О выставке Елены Скрипкиной «Дакини. Семена Алая Виджняна».

1

В 1800 году Кант резюмировал три ведущих вопроса о человеке одним: Что такое человек? И посвятил его раскрытию так и не законченный проект трансцендентальной антропологии. Спустя полтора века, в 1966 году, Фуко, защитивший одну из своих диссертаций по антропологии Канта, диагностировал исчезновение человека Нового времени. А через полвека Мейясу заявил о назревшей необходимости перейти от философии, сосредоточенной на человеческом и опосредованном, назад к мышлению абсолюта — путем, старающимся обойти запреты Канта (Беркли, Юма…). Конечно, это лишь наиболее яркие точки обширных дискурсивных движений, видимые из определенной позиции. Можно подобрать и другие. Важен здесь, однако, не канон, а беспокойство, вызываемое фигурой человека в мышлении и ее ролью.

Каково это — быть человеком? Противостоять природе или продолжать эволюцию быть обещанием или оплакивать собственную кончину, разворачиваться в имманентности или размыкаться навстречу трансцендентному? Возможных ответов много, как много и стратегических ландшафтов, на которых они располагаются — порой несоизмеримых. Мы остаемся наедине со множественностью, скрытой за титулом «человека» — множественностью между одним и многим, которую еще предстоит понять и выбрать как путь к человеческому или же отбросить как негодную гипотезу.

Такой попыткой со стороны искусства стал цикл работ художницы и режиссера Елены Скрипкиной «Дакини. Семена Алая Виджняна», выставка которых проходит сейчас в галерее «We art» на Николиной горе. Этот цикл был создан по следам путешествия по священным местам Бирмы и предлагает зрителю серию переплетающихся размышлений о феномене дакини, сути кармы в буддизме виджнянавады и странной проницаемости жизни. Сама выставка подобна сумеречной местности обходных путей (к одному ли пункту?), ведомых одной родовой ситуацией: прибой смыл те самые рисунки на песке, оставив пока нетронутыми полузасыпанные древние кости и гудящие невдалеке опоры ЛЭП. Что они скажут? И кто тот ребенок, что продолжает играть на том берегу с камушками поцветистее и ракушками покрасивее?

Ядро цикла — серия черно-белых ритмически организованных фотографий, помещенных в рамки или специальные колбы. Их паспарту покрыты разнообразными растениями, кореньями, мхами, лишайниками и колониями бактерий. Все это предстает зрителю в искусно созданных тенях и сумерках, как бы погружающих в мерцающий свет пещер, в которых когда-то переживали свои первые мистические опыты люди. На одну из стен проецируется видео-арт бактериальной жизни — технологически раскрываемое окно в подпол видимого существования. Наконец, в контрапункт визуальному ритму сумеречных теней и прорастающих фотографий звучит музыка, в которой угадываются отголоски тибетских мантр.

2

Репрезентация в фотографиях все время сбивается, отправляя зрителя в обход видимого. Лучистые морщины на запечатленных лицах бирманцев, изломы их фигур — будто складки ландшафта. Не изменчивые возмущения поверхности, а следы глубинных геологических процессов, чья временная протяженность несовместима с масштабами человеческой жизни и тем более восприятия. Концентрированное время, концентрированный и уже не человеческий опыт — нечто, называемое «мудростью» и пронизывающее длинную череду поколений. Она действует через открытых к этому людей и в той мере, в какой сами они заключаются в скобки. Их нет — старых и молодых, привязанных к тому или иному, блуждающих в лабиринте рождений и смертей. Они — момент двойного движения: одного тектонического — мудрости земли, второго — собственных душ, кружащих в перерождении. Первое — поддерживаемое бодхисаттвами — стремится прекратить второе. (Буддизм виджнянавады — один из источников рефлексии художника.)

Легкие и будто светящиеся линии морщин переходят в жесткие прямые линии, устремленные за пределы видимого. Неторопливые складки земли вдруг выстреливают лучами — мгновенное ускорение и разрушение родовой ситуации. Между ними отсутствует какая-либо осмысленная граница или посредник — буквально ничто, которое взрывается событием. Только что мы неспешно следовали меж вековых складок местности, и вот — движемся в однородном и абстрактном пространстве света со скоростью света. Геологическая медлительность, пожирающая своей толщей настоящее время присутствия, сменяется его световым уничтожением скоростью. Ниже и выше, слишком медленно и слишком быстро. Скачок в космос, переход от нечеловеческого опыта земли к небесной абстракции связывает два пути критики и преодоления конечного человека. Не посередине ли, в пустоте этого события, остается в забвении и безвестности гробница конечного человека?

3

Двоица — земля и небо — дополняется разворачивающейся поверх жизнью. Это третье начало, присутствующее в ассамбляжах выставки. Растения, грибы, мхи и бактерии — представители двух царств и единой страсти. Это область коопераций, симбиозов, паразитических захватов и борьбы. Однако здесь мы сталкиваемся с намеренно вводимой двусмысленностью, так как включенные в ассамбляжи пробирки обнажают исток того, что мы сегодня называем и считаем природой — в противоположность культурам и обществам. Пробирки помечают опосредование природного техническим, которое опирается на научную рациональность еще нововременного склада. Пробирка является элементом эпистемологической машины лаборатории, которая, вопреки сложившимся представлениям, является и онтологической — в ней впервые вырисовывается истина того, что мы ныне называем природой. Так в цикле впервые появляется техника.

