Донна Тартт не подарила своему герою ни умения говорить со змеями, ни способности летать на метле, ни благородного происхождения. В начале романа Теодору Декеру тринадцать, у него проблемы в школе, отец-алкоголик, мать погибла во время теракта в музее, а сам он почти невольно украл бесценный шедевр — «Щегла» Карела Фабрициуса. Не слишком привлекательный сюжет, чтобы скоротать вечер-другой за книгой.

О «Щегле» Донны Тартт не написал уже только ленивый. Это и неудивительно, потому что книга хороша, и будет хороша вне моды на волшебные истории и невероятные приключения отчаянно взрослых мальчиков.

Нет совершенно ничего дурного в волшебных историях для юношества (нам они, например, нравятся до восторженного трепета), но история Тео, «умненького» мальчика-сироты из Нью-Йорка совершенно не похожа на историю Гарри Поттера, хоть и имеет некоторые общие черты в «провенансе» главного героя. Это не просто другой сюжет или язык, но волшебство другого рода, совсем иная манера письма, не зря ей сразу же нашлось столько литературных «предшественников».

Авторскую интонацию Тартт сравнивают со Стивенсоном, с Достоевским, с Селинджером и Томпсоном, с Джоан Роулинг и Диккенсом (сравнения, избежать которых почти невозможно, их нам едва ли не подсовывает под нос сам автор).

И читатель почти обманут, как обмануты покупатели псевдоантикварной мебели, которую продает повзрослевший уже Теодор Декер, нечистый на руку торговец от Бога. Ведь в каждой из его подделок есть что-то подлинное — пара ножек от стула, настоящая дверца шкафа, резное навершие комода — уцелевшие кусочки выставлены напоказ и отвлекают внимание неопытного покупателя.

Также и текст романа — почти эпическое по нынешним меркам полотно, и вроде бы отовсюду торчат знакомые нитки и узелки сюжетов — вот приключения сироты, вот ловкий трикстер, вот преступление и наказание, вот английский роман — и уже автор готов уступить вам текст гораздо ниже аукционной цены, если заплатите прямой сейчас. Для искушенных же, найдется еще не один ассоциативный слой, например, от Тео почти неощутимо немного веет героями всех романов Иэна Бэнкса одновременно.

Но не только текст сам по себе — мастерская имитация, который не то, чем кажется, но и многие герои романа — подделка: Тео — наркоман с искалеченной психикой, который носит дорогие костюмы и играет в теннис дважды в неделю, его невеста Китси Барбур, изображает светскую даму с многолюдными приемами в честь своей помолвки и покупкой нового фарфора, ее безумные родители, антиквары Хобарт и Блеквэлл, мать Тео и вечная его любовь Пиппа, о которых сказано слишком мало, недостаточно света, чтобы точно сказать, что не так с этими «подменышами». «Не зря в антикварных магазинах всегда полумрак». Меньше всего вопросов, как ни странно, вызывает самый явный персонаж с двойным дном, детский друг, ловкий плут и добрый волшебник, «Боря-поляк» из Антверпена, а попросту сентиментальный бандит средней руки.

Однако есть то, что делает «Щегол» по-настоящему большой литературой и то, что отличает Теодора Декера от многих других подобных персонажей. Это его умение видеть красоту и, как ни банально звучит, способность отчаянно ее любить.

То самое «подводное течение романа» о котором так много писал Набоков, в «Щегле» Тартт, книге, на самом деле, не слишком богатой на события, несмотря на большой объем и долгий временной промежуток — это любовные переживания главного героя, выписанные так мастерски, что не кажутся ни плоскими ни пошлыми. С одной стороны, это классический прием, которым пользовались веками, а с другой — переживания Тео в любом из его возрастов словно освещают страницы книги.

Это тот свет, о котором мы читаем в описаниях картин Вермеера, и конечно, то, что так поражает в маленькой картине Фабрициуса.

Все эмоции главного героя выписаны очень ясно — никакого потока сознания и подобных модернистских литературных приемов, все слова на месте, все цитаты точны, как безупречно орфографически точна польская песенка Бориса, которую спустя много лет Тео вспоминает в гостиничном номере в Амстердаме.

Панорама его воспоминаний неуловимо напоминает картины старых мастеров — главное выписано до выпуклости, второстепенные персонажи только намечены, а вся композиция спаяна светом в одно целое, так что из текста нельзя выкинуть ни одного абзаца, в монолите словесного полотна нет ни одной трещины.

И под кистью-пером настоящего мастера, сшитый из кусочков и изрядно поношенный псевдоанглийский роман оживает, дышит, переступает с ноги на ногу, отряхивается и хлопает крыльями.

Внимание, сейчас вылетит птичка.