Они сделали робота игрушку, мягкого котёнка, он тёплый и он имитирует жизнь. Они хотят использовать его в здравоохранении , хотят чтобы умственно-слабые и дементные получили друга-помощь-присмотр. Конечно это грустно, наблюдать как старая дурочка обнимает это и верит в это — в имитацию , в иллюзию, но это наверное лучше чем ничего.

Если и есть что-то неприятное в этом, то это скорее то неустранимое сходство между котёнком-другом и нашим отношением к технологии, мы ведь не стоим на пороге новой эры, мы здесь уже полностью, мы все в этой новой игре, в мире новой неуверенности, новой неясности — что есть настоящее , а что протез, что подмена, какое чувство подлинно , а какое уловка. Это лабиринт и он берет начало из нас самих, наше сердце, наш ум и наше тело части лабиринта.

Мой личный вопрос здесь — каков мой котёнок и где я обманут этими тонкими имитациями, когда я просто дурочка гладящая зверюшку и шепчущая ей мои тёплые и живые слова ? И я уверен, что я именно такая дурочка, я знаю это , я чувствую , это неизбежно, я прижимаю моего котенка, что мне ещё делать?

Я видел много-много одиноких людей смотрящих в свои телевизоры, в это одностороннее, и часто я видел что они забывают что сами телевизоры не смотрят на них и не слушают их, я даже думал что это удивительно то что человек придумал устройство в которое можно смотреть , но не изобрёл пока устройство которое могло бы смотреть на человека , по-настоящему, заинтересованно, а не имитируя интерес. Мне казалось всё это абсолютом одиночества, этот синий свет на стенах вечерней комнаты,это старое тело сидящее неподвижно в кресле, эти огоньки отражения в глазах раскрытых наполовину и небольшая мягкая улыбка на губах. Именно эта невинная улыбка казалась мне грустнее всего, я старался не думать об этом, обо всех этих бесчеловечных устройствах человечности.

Всё это только возрастает и акселерирует , технологии втекают в нас , заполняют всякое пространство в нас и между нами, окутывают нас в тёплые коконы, всё чаще и чаще делаются попытки заменить и нас самих, экспериментируют над нами, пока что эксперименты успешны, уже айфоны для двухлетних, программы имитирующие сестру, брата , друга, домашнее животное. Доверь и поведай мне свою душу. Мы обошлись бы без подобной помощи будь у нас кто-то кто мог бы слушать, кто-то, кто бы по прежнему обладал любопытством и интересом, но у нас никого не осталось — они все погибли. Уже и куклы, былой символ искуственности, вспоминаются с нежностью, как нечто из далекого прошлого — старого мира в котором люди ещё умели отличать игрушки от настоящего , мира в котором родители не крали у детей их скуку, мира где люди вынуждены были так неудобно контактировать друг с другом, говорить и слушать. Дети ведь никогда не верили в то что кукла жива , или машинка или конструктор, это позволяло воображать на кукле, проецировать на неё свои идеи и мысли, ребенок мог управлять своей фантазией , мог почувствовать уверенность и контроль , а с этими новыми, немного по-другому, в их жизнь веришь , а значит ты не властен над ними, а значит нет у тебя больше, малыш, твоего фантазийного царства и никогда тебя не оставляют в покое, никогда ты не наедине с самим собой, всегда тебя развлекают, рассеивают. И зачем? Ведь не увлекают и не собирают они тебя, а напротив рассеивают , не дают собратся, не дают тебе времени понять по-настоящему что ты один , что нужно искать другие выходы, другие пути, другие входы. И если даже ты сам никогда не бываешь наедине с собой и не успеваешь задуматься всерьёз о себе самом, не успеваешь обратить внимание на самого себя , то кто ещё будет это делать? Излишне повторять что тех кто слушает почти что не осталось, их развеяло, давным-давно.

Белые наушники как черви всосавшиеся в мой мозг , извиваются и текут к аппарату надежды , источнику света и ласковости. Электронные калории , сочные вкусности , бегут по тонкости нервов , по тысячам миль моих нервных окончаний, по моей подкожной степи, через мои пустыни и долины , через пространство используемое хищно и жадно — сердце по форме как аральское море — и так же сжалось , осоленилось.

Представить всё через кошачьи глаза — не уметь видеть то что на экране и жить совсем в другом мире , отдавать свой интерес муравьям , воробьям, тени, дёргать ушами на резкий звук, бродить по миру пустому и древнему, покинутому , гулять в заброшенных домах, в опустевших кварталах, быть вне, быть одному.

Или посмотреть на это всё по другому — люди раздражены на технику не потому что она привнесла новое, но потому что вскрыла и выявила старое, да и что в конечном счете изменилось? — ничего. Это лишь девайсы отчуждения и изоляции вылезли наружу, как доказательство того что мы никогда и небыли вместе, что мы никогда не были заинтересованы в контакте — мы грезили о чем угодно кроме ближнего — о дальнем океане и недостижимом береге и о великой звезде из платины и света, о роботах очищенных от чувств, о мире безопасном. Мы никогда и не отваживались на реальность, никогда и не хотели её, мы только шантажировали ею друг друга, пугали ею — и выкидывали в неё тех кто вел себя плохо. Слои культуры и опыта, общие и индивидуальные, всегда окутывали нас, мы всегда видели мир через фильтр, через мембрану и плёнку, через слова, через идею, через искуство, религию , мы всегда были в игре, всегда собирали очки, нас невозможно представить без этого и вне этого.

От этого и следует отталкиваться , именно этим и следует раздражаться, если хотеться раздражаться — этой идиотской экзальтацией, этим жаром и этой собачей радостью, разговорами о новом.

Упоение и упование — наконец пришло спасение и избавление, от нас самих — прочь , как можно дальше и желательно прямо сейчас. Это избавляет от потребности меняться взаправду и это легко, не удивительно что все мы подсели на это так плотно. Инструмент стал фетишем.

В дождливый вечер люди держат зонты и смартфоны в своих руках , их лица подсвечены так красиво и можно любоваться ими, тому как они ищут что-то там и тем как они прикованы взглядом к тому что так мало, а руки их так странны в обращении с этим, так ловки; и не вспомнить никакой аналогии из животного царства, сама эта массовость удивительна, со стороны смотреть на это очень странно; целый биологический вид тонет в своей фантазии, уходит к к грёзе. Является ли это естественным продолжением и как когда-то наши предки покинули море, так мы покинем сушу, покинем землю ? Это мечта о избавлении от тела, о бессмертии и безодиночестве — старинная наша мечта.