Эта жизнь прорастает на поверхностях мертвых фотографий, как на руинах. Если раньше они были напоминанием о конечности и бренности человека, одновременно свидетельствуя об утерянном истоке, то теперь речь о другом — в буквальном смысле. Снова ставшие общей и симптоматической фигурой руины (от Чернобыля и средней полосы до Детройта и островов Нью-Йорка) напоминают о фундаментальной проницаемости человеческого существа, его творений и всех сфер антропоцена: жизненный мир представляет собой огромную колонию из тысяч взаимодействующих популяций, усиленную и дополненную сотнями технологических систем и артефактов — от языков до технических инфраструктур. И ближайшая черта этого левиафана — тотальная спутанность и готовность к предательству, предшествующие любому упорядочиванию и разделению на регионы и классы.

4

Центральная фигура цикла — дакини: духи, являвшиеся в сумерках в облике женщины. Энергия дакини — это энергия материнской земли, обладающая собственной мудростью, но способная помочь человеку на его пути к нирване. Выстроенная на поверхности фотографий и паспарту реалистическая онтология сил и регионов бытия, пронизанных энергией дакини, указывает как на свое условие на наиболее близкое взгляду, но оттого незаметное — свет. Вернее, его источники.

В буддизме виджнянавады этот мир, мир вещей, привязанностей и сансары, конституируется через алая-виджняну. В учении йогачары это базовая структура того, что мы назвали бы сознанием (держа в уме его феноменологический извод). Это не субстанция, а, скорее, непрерывный порыв. Чего? Конституирования того сознания («эмпирического» в западной традиции), что вовлечено в отношения с миром и озабочено вещами и событиями. Несколько модернизируя, можно сказать, что базовый акт сознания в йогачаре — это акт различения. Чем он направляется?

Это содержащиеся в алае-виджняне «семена» (биджа), единицы пережитого — своего рода следы опыта, которые копятся в процессе жизни. В зависимости от кармы в тот или иной момент с помощью силы сознания они актуализируются, проецируются вовне и конституируют эмпирическое сознание и его мир. Этот круговорот без начала — базовая структура вовлеченности в мир (и задача йогинов — опустошить алаю-виджняну, устранить семена и прекратить проецирование вовне, обратившись внутрь себя).

5

Мягко светящиеся в стеклянных объемах шарики и есть эти семена, биджа, своим свечением вырывающие из тьмы объекты и делающие их различимыми. Интересна специфически европейская и даже греческая интерпретация биджа через оптическую метафорику, данная Еленой Скрипкиной. Они реализованы как проводники (не источники!) света — субстанции, имеющей особое значение в платонических и схоластических учениях. Здесь эта субстанция действует в секуляризованном виде — объекты вырывает из мрака вся та сложная и громоздкая машинерия, что стоит за производством и доставкой электричества. Так, пространство экспозиции неконтролируемо расширяется по многообразным сетям — например, электрическим, и в жесте художника оказывается задействована часть промышленной системы жизнеобеспечения современного человека — того «кокона», которые опосредует и приспосабливает друг к другу человека и мир. Техническая инфраструктура — результат работы многих разнородных сил (от инженеров и политиков до реле, опор ЛЭП и реки, вращающей турбины) — их переговоров, коопераций и борьбы. Когда все необходимые союзники завербованы, противники подавлены, а соглашения достигнуты, возникает эта устойчивая инфраструктура. Лежащая в ее основе квазихаотичная сеть сил лишена критерия завершенности — отношения могут ветвиться и захватывать новых действующих «лиц» до бесконечности. Удар по империи технического может быть нанесен из самых удаленных провинций и иных сетей — предательство всегда изнанка отношений.

Так, техническая инфраструктура, а точнее предлежащая ей сеть, становится современной аналогией базовой структуры сознания в буддизме виджнянавады — алая-виджняны. То, что было базовым уровнем сознания — в определенном смысле, наиболее внутренним и сокровенным — как будто выворачивается наизнанку и расцветает практически всеядной сетью. Так интерпретируется вовлеченность человека в мир вещей и событий, соразмерная ему самому — не вложение одного в другое, а прорастание-из и пронизанность.

Различающий свет семян, впервые дающий миру опыта воссуществовать — согласно виджнянаваде, оказывается сам произведен этим миром. В интерпретации Елены Скрипкиной техническое опосредование, производимое сетью, становится аналогией круга перерождений сансары. Вместо масштабных циклов, пересекающих границу жизни и смерти в обоих направлениях, вместо экономии жизни и смерти — имманентность технологически расширяемого мира. Дурное движение по кругу заменяется инфляцией посредников и неконтролируемым разбеганием сети (для соединения любых двух элементов нужен третий, посредник, как для связывания двух кусков веревки нужен узел).

Здесь — исчезающе малая величина, пронизанная отсветами всех осколков мира, в трясину которых она погружена. Когда-то мы были подобны детям, ищущим камешек поцветистее на берегу великого и неисследованного океана истины. Прошли века опасной навигации, и вот мы снова на том же берегу. Чем мы займемся под гудящими проводами?

Художник: Елена Скрипкина
Научный консультант (биология): Александр Егоров
Свет: Александра Костина
Музыка: Эдуард Коновалов
Звук: Олег Черемша
Галерея: WeArt