Спектакль по произведениям Арсения Тарковского представляет собой цикл стихов-романсов на музыку Натальи Гандзюк и является продолжением музыкально-поэтического исследования русской поэзии, которое ведется Климом с актерами «Театральной Касталии». Поэтическое слово становится кристаллом, в котором отражаются сны и мечты поэта, голодное детство, вдохновенная юность, военная молодость и мудрая зрелость, беззащитность перед лицом войны и смерти и побеждающее усилие воскресения. Жизнь и судьба поэта вплетаются связующим звеном между прошлым и будущим, свидетельствуя о возрождающей силе слова как животворящего источника. В поэтическом цикле спектаклей Натальи Гандзюк поэзия обретает священное начало, звучащее слово становится инструментом для проникновения в глубины человеческого и божественного духа, а каждая беседа является выходом за пределы театра в космическое пространство самой жизни.

Александра Краско: Спектакль «Да не коснутся тьма и тлен» по поэзии Арсения Тарковского для Вас уже третий поэтический опыт в рамках проекта Клима «Одинокий голос человека. Служение Слову — Русский Логос». Что такое прикосновение к поэзии Арсения Тарковского и в чем гениальность его стихотворений?

Наталья Гандзюк: Арсений Тарковский, действительно, феномен. Мне кажется, что через его образный мир поэзия достигает своего пика простоты и человечности. Через не вычурный набор слов проявляется огромное человеческое пространство. Невидимая душа, в которой весь человек, сочится через маленькую строчку. Арсений и Андрей Тарковские сформировали целое поколение людей определенного направления в культуре. Информация, которую оставили отец и сын, будет еще очень долго жить, они в ряду лучших. Этот свет распространяется и будет распространяться. Тарковские жили в определенном времени, но это время сформировало и нас. О чем стоило рассказать в спектакле, то конечно же, о пространстве и времени бытия поэта. И если попытаться трепетно и осторожно произносить текст-стихи, может быть явятся образы его поэтических шедевров. Существует такая беспримесная поэзия, чистое золото. Тарковский, так же, как и Айги, писал золотом по золоту.

Как Вам кажется, почему спектакль про Тарковского появляется именно сегодня?

Тарковский не от времени. Его стихи сами формировали время, уходили за его границы. Хороший поэт — всегда пророк или шаман. Я могла бы его спеть и через 300, через 400 лет… Есть такие люди… жившие очень давно или недавно, и их свет до сих пор освещает всё вокруг.

И песни, которые Вы сочиняете на стихи Тарковского, появляются благодаря этому свету?

Сочинение песен — это немного другой процесс. Возьми любой стих, начни подбирать к словам звуки, ритмы, добавь внимания, любви, и песенка родится. Ты видишь текст, и тебе необходимо найти ту мелодию, которая бы сокращала дистанцию между текстом и слушателем. С другой стороны — есть длительность звука, в которой приходят новые смыслы, в старый текст входит другое содержание. Этого всегда ждёшь, и это является с помощью актёра. Если актёр услышал новый смысл — он явился в мир, и все остальные его тоже услышали. Так создавался Брюсов. Текст один, а содержание входит другое. Я могу петь про то, что «всё в крови кругом», а содержанием является вселенская любовь, которая всё принимает, всё прощает, которая всегда будет и всегда есть. Ты идешь через текст к содержанию.

А у Тарковского?

У Тарковского тексты-айсберги, и поэтому надо очень простой, не витиеватой мелодией высветить то, что есть. И этого уже будет достаточно. Просто приоткрыть дверь. Люди такого уровня, как Арсений и Андрей Тарковские спасали и спасают мир. Если ты себя называешь деятелем культуры и не несешь этой миссии, тогда ты не делаешь ничего. Потому что каждый текст — это явленный закон, икона, за которой стоит образ. Арсений Тарковский — поэт каких-то тончайших душевных струн, его поэзия омыта слезами, освещена стыдом и совестью. Тарковский — поэт, который стремится вырваться в далекое будущее, все его стихотворения — это послания.

