Create post
Ad Marginem

«Бар для народа». Отрывок из книги Йозефа Рота «Вена»

Illia Yurtsiv
Lena Borisova
Тамила Худулова

Мы публикуем репортаж «Бар для народа» из книги Йозефа Рота «Вена», вышедшей в серии Minima в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и издательства Ad Marginem.

«Бар для народа»

«Вена. Репортажи 1919 — 1920» Йозеф Рот
«Вена. Репортажи 1919 — 1920» Йозеф Рот

В одном из переулков возле Шулерштрассе, где редакции газет и конторы по распечатке объявлений лепятся друг к дружке под самыми крышами, словно ласточкины гнезда, разместилась и первая в Вене столовая-чайная для малоимущих. Заведение для бедняков прячется именно тут, в самом центре, вдали от заводского шума и дымных фабричных труб. Всего сотней шагов подальше, в соседнем переулке, блистает варьете. Огни над аркой входа разлетаются солнечными лучами. Ярко высвечены и витрины, где на фоне простецких половых досок, имитирующих подмостки, развешены фотоснимки человеческой плоти. На одном фото ажурный шелковый чулок, облегающий стройную женскую ножку, взлетает ввысь, где его поглощает пышное облако кружев и нижних юбок. На другом лилейная женская грудь таинственно и трепетно вздымается под полупрозрачным покровом темного, маняще нежного тюлевого платья. А напротив варьете расположился бар. Настоящий бар. Игривые, лишь слегка подшофе, фортепьянные аккорды проливаются оттуда на улицу и нежной россыпью катятся вдоль фасадов. Вращающаяся дверь ходит ходуном.

А за дверью, словно древний идол, в ливрее с золотыми галунами красуется швейцар. Его белые перчатки жадно вбирают в себя ароматы дорогих духов. Закрученные концы пшеничных усов подобострастно подрагивают, предвкушая вожделенное соприкосновение с дорогим мехом морского котика или чернобурки.

Через приоткрывающуюся щелку доносится едва слышный, непередаваемо заманчивый звон бокалов. Иногда, нежным стакатто оброненной на мостовую серебряной монетки, к нему примешивается заливистый женский смех.

Но я же не об этом баре хотел поведать, а совсем о другом, хотя тот тоже находится в одном из переулков возле Шулерштрассе.

Тут дверь всегда нараспашку. Слева от входа водопроводный кран. Он подтекает. Его замызганный клювик с непреклонной регулярностью роняет капли в жестяную раковину. Кап-кап. При желании, если долго вслушиваться, можно в конце концов принять эти звуки за музыку. Убогую, конечно, примитивную, но все–таки музыку. Мало-помалу даже начинаешь различать капли по звуку. О, они совсем не одинаковые, отнюдь! Одна — крупная, решительная, внезапная, и в раковину она не падает, а буквально рушится, словно ныряет с головой. Зато другая — робкая, юная, неокрепшая, она даже упасть в середку не решается, норовит стечь тихонько и поближе к краю. Но общими стараниями все они в итоге создают весьма наивную, какую-то детскую музыку, напоминающую треньканье на семи клавишах детского ксилофона. Да, вот такая она — застольная музыка для бедных.

Тщедушное, узкогрудое помещение, кажется, вытянуто в длину насильно. Зато потолок, и без того высоченный, вообще уходит куда-то в недосягаемое поднебесье, ибо теряется в густом мареве пара и чада, что колышется над головами плотным слоем кучевых облаков. Больше всего эта клубящаяся масса напоминает народное шествие испарений, кухонных и людских. Нечто в таком же роде можно еще наблюдать разве что в прачечной. И где-то там, наверху, между клочьями тумана, путаясь в косматых исчадьях, парят то ли три, то ли четыре электрических лампочки, словно звезды, готовые вот-вот погаснуть. Время от времени волна сквозняка или, наоборот, удушливого жара покачивает невидимые в облаках металлические штанги, на которых подвешены лампочки, и тогда их меркнущие огни напоминают блуждающие метеоры, надумавшие упасть, но еще не решившие, куда именно. Гладко выструганные деревянные столы выстроились, словно в чертежной. Пятнадцать, а то и все двадцать столов стоят двумя шеренгами. И к каждому, словно огромные уличные мухи к ленте мухоловки, смутными темными силуэтами прилипли люди.

