Город — пространство политики. Искусство быть друг с другом воплощается в топосе полиса: Аристотель писал об этом в «политике» обосновывая роль города как места, где человек может удовлетворить не только самые примитивные из природных потребностей, но перейти к наиболее возвышенным из них, воплотив свою суть как существа политического. Здесь человек может совершить переход от голоса к языку, который позволяет ему сообщить действительно важное, сформулировав идеи блага и справедливости. Город — сообщество, существующее для воплощения человека. Как же дело обстоит с жилищной политикой?

Современный город — материальное воплощение проблем прошлого. К началу XX века центральной проблемой городского планирования стала проблема загрязнения городского центра. К такой ситуации вело множество линий, немаловажна здесь промышленность. Концентрация индустрии, обусловившая рост прослойки пролетариата, изменила лицо города — прежде вотчины третьего сословия. Рождение пролетариата хронологически совпадает с появлением новой линзы рассмотрения населения как собственно населения — линзы биополитики, концептуализированной М. Фуко. Этот взгляд возможен не в последнюю очередь благодаря тому, что пролетариат не обладает дистинктивной политической идентичностью, он вырван из привычных условий жизни его быт обусловлен техногенностью условий его собственного существования (смена на фабрике, расписание поездов и т.д.). Формирование этого класса связано с преследованием его представителями лучшей жизни в городе. Повышение «уровня жизни» составляет ядро политики современного метрополиса: пролетарий не имеет важного слова, более или менее приемлемые условия жизни способствуют достаточному его усмирению. С таким положением дел связана деятельность многих марксистских теоретиков, чья цель — разбудить классовое сознание, которое позволит рабочей массе осознать свое положение.

Загрязнение центра привело к серии решений, в сущности сводящихся к разделению центра и периферии современного мегаполиса с разделением жилых и промышленных зон. Такая возможность обеспечивается усовершенствованием транспортных технологий, фасилитирующих ежедневное перетекание масс людей на внушительные расстояния.

Город становится механизмом, поддерживающим определенный режим существования биомассы живущих и работающих в нем. Ле Корбюзье говорил о городе как серии машин. «Машины, в которых мы живем» должны обеспечивать определенную стабильность этой системы. В функционировании города нет места для протеста и политических заявлений. Более того, сама необходимость протеста снимается в этих условиях. Желания горожан больше не доходят до сферы политического. Достаточный комфорт, обеспечиваемый опутывающими нас системами, зиждется на нашем подчинении. Такой город предлагает человеку удовлетворение на уровне печали и радости, в аристотелевских терминах доступной и животному. Надежда на большее сводится на нет, с одной стороны, опрессивным характером техногенных ритмов города, завлекающих в себя любого индивида, препятствуя возможности осознания им своего положения, с другой стороны, выстраиванием системы субститутов политики, где вместо действительно важного предлагается обсуждать мнимые проблемы комфорта и уровня жизни. Город управляется с технократической точки зрения, функционирует сообразно режиму фабрики, правившей современным городом на этапе его формирования.

Нетрудно заметить соответствие подобного положения дел тому, что А. Кожев называл «правым марксизмом», подмечая способность к адаптации современного капитала, где рабочему классу даются немалые концесии в защите главных столпов текущего социального порядка.

Урбанизм должен повернуться к осознанию положения горожанина. Город должен осознаваться своим обитателем не как набор чуждых объектов с выделением «не-чуждой» области дома и работы. Город — палимпсест, нагромождение смыслов, руководивших им на протяжении его истории. Общение с городом в этом контексте — интерпретация. Здесь город не подвергается абстрактному моделированию, его понимание требует осведомленности об опыте проживающих в нем и понимание идеи, управляющей развитием города. Идея, правящая городом не часто далека от интересов проживающих в нем. Идея урбанизма должна занять себя возможностью преобразования разрозненных опытов восприятие города в осознанное понимание своей власти над ним. Городские массы должны осознать город не как факт природы, но как пластичную среду, как глина, поддающаяся осознанному напору. Урбанизм должен озаботиться видением города, где снова возможна политика.