Если говорить о спектакле, то, как мне кажется, в нем приобретают значение первоэлементы: звук, свет, жест… Есть определенное пространство и существование в нём: происходит отстранение от себя как персонажа, Вы словно держите стихотворения Тарковского на расстоянии, а пение позволяет стихам еще больше проявиться. При этом, Вы их не присваиваете себе…

Конечно, я их не присваиваю, это же не мои стихи. И даже свои стихи я не имею права присваивать. Всё равно человек — это инструмент для восприятия и передачи обратного действия в мир. То есть я воспринимаю мир и одновременно я воздействую на него. Тем, как ты живёшь, ты воздействуешь на мир. Это ответственность человека за то, что говоришь, что думаешь, что чувствуешь. У каждого своя мера и степень ответственности. У поэта она особенная. Большая мера. В поэзии Тарковского вроде бы очень простые слова, он сложные стихи не монтирует, и сочетает их тоже очень просто. Но в единственной фразе: «Я не был убит на войне» — огромный пласт человеческого опыта. Каждый человек терял людей. В моей жизни ушли бабушка, дедушка, отец, сестра…Я могу сказать, что, когда они ушли, мне было очень стыдно. Всегда человек испытывает стыд, что он живет, а кто-то другой умер. И это очень точная фраза: «Почему я остался жив, а кто-то ушёл?» В стихотворениях Арсения Тарковского есть какая-то невероятная правда существования души и чувства. И от этого становится больно. Каждый его стих — боль, причем настоящая боль, настолько выношенная и принятая, пережитая им, что на поверху «А на волне звезда, и человек, и птица». Это невероятные знания, которые несет человек, у которого стерта граница жизни и смерти. Он своей душой видит другой мир. И одновременно в каждом стихотворении Тарковского есть тема совести и собственного восхождения на крест, но не громко, в его стихах всё приглушенно и тихо, без выкриков. У него очень мощный, выстраданный самой жизнью внутренний нравственный императив. При всём том — это опыт одной человеческой жизни. И именно айсберг его стихотворений поражает. Поражает то, что в глубине, то, что под словами. Это и должно всплывать в спектакле.

Вы говорили о боли в стихотворениях Тарковского, и в ткани самого спектакля эта боль становится точкой отсчета сквозного сюжета военных стихотворений Тарковского, его прохождения через жерло войны. Вы как исполнитель берете ли на себя эту боль или отстраняетесь?

В любом случае ты отстранен, иначе просто невозможно играть. Актёр не может плакать собственными слезами. Это слёзы персонажа. Когда человек играет, он держит свой персонаж на большом расстоянии, но иногда набор эмоционального градуса нужен для того, чтобы спеть песни в чистоте, я две песни кричу для того, чтобы все остальное спеть тихо. Стихотворение «Не стой тут. Убьют!» писал мальчик, которого бросили на войну, который действительно стоял в окопах и ждал танков немецких с пистолетом в руке. Это не давно пережитая история, написанная стариком, как многие стихи Тарковского о детстве, о юности, это действительно реальная история, написанная на войне. У Тарковского есть несколько стихотворений из военного цикла, где явлена реальность войны. И в спектакле их тоже хотелось явить в реальности. В момент исполнения этого стихотворения я не отстраняюсь, я утрирую это чувство, довожу его до степени явления. Человеку страшно, он хочет жить, это уродство и ужас войны без пафоса. И уже не за что зацепиться, только рыдать вместе с ним в окопе. И после этого является картинка, где тот самый юноша едет в теплушке с бойцами, и это для него — рай, он бы в теплушке ехал всю жизнь.

Тарковский говорил про войну, что это был переломный момент в его жизни. Он вернулся после войны другим человеком.

А каким?

Тарковский говорил: «Я не был убит на войне, / Так значит — и вправду везло мне». Военные стихотворения Тарковского по-настоящему страшные, пронзительные.

Когда Вы поете стихотворение Тарковского «Полевой госпиталь» Вы снимаете шинель и кладете её на зеркало, и это определенный жест, шинель как душа человека, которая умирает и перерождается…

Тарковский же выжил в этой операции… А вслед за этой песней идет «Просыпается тело». Это как колыбельная над выздоравливающим, когда он выбирает умирать или не умирать, и все–таки остается жить. А в следующем стихотворении «Я бессмертен, пока я не умер», он разрывает пространство, передавая письмо в будущее о всех, погибших на войне. И очень важная песня в самом финале войны «Суббота 21 июня». Там есть такие строки: «и что случилось чудо. / Я всё забыл». Всё помнить и забыть, стереть войну, этот ужас и продолжить жить…

Наверное, это дар забвения…

Не забвения, а скорее дар воссоздания нового времени, заново переписываешь, начинаешь с чистого листа «Я не буду спать ночью новогодней, / Новую тетрадь я начну сегодня». Без глубинной веры это невозможно.

