Create post
Ad Marginem

Уистлер против Рёскина: искусство и художественные критики

Pavel Makarchenkov
Дима Безуглов
panddr


Мы публикуем отрывок из книги «Изящное искусство создавать себе врагов» Джеймса Уистлера о судебном процессе между ним и Джоном Рёскином, который, несмотря на победу истца, разорил и художника, и одного из самых влиятельных арт-критиков викторианской Англии.

Книга вышла в рамках совместной издательской программы с Музеем современного искусства «Гараж».

Уистлер против Рёскина: искусство и художественные критики

«Изящное искусство создавать себе врагов» Джеймс Уистлер
«Изящное искусство создавать себе врагов» Джеймс Уистлер

В газетном репортаже об этом деле совершенно упущена или, возможно, сознательно не затронута самая его соль и смысл. Газетные репортеры упорно, и в качестве литераторов довольно естественно, не заметили ничего за пределами непосредственно судебного разбирательства, то есть спора между м-ром Рёскиным и мною, закончившегося судебным процессом по обвинению в клевете и решением в пользу истца.

Но, по существу, война, первая стычка которой разыгралась недавно в Вестминстере, — это война между пером и кистью. Как заметил сам генеральный прокурор, она буквально затрагивает абсолютный «raison d’être» («смысл существования») критика. В ответ на вопль последних «Ils faut vivre!» («Жить-то надо!») — я в данном случае, безусловно, отвечаю: «Je n’en vois pas la nécessité!» («Не вижу необходимости в этом!») […]

Мы не касались во время процесса положения м-ра Рёскина в качестве художественного авторитета. Сказать между нами — интеллигентными людьми, но не литераторами, — что проза Рёскина фальшива и нелепа, — дало бы повод к моему избиению. А я явился в суд не для того, чтобы меня сожгли живьем или побили камнями еще до вынесения решения.

Снова и снова генеральный прокурор твердил, защищая свое дело: «Что станется с живописью, если критики не будут применять плеть?»

С таким же успехом он мог бы спрашивать, что сталось бы при подобных обстоятельствах, если б они были бы возможны, с математикой. Я утверждаю, что дважды два у математика продолжало бы равняться четырем, несмотря на жалобное хныканье профана о трех или вопля критиков, требующих пяти. Нам говорят, что м-р Рёскин посвятил свою долгую жизнь искусству и в результате является профессором искусства в Оксфорде. Таким образом, мы сразу ознакомились с его положением в свете и узнали, чего оно стоит. Но этого недостаточно, господа! Жизнь, прожитая среди картин, еще никого не сделала художником — иначе полисмен в Национальной галерее мог бы считать себя им. С таким же правом можно утверждать, что тот, кто живет в библиотеке, обязательно должен умереть поэтом. И пусть м-р Рёскин не льстит себя надеждой, что большее образование отличает его от полисмена, когда они оба стоят, созерцая, в галерее.

Джон Рёскин
Джон Рёскин

Они могут пребывать там до скончания веков: один — в приличном молчании, другой — произнося на прекрасном английском языке многие высокопарные трескучие звуки, подобные дровам в камине, невзирая на присутствие Мастеров, с именами которых он святотатственно бесцеремонен. Он толкует их намерения, с легкостью невежды вскрывает их недочеты и воспевает достоинства с таким потоком словоохотливости, что, если б только Тициан мог его услышать, это потрясло бы его не менее, чем был потрясен Валаам, когда первый великий критик высказал свое мнение.

За исключением этого единственного примера, к тому же немедленно завершившегося крахом, существо Критик появилось сравнительно недавно, а полного расцвета достигло лишь теперь. […]

Все это чистая коммерция!

Но — никакого плутовства! Никаких «нелепых глупостей»! Да, да! — все они желают добра Искусству. Бедное Искусство! В какую скверную переделку попала эта потаскушка, если эти джентльмены будут ей помогать. Только художник, между прочим, при этом совершенно не нужен, и с ним никто не считается. Его работы объясняет и поправляет без него тот, кто никогда в них не принимал участия, но именно на него бог — всегда благой, но иногда небрежный, — излил познания, в которых отказал автору-бедняге!

Генеральный прокурор сказал: «Некоторые люди желали бы навсегда разделаться с критиками».