Здесь вырисовывается перспектива, помещающая политику жилищной застройки, принимаемая все большим и большим количеством современных мегаполисов в новый проблематический разрез. Большой акцент в рекламных компаниях российских застройщиков в Москве и регионах помещается на «собственнический» аспект предлагаемого им товара: сакрализация своего уголка в Москве происходит на фоне отчуждения горожанина от улицы, которая давно не принадлежит всем, но лишь некоторым избранным: места, на которых мог бы проходить общенародный досуг отданы под парковочные места, лавки убраны с улиц под предлогом борьбы с бездомностью, а вместе с бездомными с улиц изгнаны и все остальные. На каждом проулке висит камера, как символ подозрения к горожанам, покинувшим «свой уголок». Собственная жилищная площадь становится единственным способом легитимации городского существования. В современном городе к этому нечего прибавить, любая деятельность за пределами такого «своего» расценивается как мешающий системе проступок. Такая оценка распространена не только среди власти: горожане, чье благополучие основано на хорошем функционировании механизма, часто оказываются наибольшими противниками мелких городских дисрупций вопросы о бездомных и межэтнических конфликтов становятся наиболее проклинаемыми пунктами обсуждений любой прогрессивной политики.

Ландшафт постсоветского города — не случайность. Это закономерное следствие превращения полного тела народа в массу атомизированных индивидов, не доверяющих и не рассчитывающих друг на друга. Политический ориентир современного урбанизма должен лежать в классической философии, видевшей в городе возможность высочайшего воплощения человеческого потенциала в общении. Общение равных в рамках города основано на доверии и существовании общего блага, к которому согласен двигаться каждый из граждан. Благо связано не с «уровнем жизни», достижение которого возможно и во внегородском селении, но в создании пространства равных.

Протесты в Москве лета 2019 в очередной раз показали очевидную истину: «общественные» пространства Москвы не являются местом для «общего дела» их функция — в осуществлении лишь регламентированной «приятной» для всех деятельности, беззубых гуляний на дне города. Неприемлема манифестация сколько-нибудь контроверсионных идеалов. Борьбу за свободу собраний, однако, стоит начинать на уровне нового осознания городского пространства, включающее в себя переосмысление таких особенностей повседневности как территории спальных районов и общения с соседями.

Интерпретация города должна отойти от шаблонов уровня жизни и транспортной обеспеченности и принять вид, более походящий на критику художественного произведения, за которым стоит определённый авторский замысел. В сплетении улиц, маршрутов общественного транспорта, скверов и парков, горожанин должен увидеть то, что пытается его обезвредить как политического деятеля, в то же время замечая и путь для собственного освобождения. Показатели эффективности той или иной градостроительной меры тут могут стать лишь преградой. Любая экзаменация политики должна начинаться с теории города, где сама его структура должна отвечать критериям политического пространства.

Город — субстрат политического. Эта презумпция позволяет Ле Корбюзье прийти к следующему выводу в конце «К новой архитектуре»: «Архитектура или революция. Революции можно избежать». Город как механизм видит жителя как то, что возможно заглушить и ассимилировать, настроить режим его существования, полностью включить в себя. Город как субстрат политики, напротив, должен повернуться к горожанину как к деятелю.

Проблема революции и значимого политического изменения мыслится Ле Корбюзье как проблема города. Так должны думать и мы. Ле Корбюзье предлагал своеобразную модель регуляции биопотоков в машине города, где машины обеспечивают их стабильность. Его регуляция предотвращает возможность сабверсии, изменения положения горожанина: его нужды удовлетворены, никаких дополнений не требуется, вмешательство в хорошо работающую систему вредно. Город, однако, — вовсе не пространство комфортной жизни, это, прежде всего, — пространство выражения человека. В этих условиях требуется не регуляция потоков, но понимание единства города и движения, отвергающего принятый режим нормы в поисках идеала совместного бытия. Приведение города к состоянию стабильности — проект тоталитарный, город должен быть осознан как пластичная масса. Суть города в сабверсии и поиске. Город — площадка для поиска идеи, под которой могли бы подписаться его жители. Когда идея города руководит и не осознается, смысл всего теряется.