Мне кажется, что по стихотворениям Арсения Тарковского как раннего, так и позднего периода можно увидеть его жизнь. В поздних стихотворениях поэт возвращается в свое детство, смотрит на свою жизнь с вершины своего опыта.

Да. Это разворачивающиеся картины жизни. Его кровь, его плоть, его боль, его взгляд. И поскольку он очень личный, он совпадает с другими взглядами, переживаниями других людей, с их ошибками, горем, поисками бессмертия и Бога. Арсений Тарковский — такая фигура, о которой и говорить много не стоит, потому что каждое его стихотворение говорит само за себя. Подходить к этому не просто, потому что на нас лежит огромная ответственность. Тарковский, как и Айги — исполин. Когда работаешь с исполинами — они тебя ведут куда-то, куда ты и не собирался ступать. На самом деле, это очень странно, но, когда ты так близко соприкасаешься с поэзией Тарковского, он становится родным человеком, он тебя принимает в свою семью.

Мне сразу вспоминаются строки из стихотворения Тарковского «Жизнь, жизнь»:

«Вот почему со мною ваши дети/ И жены ваши за одним столом — / А стол один и прадеду и внуку».

Да, за одним столом.

Вы как-то рассказывали о том, что Вам приснился Тарковский…

Мы с ним разговаривали по телефону…И пришло какое-то родственное соединение. С Айги такого не было, поскольку Айги невероятно отрешенный человек, я понимаю, что мир этого поэта — это мир абсолютного отшельника, и на самом деле он мне очень близок. Он во всём видел Бога и ко всему испытывал сострадание, только об этом и писал. Но у обоих, Айги и Тарковского, поэзия — река жизни, с лепестками цветов, с бабочками, со светом, который является в этот мир, и это, конечно, лестница в небеса.

И, наверное, любовь к своей родине, которая так важна была для Тарковского. Тарковский писал, что чем стремительнее он приближается к концу жизни, тем сильнее его желание возвратиться на Украину, в дом своего детства, в Кировоград…

Да, несомненно, Тарковский — патриот с большой буквы. Человек, который связан с этой землей, слышит её голос.

Тарковский говорил в одном из своих стихотворений: «Я не знаю сам, в чём моё бессмертье…» Можно ли сказать о спектакле, как о прохождении через определенную зону, где иногда является бессмертие?

В спектакле время либо останавливается, либо нет. Это тоже надо заслужить, так называемую «остановку». В этом задействовано много механизмов одновременно. Это концентрация, внимание, слух, зрение, другое зрение, улавливание смыслов, технология воспроизведения звуков, странный живой диалог с пустотой. Но опять же, Тарковский искал всю жизнь «где моё бессмертье», и каждый человек это ищет, поскольку умирает. Плотный мир состоит из тонкого, мы смотрим на этот мир, но мы не догадываемся, что мы частично смотрим глазами смерти.

Почему?

Потому что часть тебя принадлежит не этому телу, но частично ты «там» уже давно. Ты уже «оттуда» и «туда». Огромный процент тебя уже всё знает о бессмертии. И когда Тарковский говорит: «Я не знаю сам, в чём мое бессмертье», он на самом деле знает, он же брахман: и в этом — бессмертье, и в этом — бессмертье, а самое главное, в любви. Поэзия — это же выход в тонкий мир, поэт только этим и занимается: он изготавливает ключи для входов «туда» и всем предлагает посмотреть, как там.

И это взгляд, как ты говоришь, с вершины своего опыта. Прожитая жизнь — это огромная накопленная информация, одновременно каждую секунду ты смотришь на этот мир частично уже «оттуда», а тем более если ты человек искусства — то обязан так смотреть. Как говорил Михаил Щепкин «Если ты актер и не священнодействуешь — иди вон!»

Вы говорили о священнодействии актера, а можно ли сказать, что спектакль для Вас является проповедью?