Я согласен с ним и принадлежу к тем неразумным людям, на которых он указывает. Но я хотел бы, чтобы меня правильно поняли: я желаю уничтожить только художественных критиков. Вполне разумно, чтобы писатели разносили написанное для пользы того, что пишут. Кому же, как не им, настаивать на красотах литературы и сбрасывать со счетов недостатки своих братьев литераторов? Они, в свою очередь, будут уничтожены другими писателями, и эта веселая игра будет продолжаться, пока истина не восторжествует. Я предвижу вопрос: значит, о живописи должен судить художник? Он сам должен быть и критиком и единственным авторитетом? Сколь бы агрессивным ни казалось такое предположение, мне кажется, что с течением времени только он установил все каноны искусства и все шедевры, признаваемые даже господами литераторами.

Поэтому пусть произведение искусства встречают молчанием, как это было в те дни, на которые литераторы все еще указывают как на времена, когда искусство было в своем апогее. И здесь мы наталкиваемся на бесконечно повторяемую апологию существования критика и видим, как оно абсурдно. Критик считает себя пиявкой, необходимой для здоровья художника, и пишет, что способствует благу искусства. Но тем же росчерком пера он оплакивает упадок вокруг себя и объявляет, что лучшие вещи были созданы, когда его не было для оказания помощи. Нет, пусть критиков не будет! Они не «необходимое зло», но зло совершенно ненужное, хотя и безусловное зло.

Вред они приносят, а не пользу.

Джеймс Уистлер, Автопортрет (1872)
Джеймс Уистлер, Автопортрет (1872)

Имея средства развивать свои глупости, они распространяют повсюду предрассудки; к услугам критиков газеты, и через них они предостерегают тысячи людей против произведений, которых те еще не видели. […]

Посредственность, которой лестно превозносить посредственность, принимая мистификацию за мастерство, погружается во мглу дилетантизма и, получив звание знатока, кончает дни свои в полной зауми, среди старого хлама.

«Вкус» давно уже путают со способностями. Его признают достаточным основанием для суждения о музыке, поэзии и живописи. Искусство легкомысленно считают делом личного мнения, и современная цивилизация больше не признает того, что в основе искусства лежат законы, столь же твердые и точные, как в науке. Тогда как ни один культурный человек не станет претендовать на то, что он инженер, математик или астроном, и поэтому спокойно помалкивает об этих предметах, но он ужасно обиделся бы, если ему сказать, что он не имеет основания говорить о том, что, по его мнению, относится к области «Вкуса». Таким образом, он неизбежно становится опорой критика — причины и результата своего собственного невежества и тщеславия! Его слишком привлекает обаяние такой позы, и он с радостью находит этому оправдание. Скромность и здравый смысл ничем больше не возмущаются, и настает век господства «Вкуса».

Замысел очень прост: галереи должны быть открыты по воскресеньям, и публика, которую оттащили от пива смотреть Британский музей, обязана восторгаться мраморами Элджина и ценить то, что ранние итальянцы сделали для очищения их жаждущих душ!… А толкователь величайших достижений искусства чувствует себя перед ними вполне в своей сфере и развивает учение о том, что произведения Рафаэля доступны каждому зеваке, если только он пойдет за Рёскиным или в провинции будет слушать Колвина. Народ поистине просвещается на широкой основе «Вкуса», и неважно, какой именно «джентльмен и ученый» возьмется за это.

Только красноречие поведет их вперед, и самый плодовитый писатель или самый словоохотливый говорун неизбежно станет их учителем.

Гринвичская обсерватория под руководством аптекаря! Медицинское общество с Теннисоном в качестве президента! — безумие этого мы поймем. Но художественная школа, возглавляемая литератором, — никого не беспокоит. […]

И все же Рёскин стоит особняком, его сочинения — это действительно искусство, но его искусство — недостойно его сочинений…

Самая большая нелепость в том, что м-р Рёскин проповедует молодежи то, что сам сделать не может! Зачем, неудовлетворенный своим собственным даром, он решил избрать путь невежества, сорок лет разглагольствуя о том, что он никогда не мог свершить!

Пусть он откажется от своей теперешней кафедры и займет кафедру этики в университете. Он имеет право на свои лавры как мастер английской литературы, тогда как популяризируя картины, он остается петрушкой в живописи.


Перевод: Е.А. Некрасова

Джеймс Уистлер, Аранжировка в сером и чёрном. Мать художника (1871)
Джеймс Уистлер, Аранжировка в сером и чёрном. Мать художника (1871)

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Pavel Makarchenkov
Дима Безуглов
panddr

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About