24 марта 2024-го года. Приехала в Москву с молодым человеком впервые за долгое время. Дата нашей годовщины выпала на "неудачный день" траура по погибшим в "Крокус Сити". Впервые за годы я на себе ощутила, какого это — когда в столице России абсолютно нечем заняться. Можно только сходить в ресторан поесть, в книжный — купить. Всё.

Пока наша машина крутила колёсами, состоялся такой разговор.
— Люди умирают каждый день, но мы не скорбим по ним, — отметила я, глядя только вперёд, — Я не понимаю смысла этой показухи.
— Терроризм это всегда про политику и неожиданность, — попытался парировать он, — И сразу много смертей.
— В мире умирают и сейчас, и много, и сразу, — не унималась я, припоминая детей в Африке, — Если мы не знаем об этих смертях, это не значит, что их нет. И мы всё ещё не горюем по ним.
— Так хоть по кому-то, — ответил он спокойно, — Погибшие люди не были ни к чему причастны и умерли просто так.
— В такие моменты я вспоминаю анекдот про то, как Бог собирал людей на один самолёт 25 лет, чтобы их грохнуть.
— Прозвучало максимально цинично, — и тут он был прав.
— Пожалуй, — согласилась я, — Дело в том, что я сочувствую смерти, но протестую против хайпа на ней. Ты знал, что певец Shaman уже выпустил песню "Реквием", чтобы прокатиться на повестке? Это нормально, по-твоему?

Тогда я задумалась: а откуда проистекает культура траура? Когда она возникла, для чего изначально была нужна? Какие психологические процессы стоят за этим явлением? И когда мы стали теми, кто использует смерть как инфоповод?

Обычно мы о таком не задумываемся: традиция для нас естественна и нерушима. А её деконструкция кажется бессмысленной. Однако я захотела разобраться и принялась за дело.

Что такое "траур"?

В словаре Ожегова формулировка такая: "Состояние скорби по умершему (а также по поводу какого-нибудь бедствия, катастрофы), выражающееся в ношении особой одежды, в отмене увеселений."

Траурные традиции уходят корнями в древность и отличаются у разных народностей, но есть общие черты:

1. Цвет одежды, отличающийся от повседневной (чёрный, белый в странах Азии, в Египте таким цветом был синий, в Междуречье было два цвета траура: для представителей низшего сословия, детей земли, это был багровый жёлтый).
2. Горевание, как процесс проживания потери, необходимый, чтобы вернуться к полноценной жизни.
3. Присутствие разнообразных табу, связанных со смертью или трауром.
4. Срок траура, зависящий от близости человека к погибшему (в большинстве случаев предполагается, что вдовы должны горевать дольше, чем вдовцы; полагаю, это связано с ролью и обязанностями мужчин, проистекающих из патриархальных структур).

Мадлен Дитрих, немецкая и американская актриса, заставшая две мировых войны и потерявшая на одной из них отца, пишет в своих мемуарах: «Она [мать] всегда теперь ходила в черном. Я носила чёрную повязку на левом рукаве. Это считалось знаком траура по всем членам семьи, которые один за другим погибали на фронте. Платья, пальто, которые я носила, были тёмно-синего цвета. Серый цвет тоже был цветом печали, но допустимым лишь после первых лет траура. Белые воротники и манжеты — единственное отклонение. Даже ленты в волосах были чёрные. Теперь, во время войны, праздников уже не было, и я мечтала не только о мире, но и о ярких лентах в распущенных волосах. …Вскоре после возвращения мамы домой отец умер. На лицо моей матери, на её чёрное платье уже спадала чёрная вуаль вдовьей шляпы.»

В древности траур часто был недолгим, особенно общественный, а не личный, но тоже был показательным, даже больше, чем в наши дни. Повсеместно встречались случаи самоистязания: срезания волос, практиковавшееся и среди мужчин, и среди женщин, нанесения увечий (славяне относились к себе нежнее скифов, пробивавших себе стрелами руки, или турок, резавшими себя так, чтобы кровь смешивалась со слезами). Громкими рыданиями и причитаниями дело не обходилось — некоторые народности практиковали ритуальные самоубийства и похороны ещё живых и здоровых слуг со своими умершими хозяевами.