Когда-то давно мне приснился сон: какой-то старец с длинной бородкой смотрел мне руку, и я спросила его о творчестве. Он покачал головой и сказал: «Ты в этой жизни проповедница». Я тогда огорчилась по глупости. Но с годами я понимаю, насколько прозорлив был тот старец, и что у каждого человека есть своё предназначение. Это и держит его на земле, это и является его главной осью. Об этом поэзия Арсения Тарковского, об этом гениальные фильмы его сына. В его фильмах найдена та самая длительность, в которой рождаются смыслы, и это сделано в кино! Экран вынуждает тебя обращаться к душе, это просто невероятно.

И важно еще то, что Андрей Тарковский в своем кино реализовал образный мир своего отца, основные нравственные категории, которые заложены в его стихах. Арсений Тарковский — это целая Вселенная. Я думаю, что на его поэзии могло вырасти огромное количество художников, но на самом деле, именно кровное родство помогло рождению Андрея Тарковского как художника.

Арсений Тарковский — это фигура, которая очень сильно воздействует и влияет на мир. Именно потому, что оживляет душу, но оживлять душу сложно. Либо ты слышишь и чувствуешь, либо нет. Иногда люди читают Тарковского и ничего не понимают. «Я не был убит на войне/ Так значит — и вправду везло мне, / Но братья стучатся ко мне: / — И помни, — твердят мне, — и помни…» Казалось бы, это банально. Но это такая простота, когда дальше уже некуда, либо плакать, либо написать несколько таких строчек. Поскольку это происходит перед тем, как ты начинаешь плакать, то вот эта грань между слезами и молчанием и есть стихотворения Тарковского.

Мне кажется, что Арсений и Андрей Тарковские очень близки философии Клима и тому театру, который он создает. Вспоминается строка из известного стихотворения поэта : «Один среди зеркал, в ограде отражений…» Пространство спектакля как магическая комната, как Зона, актер — сталкер…

Да. Это Зона. И когда зритель приходит к Климу, он находится в той самой Зоне, в той самой комнате, где исполняются его истинные желания. Клим сам говорил когда-то давно о том, что он — ученик Андрея Тарковского, а Арсений Тарковский — один из его любимых поэтов. Не обязательно физически близко быть к человеку чтобы быть его учеником. Надо развивать и продолжать его дело. У меня учителя — Басё, Рабиндранат Тагор, Уолт Уитмен…Наши учителя — те, кого мы чувствуем, любим, которые изменили нас. И в этом смысле Тарковский, конечно, для всех нас учитель.

Для Вас Тарковский проявляется в звуке, песне или в самом написанном стихотворении?

Я затрудняюсь сказать, я понимаю, что есть еще какая-то градация, которая связана с историей. Поскольку поэзия Тарковского — это уже целая история людей, которые к нему обращались, вокруг уже создан и существует один мир художественного языка, это и мир фильмов, которые снял его сын. Язык Андрея рожден в генах у его отца. Одновременно, эти миры — две планеты, которые существуют рядом. Когда прикасаешься к текстам Тарковского, встают и все остальные тексты… Прикасаясь к одному стихотворению: «И это снилось мне, и это снится мне», — ты прикасаешься ко всему кино Андрея Тарковского, прикасаешься к человеческой душе, которая всегда за границей реальности, прикасаешься к области тонкого мира смерти, к законам, которые лежат в этом мире. Ты произносишь строчку — и всё является. Поскольку оно является, нельзя этому мешать, определенный мир начинает приходить благодаря тому, что во всех нас живет образный мир.

В результате этого явления поэтического мира, какая связь возникает между Вами и зрительным залом?

Однозначно, что я не актриса, которая стоит напротив публики и что-то ей рассказывает. В данном спектакле я стою среди зрителей, и мы вместе смотрим на то, что является благодаря тому, что мы касаемся этих строк. А приходит очень многое, и всё это надо увидеть и пережить.

Спектакли, которые создает Клим, существуют в едином пространстве зеркал. Какую роль играет пространство именно в спектакле по поэзии Тарковского?

В первом стихотворении есть строка: «Я входил в стеклянный дом». И, собственно говоря, это пространство и есть стеклянный дом, в который я захожу. И он весь из зеркал, в котором видно прошлое и будущее, из которого возникают призраки, возникает луч, проходящий сквозь зеркала. Декорация невероятно органично сплетается с поэзией Тарковского. На самом деле, ни в Айги ни в Брюсове нет такого совмещения с пространством, как в этом спектакле.