А где-то вдали слабо мерцает в тумане дощатая кабинка, смахивающая на будку пляжного смотрителя, смытую бурным приливом в море. Оказывается, это касса, в которой за пару клочков бумаги ты получаешь пару других бумажных клочков. А уж с ними направляешься к кухонному окошку раздачи, где, подобно маятнику, огромный половник степенно вершит свое неустанное движение от чана с похлебкой к очередной жестяной миске и обратно.

Отыскав, наконец, местечко где-нибудь с краю, ты плюхаешься на скамейку и осторожно, стараясь не пролить ни единой капли, водружаешь свою посудину на стол. В кармане брюк у тебя, где-то между голубым носовым платком и ключами, горда и несгибаема, даром что вся в ржавых веснушках, ждет своего часа жестяная, а может, даже цинковая столовая ложка. Этой ложкой ты и хлебаешь баланду, старательно вылавливая из жижи ошметки овощей. А если вдруг ты ложку позабыл — пьешь прямо из миски. В конце концов ложка — всего лишь блажь богатеев, невесть зачем затесавшаяся в обиход бедняков.

Когда глаза мало-помалу привыкнут к смрадным сумеркам, начинаешь различать окружающих людей, завсегдатаев заведения. Их голые, жилистые, тощие шеи не ведают воротников рубашки и неказисто торчат из верхней одежды, а головы из этих шей, кажется, не растут, а просто как попало, наспех на них нанизаны. Хрящеватые уши у всех оттопырены и просвечивают, как чертежная калька. Кто бы мне объяснил, почему у всех бедняков такие прозрачные уши? И глаза почему навыкате, словно держатся на стебельках и норовят вот-вот выпрыгнуть из головы и хоть сейчас утопиться в миске с похлебкой? Или, наоборот, прячутся в самой глубине глазниц, словно им стыдно показаться на люди? Глаза, страдающие боязнью пространства.

Вам такие глаза знакомы?

И носы бесформенные, словно из резинового теста, картошки, а не носы. Вот уж над чем природа не мудрствовала. Подбородки у мужчин прямоугольные и широкие, что совковая лопата, а у женщин, наоборот, острые и будто норовят поддеть тебя своим крючком. Руки у всех большие, костистые, сплошь в узлах и переплетениях синих жил, тугих, словно натянутые бельевые веревки. И шишковатые натруженные пальцы, скрюченные подагрой, словно торчащие из земли корни деревьев.

Вам такие руки знакомы?

А еще в той столовой-чайной я видел маленькую девчушку. Волосы у нее были заплетены в тонюсенькие, как мышиные хвостики, косички и уложены венком-колечком вокруг головы. Волосы того неопределенно-водянистого цвета, какой бывает только у бедняков. Зато глаза отливали насыщенной, почти фиалковой синевой. Девочка ела суп из небольшой кастрюльки. Покончив с трапезой, она вышла и уже вскоре деловито семенила как раз по той улице, на которой расположился настоящий бар, не для бедных. Она на него даже не взглянула. Только на секунду прислушалась к игривым, лишь слегка подшофе, фортепьянным аккордам, что нежной россыпью катятся вдоль фасадов. А когда из щелки приоткрытого окна донесся заливистый женский смех, девчушка вдруг нагнулась, словно углядела на мостовой монетку.

А ведь эта маленькая девочка наверняка тоже умеет смеяться. Дивным серебристым смехом, звонким, как стук монетки по мостовой. Так почему же она не смеется?

06.01.1920

Перевод: Михаил Рудницкий

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Illia Yurtsiv
Lena Borisova
Тамила Худулова

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About