— Почему вы не бросите пить? Любой человек может быть пьяницей.
— Любой человек может быть не-пьяницей. Быть пьяницей — особый талант. Это требует упорства. Упорство важнее правды.

Вся жизнь Буковски тому подтверждение. Он упорствовал дни на пролет: пил, играл на ипподроме, трахался, побирался от одного закутка к другому, но всегда писал. Его творчество — его меморандум, хотя он всегда был вне системы каких-либо сложившихся ценностей, вне групп. Он третировал даже самых именитых писателей за их скуку. И все же оставался прежним негодяем, — за что его и полюбили. Голый факт, без прикрас и излишеств:

— Я просто сумасшедший вонючий рестлер, который любит пердеть.

Для Чинаски нет запрета для праздного дня. Бутылка и приятная компания уже достаточный повод, чтобы увидеть бесконечность своего счастья. Бутылка не стимул, а необходимое топливо, его ангажемент для творческой деятельности. Это старый приятель, который иногда заходит скрасить неюутные вечера.

Утренняя прохлада напоминает ему, что нужно вставать и искать работу. А когда приходишь устраиваться тебя забрасывают наивными вопросами твоего бытия, но почему бы не посмеяться в таком случае над собственной жизнью:

— Как вы объясните эту свою монографию?

— Ну, всем нужна работа. Берете любого и делаете его трудолюбивым.

— Извините?

— Это шутка.

— У вас везде написано «нет»: хобби — нет, вероисповедание — нет, образование — нет. И где нужно указать пол — вы написали «нет».

— Частично — нет, хотите, напишите «мужчина».

Его окружали глупость и бесстыдство, тщеславие богатых и их презрительные усмешки. Даже отсутсвующее чувство юмора порядком раздражало. Люди ужасно серьезны, их не зацепишь даже крепким словцом, они корчат рожи и обижаются, а должны смеяться.

Чинаски бунтарь по природе. И даже не в том, что он шел против устоявшейся системы, он шел против человеческой безликости. Он пресмыкался, побирался, получал пособия, но был вне государства, его дом — это виски с содовой, там всегда был уютно и тепло. Никто тебя не трепал, не донимали пустыми разговорами, — ты погружался в беспредметное, но осязаемое одиночество. И в этом был залог его творчества.

Необходимо было творить, но творить на грани распада — разлада всей жизни, это изрядно подстегивало, в этом таилось глубочайшее удовольствие. Еще одна строчка, другая, третья — и ты жив, жив пока пишешь.

Чинаски был супергероем с нескончаемой печенью. Две бутылки виски за вечер были дневной нормой, писательским минимумом. На дне стакана открывалась истина, а в улетающих пузырьках пивной пены уходила тоска по миру.

Брамс, Шуберт, Шостакович, Моцарт, Сибелиус: неминуемая любовь, аристократическая черта и фон для работы: «Хорошо было по вечерам возвращаться с фабрик домой, раздеваться, забираться в темноте на кровать, наливаться пивом и слушать».

Генри Чинаски не мог проходить мимо вопроса «о том, кто он есть?»:

— Прошу прощения. Кто вы такой?

— О, вечный вопрос. И вечный ответ. Я не знаю.

Он не мог самоутвердиться нигде, до тех пор пока одно издательство не приняло его работу и не поместило ее в самый конец журнала. Понял он только спустя время, что ничем иным заниматься не может — это его хлеб, его дар, еще один глоток виски…

Чарльз Буковски начинается там, где заканчивается первая опрокинутая стопка виски!