
Господин хороший.
Над природою рябой
Небо цвета джинса.
Я довольна и собой,
И своею жизнью.
Совпадают ли с тобой
Наши интересы?
За рекой грохочет бой,
Наступают бесы.
Будет в городе салют,
Мëртвые на клëнах,
Если рыжие побьют
Синих и зелëных.
Брат мой синий — старшина,
Ходит к рыжей Рите.
Революция страшна,
Что ни говорите.
Романс
А речка — Дурочка — замëрзла.
И речка — Умница — замëрзла.
И стая птиц — ворон — замëрзла.
И это дерево — берëза — замëрзло.
А взялся лодочник за вëсла,
Его рука к волне примëрзла.
И на окне моëм мимоза замëрзла.
А пасечник из лесу мëд слал
Своим родным в далëкий город.
Как долог путь. Стучат колëса.
Но всë замëрзло, всë замëрзло.
Дорогу перерезал холод
И триста градусов мороза.
А речка — Дурочка — замëрзла.
Ей всë равно, она растает.
И речка Умница растает.
И птиц ворон растает стая.
И всë растает, всë растает…
А я растаю? Я растаю?
+ + +
Жалко, что на свете есть ублюдки.
Что на свет ночные мотыльки,
Мерзкие безмозглые малютки,
Налетают, как большевики.
Серые, летят куда попало,
Некрасивый непонятный гнус.
Мошка своë остренькое жало,
Гадкая, готовит на укус.
Да ещë какие-то подонки
Под окном приучены вопить.
Им, наверно, просто самогонки
Не давали грамотно испить.
Жалко, что на свете есть дебилы,
Жадные, тупые, точно пни.
Я бы их пустила на опилки,
Но не деревянные они.
+ + +
Зачем унижается птица?
На падшую крону к реке
Бросается, точно девица
К прохладной отцовской руке.
Я трогаю низкие ветви,
Их листья в солëной росе.
О низкие ветви, ответьте,
Зачем вы поломаны все?
Но тихого шороха мука
Не помнит, откуда она.
Я трогаю ветви без звука,
Без трепета и без вина.
Я птиц отпускаю на ветер,
На север кидаю слова.
О низкие ветви, ответьте,
Зачем вы поломаны, а?
+ + +
Началось в колхозе утро,
Из бараков выполз люд.
Три девицы златокудрых
Глушат водку «Абсолют».
На скамеечку присели,
Три стаканчика с собой,
На цепочной карусели
Полетели сквозь запой.
Вьются волосы-лианы,
А в глазах сплошная дурь.
Сквозь обманы и туманы
Села женщина за руль.
Может, будет катастрофа.
Может, просто виражи.
Три девицы — фас и профиль,
Три стакана, три души.
И куда они несутся?
И кому они нужны?
Может, души их спасутся
И уснут от тишины.
+ + +
В ливне поля мокнут,
Мокнут поля шляп.
Ваши очки — омут,
Как бы сказал пошляк.
Вы на себе тащите
Тëплых одежд пуд.
Вы-то сама — так себе…
Нечего нам тут.
Ваши слова — ересь.
Ваши глаза — плесень.
Ваши очки — прелесть,
Лучше моих песен…
+ + +
Струится чья-то речь баранья
И
На «учредительном собранье»,
Где вечно курит Хакамада,
Где фраер Аристов поддатый
Всë выступает на подпевках,
Где обалдевшие солдаты
Всë время думают о девках.
А в освещëнных кулуарах,
Откуда хочется домой,
Бухтит Алëша Пивоваров,
Однофамилец скорбный мой.
Он честно служит журналистом,
Он чисто выбрит и одет.
А я в тумане серебристом
Ищу разобранный паркет.
Мечтаю, чтоб не пëрлись гости
Набегом пьяным на порог,
Играю в карты или кости
С тобой одним, мой полубог.
Живу своей судьбою скудной.
Люблю покинутых собак.
Не собираюсь быть паскудной
И прятать доллары под бак.
+ + +
Это небо ночное в снегу
До краëв переполнено вьюгой.
Царь небесный мечтает: «Сбегу
Из дворца и смешаюсь с прислугой».
Ветер гимны поëт никому,
Всюду пахнет подобием бунта,
И, склоняясь к тебе одному,
Я совсем исчезаю как будто.
И, сама выбирая наркоз,
Не спеша становлюсь нелюдимой.
И вдыхаю сибирский мороз
Через фильтр сигаретного дыма.
+ + +
Нелепые цветные шторы
От сквозняка едва качнутся,
И недалëкое от шторма
Опять охватывает чувство.
О нëм писал кудрявый классик,
Владея нежными секретами.
Как быстро жарится карасик
И вкусно пахнет сигаретами.
Весь воздух опрокинут в мир мой
Прозрачно-синий, небосклонный.
Вот только знаю, что за ширмой
Стоит смотритель неуклонный.
Стоит невольный наблюдатель,
Огромный сказочный ублюдок,
Приказчик и работодатель…
Не понимает, что люблю так!
Наполовину спит общага
И пьянствует наполовину.
Чего бы я ни обещала,
Я всë равно тебя покину.
Я говорю не об измене,
Измену я перезимую.
Я говорю о пересмене
Земной любви на неземную.
+ + +
Картинное слово — «Прощай».
Прохожего клоунский хохот.
Печаль окружает печаль
И холод, пронзительный холод.
Душа остывает внутри
Горячего плавного тела,
И прямо на скатерть, смотри,
Слеза ледяная слетела.
Картинное слово «Прощай»
Меня наконец задевает,
И я забываю про чай.
И чай остывает.
+ + +
То степь, то город, то вершина…
То засыпаю, то живу…
Мою траву припорошило
И приморозило листву.
Моя земля заиндевела,
Над нею птичий пилотаж.
