О книге Роберто Боланьо "2666"

Книга напоминала мне некий минерал: она не была органикой, эта книга. Как камень: страницы тонкая слюда,отслоения: хруст перелистывания — как хруст крылышек высушенного насекомого — такое должно рассыпаться если тронешь, исчезать после прочтения. Только помните это ощущение от насекомых: их раздавишь и они хрупкие, они хрустят — да только не веришь их хрупкости, кажется их хрупкость ложной, а смерти насекомого никогда не доверяешь до конца: и глядя на оранжевое сочное пятнышко, на деформированную хитиновую скорлупку — кажется всегда, что что-то теперь должно произойти, что было и есть за насекомым что-то большое — и даже тревожно становится немного — вдруг кара придёт.

Таковой показалась мне и хрупкость автора, да и смерть его тоже — это ещё не конец, что-то должно последовать. И страх его — мужественный страх — может он и не боялся сам — просто видел что страх есть, описал его. Если и не боялся, то по причине усталости, кроме того, он понимал, что то чего следует бояться уже не тронет его лично, он покидает эту игру — теперь боятся должны мы. Но что это что? Что так страшно?

И усталость его тоже необычная: там присутствовал без сомнения автоматизм и скептицизм и всё, чем бы люди ни занимались, что бы они ни делали — всё это находится в скобках, в присутствии невысказанной иронии — опять же, совсем другой иронии — в том месте где логично ожидать иронии и там где ждёшь её — ведь Боланьо прекрасно понимает это и сам создаёт пространство для этого — там иронии не происходит. Словно вас четверо: вы, Боланьо и влюблённая пара — вы слышите как влюблённые признаются в вечной любви друг другу и вы смотрите на Боланьо, улыбаясь, выражая тем самым свое — да,да, мы уже слышали это где-то — ждёте от него подтверждения, и он действительно улыбается вам в ответ — но только его улыбка, это лишь отражение вашей улыбки — сам же он думает совсем о другом, о чём то вам ещё не доступном.

Его усталость для меня загадка: потому что я не могу подобрать ей аналога, не могу сравнить ни с какой другой усталостью: это не сонность, не тяжесть век, не усталость мышц (если только немного), не та усталость в которой предчувствуешь долгожданный отдых и это не усталость духа — это только ему одному понятная усталость. Более того — он и не собирался отдыхать. Может быть это похоже на то как если бы Роберто видя что-то невероятно интересное, что-то удивительное, но не обладая ни силой ни временем на личный интерес и восторг — предлагает нам самим выяснять что здесь есть ужас, а что восторг.

Если конечно, вообще правильно формулировать это так и говорить о том что Боланьо что-то конструирует или указывает на что-то — что он знает что-то, чего не знаем мы, что он чувствует мистерию и загадку — потому что мы взрослые люди и мы знаем что автор не обладает этими знаниями, не может ими обладать — нет у него исключительного права на загадочность. Мы знаем законы фикции, мы знаем что за пределами написанного и вымышленного нет ничего, мы знаем что все те гиперссылки, все те его недосказанности не приведут нас не к чему, потому что он не создавал им продолжения — он двигался дальше. Вся та тайна, все бесчисленные его тайны, они скорее чувства тайны чем тайна, они это ощущение неразрешимых вопросов и если бы мы потребовали от автора ответа — он либо не смог бы нам ответить, либо его ответ был бы банален. Но это не главное. Главное — это удивительная игра на границе пустоты и чуда — и именно это делает книгу чем-то большим чем просто упражнением автора в фантазировании, это делает её слепком с реальности — именно эти взаимоотношения чудес и скуки — если мы разбираем одно единственное чудо до конца, если мы производим его вскрытие — то мы ничего не обнаруживаем — если мы узнаём разгадку, мы почти всегда разочарованы. И Боланьо, как мне кажется, работал именно с этим: из материала пустоты и обреченной на гибель мистерии , он строил нечто большее, вернее обнаруживал нечто большее — он делал следующий шаг, не полировал фикцию, не пытался обмануть нас своим мастерством, но проходил мимо, шел дальше: может отсюда и его усталость — что как не разочарование отнимает наши силы. Только он словно бы нашел некий способ как выстаивать и переносить эту усталость — там где большая часть людей теряет интерес к выдумки и возвращается «в привычное» — он двигается дальше — совсем не по причине желания эскейпа, но по практической невозможности этого. Неспроста его вечная игра: смешение настоящих фактов и чистой выдумки — где фактическое почти всегда превосходит всякое вымышленное.

То есть говорит Боланьо всё о том же о чём мы слышали бесчисленное количество раз — он говорит что возможно всё. При этом он знает что мы невероятно ограничены. То есть он чувствует и осознаёт это противоречие в полной мере — нашу несвободу и абсолютную возможность всего. Фантазия его исходит из реальности, ни на секунду ни забывая того как законы настоящего работают, зная трюки и жесткость нашего мира — именно поэтому ему удается выскользнуть…то есть, не выскользнуть — мистерия являет себя сама, приходит — уже здесь.

Всё ощущение от книги — над миром что-то склонилось, что-то, что даже тень не отбрасывает — апокалипсис. Сам Роберто Боланьо умер и не увидит этого — мы живы, мы можем подождать.