Когда я готовила этот материал и искала нужную информацию в источниках, я наткнулась на одну цитату Марлен Дитрих, которая меня зацепила, как и предыдущая: "Приветствую обычай носить траурное платье. Женщина в трауре получает внимание как раз в то время, когда она в нём нуждается."

Звучит правдоподобно: когда женщина находится в трауре, ей сочувствуют, но не рассматривают её как сексуального партнёра. Таким образом, она получает защиту от донимающих мужчин и возможность сделать передышку перед тем, как всё снова станет на круги своя, и она вернётся к своей традиционной роли матери и домохозяйки.

Это натолкнуло меня на мысль, что традиции, зародившиеся в начале времён, имеют связь с общим контекстом выживания. Возникает закономерный вопрос: как именно траур связан с процессами эволюции? То, что такая традиция существуют у всех народностей, лишь подтверждает факт того, что источник находится глубже, чем можно подумать. Например, в нас самих — и том, как мы устроены.

В нашей реальности и времени процесс горевания, как и взаимосвязь его со спектром характеристик и социальных структур того же гендера сильно изменился. Как было раньше и как всё началось?

Есть мнение, согласно которому скорбь не обязательно должна напрямую служить эволюционной цели. Приверженцы этой позиции предполагают, что траур — побочный продукт механизма привязанности, влияние которого на выживание более очевидно.
Млекопитающие, в отличие от амфибий, например, не полагаются на стратегию числовых игр, когда можно откладывать сколько угодно яиц — чем больше, тем лучше — и кто-то да выживет. Мы воспитываем детей долго, до тех пор, пока они не смогут сами за себя постоять. Нам присуще более комплексное устройство мозга, социальные и эмоциональные связи, идущее с ним в комплекте, Они с помощью различных механизмов побуждают воспитывать потомство добросовестно, чтобы сохранить будущее поколение, и так малочисленное. Выходит, что потраченные на это усилия, мы, с одной стороны, не можем считать бесполезными, а с другой, они связаны с выживанием несколько опосредованно — через эмпатию.

Кажется, что траур — это традиция, выросшая из отлаженных механизмов, позволяющих нам не только чувствовать, устанавливать связи с другими, но и, как не пародоксально, развиваться как представителям вида и продолжать жить.

Особенно любопытно это выглядит на фоне исследований, судя по которым, помимо непреодолимой эмоциональной боли и печали, горе вредит и нашему физическому здоровью. Те, кто недавно пережил утрату, чаще болеют, и риск смерти в течение нескольких недель и месяцев после потери возрастает.

И тут мы подходим к следующей поворотной точке…

Нужен ли нам траур?

Наверняка были варианты попроще или получше! Да ведь? Да?..
И этим вопросом задаюсь не только я, но и учёные до сих пор, обнаруживающие новые особенности традиций и истоков траура.

Несмотря на риски, в конечном итоге, нужен, потому что это наш, человеческий, пусть и заимствованный у других видов, способ сепарации — настолько гармоничной, насколько это возможно — от погибших. И механизм, помогающий смириться со смертью. Не только чужой, но и своей. Человек (или существо) в трауре поэтапно проходит через все ступени горевания, предложенные Линдеманном, изучавшим феменологию острого горя:

• отрицание;
• негодование, гнев;
• сожаление, отчаяние, депрессия;
• примирение;
• принятие.

Замалчивается часто, что разделение на эти стадии условны, как и многое в психологической науке. Мне сложно проигнорировать этот факт, потому что я была психологом-консультантом: горевание отличается от человека к человеку. Несомненно то, что оно оказывает и физиологическое воздействие: уровень гормона стресса, кортизола, повышается. Многие клиенты испытывают стрессовые реакции в виде панических атак и ведут себя иначе от того, как мы обычно себе представляем горюющих. Смех тоже является механизмом борьбы со стрессом, и дело не в том, что переживший утрату — чёрствый человек. К слову, цинизм — частая защитная копинг-стратегия. Теперь вы просто знаете это.