Как хорошо уйти из плена,
Словами разве передашь!
Прильнуть спиной к прохладной стенке.
Смотреть, как бегает паук.
Как психбольной снимает пенки
С несуществующих наук.
___________________________________________________________
Андрей Верхов:
Усилиями Артели «Напрасный труд» (ах, какой бренд) вышла книжка стихов Юлии Пивоваровой «Шум». Это хорошо, что вышла. Всë надо фиксировать чëрными значками на белой бумаге, чтобы навсегда. Или хотя бы надолго. Ещë один кирпич в Храм Духа и так далее.
Книжку я подержал на презентации, полистал, порадовался, положил на место. Не купил. Хотя ждал и хотел. Вдруг увидел в ней гербарий. Сушëные слова. Как на лугу, только не на лугу.
Местные поэты Юлию знают, любят, а я человек понаехавший, я ещë совсем недавно никого не знал и уж тем более не любил. В городе Томске я однажды забрëл на поэтические чтения в одно странное место. Не скажу, что случайно, но не стихи слушать. Наполненное старыми книгами (на полках), старыми тапками (на полу) и котами (спящими, где им вздумалось), это место выдавало себя за
Чтения устраивали поэты из Новосибирска, впечатлившие меня прибытием на огромном непоэтическом джипе. Чëрного, кажется, цвета. Тогда я и услышал стихи Юлии и увидел еë саму, не имея понятия, кто это. Теперь она для меня «та самая Пивоварова». Но это теперь.
Мне запомнилась еë бейсболка. Почему-то бейсболка, очень мальчиковая. Была ли на ней бейсболка на самом деле, я не уверен. Наш ум непрерывно фальсифицирует воспоминания, у него досуга много, а предметов мало. Но я еë помню, бейсболку. А вот книжку (перехожу от бейсболки к главному) я бы назвал не «Шум», а «Голос».
Юлия заворожила меня. Она выговаривала (это хорошее слово, вы-го-ва-ри-ва-ла, хотя и слишком медленное) свои стихи, будто бы низала бусинки на нитку. Звук за звуком, слово за словом, нитка нижется — или сетка плетëтся? Маленькая такая сеточка, вовсе не страшная. Не для уловления душ. Но я был уловлен. Улов из меня так себе, не осëтр, а вот ловца я запомнил.
Ну да, и голос. Какой? Кажется, это называется «тембровая составляющая». Я десять лет проторчал в киноаппаратной, этот опыт не даëт мне найти правильное «гуманитарное» слово. Пусть будет «тембр», пусть. Утренне-хрипловатый. Самый лучший для рассказывания историй. Не длинных, а вот таких, может быть:
Началось в колхозе утро,
Из бараков выполз люд.
Три девицы златокудрых
Глушат водку «Абсолют».
На скамеечку присели,
Три стаканчика с собой,
На цепочной карусели
Полетели сквозь запой.
Было очень убедительно. Я увидел девиц так же ясно, как чтеца (чтицу?). А «полетели сквозь запой» будто схватило меня в охапку. Ого, подумал я. Если не держаться за диван, втянет ведь. На соседнюю карусель. И в запой. Это был образ? Наверное, образ. Или метафора. Чëрт знает, не филолог. Но это было хорошо.
А потом ещë было «платье, красное, как Москва».
Вброд переходим мы хладную воду.
Впрок закупаем еду.
— Ярмарка, Вася, идëм к народу!
Он отвечает: — Иду…
Вот мы подходим, золотом платим…
Вася купил карабин.
— Вася! Купи мне платье.
Красное, словно рубин!
Это я пользуюсь женской властью.
Месяц завëрнут в фольгу.
Месяц слоняется по небу…
— Вася!
Вася, купи коньяку!
Холодно ночью мулатке в палатке,
Ветер играет в песках…
— Васька! Купи мне платье,
Красное, как Москва.
«Красное, как Москва» — это же тоже метафора? Обалденная метафора. Если бы я мог такие делать, я был бы в два раза счастливее, чем сегодня. Мулатку я вообразил в бейсболке, конечно.
Короче, я был очарован, зачарован, закрыл глаза и повис в этой сеточке юлиного голоса. Это была сетка-гамак, я понял. Чуть-чуть покачался в нëм, пока она читала. Думаете, преувеличиваю, пафос нагоняю? Ничуть и нисколько, пафос вообще не заказывали.
Просто для меня стихи всегда были тем, что написано: английскими lines, русскими «строчками». Стихи говоримые я никогда не понимал и считал их дополнительной формой бытия стихов написанных. Чтобы школьников мучить или заполнять творческие вечера пожилых поэтов, помеченных лавром. А в тот вечер я впервые слушал стихи и не ждал, когда же поэт закончит самовыражаться. Поэтому запомнил. Запомнил и благодарен.
И вот ещë одно стихотворение, прекрасное. Просто чтобы было три. Его я узнал уже в Новосибирске.
Меняет бабка шляпки,
Зовëт жильца Володенькой.
Любила бабка тряпки
Тогда ещë, молоденькой.
И плечи в чернобурке,
И вся она хитрющая.
Лежит у ней в шкатулке
Горячее оружие.
Капризней, чем царевна,
Кривясь, читает Битова.
Амалия Сергевна,
Вы контра недобитая.
«Амалия Сергевна, / вы контра недобитая», — заставляйте Пивоварову это читать на каждой встрече. Или хотя бы через раз. Это звучит… как надо. Как перед зеркалом, вот как это звучит. «И вся она хитрющая <…> капризней, чем царевна», да-да.
Говоря кратко, Юлию надо слушать. Книжку — в вечность, а слушать здесь и сейчас. Всë настоящее происходит здесь и сейчас. В вечности оно только хранится. Да и то…
