Корпоративный новояз подарил нам довольно комичный термин «сторителлинг», обозначающий не что иное как древнее искусство расказывания историй. Каждая из историй служит определенной цели — поддержать, помочь принять решение или же напомнить о важных ценностях. Еврейская культура на много веков раньше предложила свой вариант сторителлинга — агаду. Именно агаде, а точнее загадкам рукописи Второй Нюрнбергской Агады была посвящена первоапрельская лекция проекта Эшколот «Апельсин на пасхальном блюде» филолога Семена Парижского и искусствоведа Дильшат Харман.

Если разбирать само значение слова «агада», то необходимо сказать об омонимии части и целого, как и в случае со словом «тора». Так, тора может обозначать как все еврейское учение в целом, включая его практические аспекты, или же, в узком смысле, текст конкретного литературного памятника — Пятикнижия. То же самое происходит и с агадой: с одной стороны это некоторый литературный жанр, обозначающий часть талмудической традиции — истории, анекдоты, притчи, устный сказ, а с другой стороны — это конкретная книга, Пасхальная Агада, сказание об исходе из Египта.

Пасхальная Агада не является самостоятельным произведением. Это скорее своего рода либретто оперы, описание перформанса или текст пьесы. Спектакль же, поставленный по этой пьесе, — седер песах, ритуальная трапеза. Источник возникновения традиции седера можно найти в двенадцатой главе книги Исход — евреи еще находятся в Египте, но им уже даются законы седера. Здесь можно увидеть своего рода переворачивание, удивительное повеление помнить о еще не произошедшем событии, и сам исход будто бы нужен для того, чтобы о нем потом помнили и рассказывали.

Пасхальная Агада связана с особым парадоксом памяти, которую необходимо раз в год возобновлять

Пасхальная Агада связана с особым парадоксом памяти, которую необходимо раз в год возобновлять. Эта память довольно сложно утроена — в каждом поколении человек должен видеть себя так, как будто бы он сам вышел из Египта. В Песах через седер происходит своего рода личное освобождение, соединение индивидуальной истории с общей, а прошлое избавление рассматривается как залог будущего.

Если говорить о Пасхальной Агаде как о книге — то вначале не было никакой необходимости записывать сценарий седера, ввиду небольшого объема его текстов. Первые записи появляются только в IX-X вв, а отдельной книгой агада становится в XIII веке в Испании у сефардов и в XV веке у ашкеназов, заключая в себе разные функции. У сефардов это был молитвенник на песах, у ашкеназов же агада стала домашней книгой.

Рукопись Второй Нюрнбергской Агады, относящаяся к ашкеназским агадот, была приобретена в 1957 году библиотекой Шокен в Иерусалиме у Германского национального музея. В Нюрнберге рукопись хранилась по меньшей мере с 1850-х, но о ее более ранней истории ничего не неизвестно. Колофон отсутствует и лишь по стилю можно предположить, что приблизительное время и место производства — Франкония, Бамберг или Нюрнберг, 1460-е годы. У Второй Нюрнбергской Агады существует агада-близнец Агада Яхуды, миниатюры которой расположены аналогичным образом.

Художественные достоинства изображений этой книги невелики: иллюстрации достаточно просты, стиль их едва ли не примитивен, если сравнивать его с современной ему европейской живописью. Но исключительность рукописи заключается в том, что ее иконография основывается на мидрашах, а не на Библии. То есть на толкованиях библейского текста, а не на самом тексте.

Мы видим различные ветхозаветные сцены, разные стадии приготовления к Песаху, эсхатологические сюжеты. Примерно двадцать процентов от всех изображенных персонажей составляют женщины.

Женщина появляется на первой же странице — это дочь фараона, спасающая Моисея из воды. В традиционной иконографии дочь фараона изображается обнаженной, но ашкеназский художник выбирает более скромный образ: полностью одетая дочь фараона протягивает длинную руку к Моисею, возможно иллюстрируя мидраш о чудесном увеличении ее руки.

Историю Моисея продолжает его встреча с Ципорой и их свадьба. На Моисее обычный для того времени головной убор (шаперон) с длинным хвостом, натянутым над головой пары, поскольку хупа у ашкеназов появляется только в XVI веке. Одной из самых интересных является сценка, на которой Ципора совершает обрезание сына Моисея. В древних источниках часто упоминаются «мохалот» — женщины, которые совершают обрезание, однако известно, что в период создания Второй Нюрнбергской Агады в ритуале обрезания в ашкеназских общинах могли принимать участие исключительно мужчины.

Третья библейская героиня, неоднократно встречающаяся на страницах агады — Ревекка. Изображена их встреча с Исааком, свадьба, молитва пары о детях и, наконец, ее беременность. Во многих сценках мы видим Ревекку одну, без мужа, например ведущую сыновей в школу.

Дети объединяют все эти три женские истории. Дочь фараона спасает Моисея, Ципора обрезает своего сына, а Ревекка подталкивает детей к обучению. И это не удивительно, ведь рукопись Второй Нюрнбергской агады — это семейная книга, ее миниатюры изображают быт общины, место женщины в средневековом обществе XV в., когда с одной стороны ашкеназские женщины были достаточно самостоятельны, а с другой стороны, их участие в воспитании детей и финансовом и материальном благополучии семьи достаточно жестко ограничивалось.

Эта книга — зеркало памяти, в котором отражается частная жизнь ашкеназской общины через библейские сценки, личная история семьи рассказывается через всеобщую. Возобновление же этой памяти, о котором говорилось в начале, во время пасхального седера возможно как в пятнадцатом веке, так и в двадцать первом.