Из–за того, что мне очень трудно сказать «нет»,

почти каждый мой день — новое приключение.

Richard Charles Nicholas Branson

Смеюсь. Дурная черта. Истерично смеюсь. Не понять им страхи. Сбросили с яхты, туда, где не менее 800 метров до дна. Чернильные цвета. Фантазии, что там глубоко? Так было приятно бездельничать на яхте под лучами. Знали, что не умею плавать, вернее будет сказать -догадывались, но решили убедиться. Засасывало, тянуло энергию, мясо с жилами не могло бороться вечность. Высоко сверху кричали: «Расслабься, впусти, отдайся, само вытолкнет». Нет веры без доверия. Хотелось троса помощи. Вода эмоций не позволяла, заполняла гортань за мгновения. Забавные сигналы серого желали объяснить, словами глупыми, что так не умею, не изучив взгляды, мнения, поступки, приблизив ближе. А в ответ, словно перелистывая страницы азбуки мыслей, повторно кричали сверху: «Расслабься, отдайся стихии, мощи окружения, то бесполезное занятие все очень быстротечно и изменчиво, а особенно в водной стихии». Настроения, мнения, размышления, они настолько недолговечны, они на столько сто восьмидесяти градусные. Не мог, инстинкт выживания, кнопка красная, жму постоянно, вынырнуть. Набор из трех клинков отточенных с детства. Сперва, россыпью угроз, а вдруг. Фиаско. Потом наносим удары резкие по точкам жалости. Ноль с минусом, отворачиваются. Звуки к стрункам совести должны быть свойственны, наверное, человечеству, перемешивая, чередуя, но используя, используя. Бесполезны.

Взмах, взмах, глоток воздуха, взмах, взмах, глоток воздуха. Кажется, получается, кажется, возможно, датчики смолкают, успокоение самостоятельности. Погружаюсь — осматриваюсь, удивляюсь твоему миру, ласкаю волосы твои на расстоянии, чувствуешь? Вдыхаю аромат искр глаз твоих. Забавляюсь играючи со стихией, доверие. Пробую глубже, пробую по новому, пробую без чужой помощи, получается. Разбавляя увлечение кульбитами погружения, не нарадуюсь картинам мира твоего внутреннего особенного, завораживает. Казалось, волны успокоились, обласкали, приняли, доверились, покачивают, даря крылья бабочек. Сверху звали вернуться, все в меру. Не пере, постепенно, с отдыхом. Никто не слушается. Потом рассказывали, что никто.

Плавник на поверхности, стремительный, не известно от чего принесло запах смерти. Коварная инородная масса, разрезающая на куски гладь родного, голодное до плоти сомнений, с тупой мордой — ревность. Хищная подружка любого океана. Ногами, руками, без равновесия дыхания, прочь, прочь от… Погрузившись с головой без кислорода, не останавливаясь, механически, работают только кисти, предплечья, плечи, икры, сорок пятые ласты. Ужас сковывает, холод приближающегося -инородного. Время тягучее, ртутное томится. Вечность. Не понятно как, всеми десятью пальцами вцепился в багра ободранную деревяшку, протянутого. Возможно показалось, но в ушах до сих пор отзывается лязг челюстей пустых сомкнутых.

Понеслось, пледом, напитками горячительными, похлопываниями. Разговоры, разговоры, мнения. Тише, тише, тише, дайте осознать, отдышаться, переварить, вынести выводы. Вернусь к вам позже, а пока побуду в тишине со своими веревочками под звездами. Перелистывая под бликами просоленные страницы Моэма:

«И, замкнувшись в себе, ты молча, таясь от людских глаз, начинаешь возводить свой собственный мир и не открываешь его даже тому, кого любишь больше всех, ибо знаешь: ему не постигнуть твоего мира».