В стихотворении Тарковского «Стань самим собой» поэт говорит о вспышке озаренья, когда ты «собой угадан до конца». Происходит ли в этом спектакле момент, когда ты узнаешь себя настоящего?

Для меня этот спектакль лежит в области безграничной беззащитности. В каком-то смысле, я должна быть бесконечно и безгранично беззащитна перед публикой и перед всем, что является на сцене. Четвертой стены быть не должно, этот мир должен быть одним целым. Безграничная беззащитность и бесконечная искренность, которая существует в стихах — только она и ведет к тебе самому истинному.

В этом спектакле ты можешь на какое-то время не одеть маски, а снять маски. То есть это противофаза, не маскарад, а обнаружение той самой чистоты, которая должна приходить. Три часа я могу быть без маски и честно говорить то, что давно хотела говорить. И это просто замечательно. Это в каком-то смысле анти-театр, хотя мы можем играть любую историю, в масках и так далее, потому что в конечном итоге мы являем эту беззащитность. Это очень важно, потому что говорить о себе так просто и честно, как говорит Арсений Тарковский, не всем дано. Он ведь ничего не утаивает. «Передам перу до последней точки»,– говорит поэт.

В связи с тем, о чем Вы говорили, вспоминается одно из ключевых стихотворений второй части спектакля «Земля»»: «За то, что на свете я жил неумело, /За то, что не кривдой служил я тебе…»

Видишь, как в одном стихотворении на двух строчках встречаются противоположности. «За то, что на свете я жил неумело», — это признание своей полной беззащитности и признание того, что он человек, не супергерой. «За то, что не кривдой служил я тебе», — это противофаза. Это говорит о том, что в поэте есть земная ось. « За то, что имел небессмертное тело», — он Богу предоставляет всё. «Я дивной твоей сопричастен судьбе». Дивная судьба — он же пишет о России, о соленой глине, о непропеченом хлебе, о лагерях, о Вии, который топорщится над Россией, о бесконечных дорогах, о войне… Это невероятное понимание и приятие жизни и невероятная любовь. Потому что на самом деле видеть судьбу своей страны подробно, не увиливая, со всей человеческой болью и со всем состраданием, со всем желанием пожертвовать всем ради неё. «Я снова пойду за Великие Луки,/ Чтоб снова мне крестные муки принять». Потому что есть вещи, которые выше человеческой жизни, и для Тарковского это понятно. Хотя он плачет в окопе, и ему страшно, но и в этом он человек.

Тарковский с одной стороны, бессмертен, а с другой стороны — смертен. И эти противофазы встречаются и живут вместе, и это и есть человек. В Тарковском живут несомненные, истинные, праведные человеческие категории. При том, что он ошибался и грешил, как и все мы. Человек не идеален, но через свою не идеальную жизнь он обязан видеть идеал. Через все «нет» он должен видеть» да».

Анатолий Васильев говорил о том, что роль должна быть расцарапана. Что это такое? Чтобы ты коснулся, а там уже больно. И это удивительный образ, здесь я понимаю, что человек настолько расцарапанный, что куда ни коснись — светом пишется.

В финале спектакля звучит «Предупреждение», которое Тарковский написал в 1960 году, когда в мире была угроза атомной войны. И, как мне кажется, оно является напоминанием для нашей жизни здесь и сейчас…

Это предупреждение нашей цивилизации…Все цивилизации, которые предшествовали нашей, плохо закончили. Много раз уже человек жил, но наступал момент, когда он начинал вырождаться. Об этом мы можем не говорить вслух, но мы об этом думаем. Думаем о том, что любой наш день может быть последним. Потому что сейчас в мире накопилось столько противоречий, оружия, техники и опасных тенденций, что стоит не откладывая заняться своей душой. Завтра может не быть.

Человек же все откладывает на завтра, ему свойственно длить себя в бесконечности, но какие-то вещи нужно совершать первоочередным образом. И от того, будешь ли ты их совершать, зависит твой завтрашний день, будет ли земля, будем ли мы. Здесь понятно, что не надо ждать видимых успехов, а надо ежедневно сеять семена. Чем ты будешь сеять? Начинай с себя. Глядишь, семена взойдут, и твоя душа станет теплей. Сейчас в мире не хватает теплоты, и если теплота возникнет, то и на территории твоей жизни возникнет мир, и тогда где-то еще теплота появится.