Когда мы научились горевать?

Сложно сказать точно, однако есть ниточка, за которую можно потянуть, чтобы узнать больше.

Многим родителям (и взрослым) знакомы эти жуткие и бьющие по ушам крики-протесты младенцев, оставшихся в одиночестве. Есть сведения, которые указывают на то, что почти все люди особо чувствительны именно к этим звукам — и это заложено в нас природой. Повышает шансы ребёнка на выживание.

Так вот, как только родители возвращаются, ребёнок сразу затихает. Однако если их долго нет или они навсегда пропадают за горизонтом, продолжительный протест сменяется замкнутостью и отчаянием. Колин Мюррей Паркес с коллегой заметил сходство такого поведения с горем. Была выдвинута гипотеза, что крики необходимы для того, чтобы родители держали младенца поближе к себе, а траур в случае их утраты необходим для подготовки ребёнка к приходу новых взрослых.

Центры в нашем мозге, отвечающие за вознаграждение, дают нам возможность чувствовать счастье, когда мы вместе с кем-то. И грусть, когда мы отделены от любимых. Или от социума в целом. Эволюционные биологи предположили, что протестная фаза горевания длится достаточно долго, чтобы мы, в теории, могли найти потерянного близкого человека, и в меру мимолётна, чтобы сепарироваться, когда надежда на воссоединение утрачена.

Присутствие традиции траура находят и у обезьян, например, шимпанзе. Недавние находки так же говорят о том, что похоронные традиции присутствовали ещё на заре нашей истории. Что означает: горевать мы "научились" у наших предков. Если придерживаться синтетической теории эволюции, ставшей наследницей теории Дарвина, и опираться на то, что человек произошёл от древних обезьян Старого Света, конечно.

Ок, а когда мы начали снимать со смерти сливки?

Информацией о смерти мы начали делиться, а потом и использовать её по своему усмотрению с зари времён. Примерно тогда, когда ещё бегали по равнинам в виде обезьян. То есть, если совсем упрощать, смерть всегда была инфоповодом. А траур — логичным выводом, исходом того, что мы приняли, поняли и прочувствовали эту информацию.

Другое дело, что наживаться на гибели в любом виде, раздувать этот траур до фантастического праздника смерти, выгодного многим, люди, как вид, начали значательно позже. Мир стал таким даже не с приходом СМИ, когда новости, считающиеся большинством наиболее важными, что, как по мне, очень спорно, принялись произрастать из неизбежных известий о смерти со всех сторон.

Когда факт гибели стал влиять не только на индивида, но и на устройство локального социума, мир стал таким, каким мы его знаем. Когда умирает вождь или кто-то важный, ценный для племени, дело становится серьёзным. Когда погибают многие — или все — это превращается в трагедию, которой некоторые не прочь воспользоваться.

Всё обострилось с повышением доступности информации: приходом Интернета, социальных сетей, ИИ. Можно искать виновников вплоть до печатного станка, но это ничего не изменит.

К сожалению, мы всегда такими были — как только получаем в руки новый инструмент, неизбежно находим способ сделать только хуже.

Пока я грущу и недоумеваю при виде дельцов, где-то в мире ещё один человек сделает выбор не в пользу сочувствующей этики.

Увы.





Меня зовут Адэлисс Сэйрон — я писатель, исследователь нарратива и сложных тем. Я веду мастермайнды и творческие встречи для пишущих, рассказываю о книгах, кино и явлениях творческой жизни. У меня есть блог в Telegram "Гримуар странника" — буду рада вас там видеть.

Когда у меня появится сайт-хаб со всеми точками присутствия, ссылка на него будет здесь.

P. S. Фотография для статьи взята с Unsplash: автор здесь.