С каждым новым открытием для себя Рэя Брэдбери, я словно встречаюсь со старым другом, я словно повстречался с родными. Брэдбери не просто воодушевляет, нельзя сказать, что он поражает, в привычном понимании этого слова, нельзя сказать, что он окрыляет, все эти слова ничего не значат, ибо не могут передать всего того, что ощущаешь, когда читаешь его. Даже незначительная вещь, рассуждение о какой-то бытовой вещи, описание стандартных идей выходит у него так, словно он корпел над сюжетом всю жизнь, а, меж тем, многие его гениальные творения рождались за каких-то два часа старательного написания на пишущей машинке.

Гениальность? Этого мало, чтобы описать творчество Брэдбери. Простота? Да, но и этого мало. Его нужно читать, а разбирать его творчество бессмысленно и невозможно, даже глупо, как, если бы, мы захотели разобрать и академизировать дзэнские загадки.

А ведь как написано, вы только прочтите: «Дети чувствовали, хотя и не умели сказать, что фэнтези и ее механическое дитя, научная фантастика, это вовсе не бегство от действительности. Это хоровод вокруг реальности, чтобы заворожить ее и заставить вести себя так, как надо нам. В конце концов, что такое самолет, как не пляска вокруг реальности, вызов, брошенный силе тяжести: смотри, у меня есть волшебная машина и я тебе больше не повинуюсь!»

Писатель советует не выбрасывать ничего из головы. Но не просто складировать, корпея и боясь, что какая-то из вещей может разбиться, нет — нужно брать, забывать, ронять и собирать вновь, играть вещью, менять ее, вспоминать что случилось с тобой и с ней, как ты ее нашел и тогда родиться НЕЧТО, тогда родиться вдохновение, родиться пустота чаши, которая способна вместить в себя многое.

После прочтения философа Брэдбери, писателя Брэдбери, Брэдбери — живописца, хочется писать и писать о многом, а главное, после его прочтения ПОЛУЧАЕТСЯ писать, даже если за основу берешь совершенно незначительную вещь.

Как-то он сказал про себя, что его детство и его творчество было переполнено чудовищ, что он вырос на комиксах и фильмах, даже не всегда стоящих фильмах, что его жизнь, буквально, пропитана кинематографом, но на сколько его творчество уводит далеко от массового потребления, от ужасов и тошнотворной тревоги. Пусть он не столь психотерапевтичен как Саймок, с его всегда добрым космосом, добрым, на сколько бы чудовищные существа его не населяли, не так остроумен как Шекли, который мог любой сюжет повернуть в самую неожиданную сторону, заставив снова изумляться читателя и разводить руками, с восторгом и словами: «Это невозможно было предугадать!». Но Брэдбери может соединить все вместе и добавить, кажется малость, кажется крупинку — КРАСОТЫ слога, волшебства слова, лишенного пафоса, но полного ярких цветов.

Слова Брэдбери словно мазки акварели, а может яркие краски гуаши, а может легкий мазок китайской туши. Брэдбери, всегда намек, всегда приглашение к путешествию, всегда призыв к смелости.

Не надо бояться своей наивности, своих детских мечтаний, своей любви, своей старой коллекции, ведь все это может породить шедевр.

Что толку твердить о возвышенном или громко заявлять о смысле, переполняя ядовитым снобизмом себя и все вокруг, в тот момент как можно восхититься самыми простыми вещами, самыми наивными вещами, а потом сделать из них шедевр.

Не обязательно упаковывать свое детище в твердый переплет смысла и прошивать его жесткими нитями конкретного жанра. Нужно уметь играть и быть самоироничным, ведь ничто так не губит величие как неумение посмеяться над ним, особенно страдают отсутствием самоиронии художники, писатели, музыканты, они слишком серьезны к тому, чем заняты и не видят ничего кроме себя самих.

Задайтесь вопросом те, кто пишет и выкладывает свои труды на различные ресурсы, публикует их в самых различных журналах, на сколько вам интересно что-либо кроме ваших стихов и рассказов?

Мы стесняемся своих произведений и, одновременно, требует признания, но признали ли мы что-то кроме самих себя? Этому и учит Брэдбери — признавать. Признавать и себя, и других, и даже самые незначительные вещи, которые только вчера были полезны лишь для разжигания печи, но сегодня стали ценнее всяких наград.

Последуем совету Брэдбери и, однажды, ранним утром, встав с кровати, вдохнув чистого весеннего воздуха, услышав шуршание занавесок, которыми играет ветер, разорвемся на частицы, на бескрайние куски, чтобы потом этот радужный фейерверк собирался снова и снова, рождая новые акварели бесконечности.

Немного слов — картин:

«Каждое утро я вскакиваю с постели и наступаю на мину. Эта мина — я сам, после взрыва, я целый день собираю себя по кусочкам. Теперь ваша очередь. ВСТАВАЙТЕ!».

«….и вы спросите, чему же, все же учит писательство?

Во-первых, оно напоминает о том, что мы живы, что жизнь — привилегия и подарок, а вовсе не право. Если нас одарили жизнью, надо ее отслужить. Жизнь требует что-то взамен, потому что дала нам великое благо — одушевленность

И пусть искусство не может, как бы нам не хотелось, спасти нас от войн и лишений, зависти. Жадности, старости или смерти, оно может хотя бы придать нам сил.

Во — вторых, писательство-это вопрос выживания. Как, разумеется, и любое искусство, любая хорошо сделанная работа».

«Если не будешь писать каждый день, яд постепенно накопится, и ты начнешь умирать, или безумствовать, или и то и другое».

«Нужно опьяняться и насыщаться творчеством, и реальность не сможет тебя уничтожить».

«Потому писательство дает столько правды жизни в правильных дозах, сколько ты в состоянии съесть, выпить и переварить без того, чтобы потом судорожно ловить воздух ртом и биться, как умирающая рыбешка».

«Стоит ли говорить, что женские журналы и прочие массовые издания переполнены до краев юными авторами и авторшами, дурачищами себя мыслью, что они создают что-то новое, хотя на самом деле они лишь подражают Кларенсу Бадингтону, Келланду, Ани Сетон или Саксу Ромеру?»