Крайне субъективная подборка Александра Острогорского из восьми молодых отечественных архитектурных бюро, каждое из которых представляет собственное прочтение архитектуры постпостсоциализма. Текст впервые был опубликовал в журнале «Диалог искусств».

Еще лет десять назад писать для журнала под названием «Диалог искусств» о современной отечественной архитектуре было бы неловко.

В 1990-е и 2000-е мы стали свидетелями того, как архитектура перестала участвовать в каких бы то ни было диалогах, связанных с искусством и культурой. Фактически это случилось уже в советские времена, когда творческие процессы в этой сфере были полностью подчинены задачам индустриального домостроения и только редкие здания театров, музеев, министерств могли претендовать на некоторую самостоятельность.

Впоследствии архитектура полностью подчинилась рынку (со всеми оговорками, с которыми в нашей стране следует употреблять слово «рынок», и даже в значительной степени иллюстрируя эти самые оговорки). О том, что происходило дальше, прекрасно написала Дарья Парамонова (руководитель бюро Strelka Architects) в исследовании «Грибы мутанты и другие: архитектура эры Лужкова». Она показала, как контакт слабой профессиональной культуры с новыми реалиями — рыночными, идеологическими — вызвал к жизни удивительные архитектурно-строительные феномены. Москва и другие российские города заполнили ощетинившиеся металлическими конструкциями торговые центры, причудливые жилые комплексы, мелкие ларьки, гонконгоподобные небоскребы, дурные реплики снесенных большевиками, но дорогих сердцу новой власти церквей.

В этом бестиарии водились и животные, произведенные людьми с творческими амбициями, а не только деловой хваткой. Многие из них исследователь отнес к категории «уникатов» — «возникнув как противопоставление позднесоветскому модернизму, уникаты предъявили новые ориентиры, основанные прежде всего на материальных ценностях, освоенных гораздо быстрее, чем другие ценности западного общества», — пишет Дарья. Парамонова дает любопытное перечисление формальных приемов, и даже по краткому описанию каждого из них читатель легко вспомнит (и вздрогнет) один или два примера: «преувеличенная архитектурная ирония, упражнения с яркими цветами и искаженными формами», «создание современного облика за счет новых отделочных материалов (например, голубого зеркального стекла)», «динамичные композиции, манипуляция абстрактными формами».

Большинство характеристик указывают на раскрепощенный после десятилетий советского застоя интерес к формальным упражнениям. А вот контакт с результатами этих упражнений чаще всего оставляет ощущение пустоты — ради чего они?

Вопрос «что хотел сказать автор?» считается не очень приличным в художественной среде. Но трудно не задавать его себе, когда возникает подозрение, близкое по насыщенности к паранойе, что автор ничего не хотел сказать, потому что сказать ему нечего. Это затянувшееся вступление, за которое я приношу свои извинения, необходимо. Немногие следят за архитектурным процессом в России. Трудно следить за тем, что постоянно разочаровывает, оскорбляя вкус (человека, у которого есть интерес к искусству) и здравый смысл (любого горожанина и налогоплательщика). А «если не следишь, то и радоваться переменам не получается. Дух, однако же, веет, где хочет. И, кажется, он собрался вернуться к отечественным архитекторам — в подтверждение я выбрал восемь бюро. Не видно среди них ни отечественного Фрэнка Гери, ни нового Нормана Фостера, и хорошо, если у бюро вообще больше пары небольших реализованных проектов».

Однако мне есть, что сказать. Достоинство архитектуры не в масштабе — посмотрите на циклопические московские жилые комплексы. Сложными конструкциями и новыми материалами могут гордиться строители и инженеры. Но если мы ищем в архитектуре осмысленности, то не масштаб и сложность, а продуманность, внимательность архитектора как к общему, так и к каждой детали, его связь с историей архитектуры, «гением места» выходят на первый план, а также самостоятельность архитектуры и ее независимость — в противоположность предыдущему периоду.

Nowadays

В 1966 году уставший от засилья «интернационального стиля» американский архитектор Роберт Вентури написал эссе «Сложности и противоречия в архитектуре». В нем он протестовал против сухости, абстрактности, универсальности архитектурного языка, созданного Ле Корбюзье, Мисом ван дер Рое, Баухаусом. Увлеченность модернистов вопросами отношений формы и функции привела их к тому, считал Вентури, что из архитектуры ушли символизм, улетучились общие для культуры смыслы. Архитектура все больше становилась производством зданий, все меньше — искусством.

В любом произведении искусства заложена конфликтность, «сложность и противоречия». Упрощение, как и бессмысленное украшательство, лишают здания осмысленности; противоречия и сложности — возвращают. Nowadays, которые часто ссылаются на идеи Вентури, воспользовались его оптикой, чтобы вернуть смысл в свою деятельность. Архитектурное произведение служит не только утилитарным задачам, а своеволие автора оправдано, если он ставит перед собой важные вопросы и предлагает интригующие ответы. Поиск «национальной идентичности» в российской и — особенно — в московской архитектуре в 1990–2000-х оставил нам несколько экспериментов, заигрывающих с неорусским стилем, но представляющих скорее «украшательство», примитивные сценографии на тему московскости, чем попытку действительно понять город. Nowadays пошли другим путем почти в прямом смысле — оттолкнувшись от кремлевских башенок, ушли под землю, в метро. Мрамор станций, освобожденный от идеологически скомпрометированных ампирных форм, стал основой для образа «подчеркнуто московского» бара, как пишут сами архитекторы.

Сitizenstudio

Архитектурное бюро «Горожане» — название, игриво противопоставляющее позицию «обывателя» позиции архитектора, эксперта, властно организующего пространство для обывателей. У партнеров-основателей бюро Михаила Бейлина и Даниила Никишина есть отфотошопленная фотография, где они повторены в одном интерьере трижды, так что возникает ощущение крупного (крупнее, чем два человека) бюро. Так и горожане для архитекторов — вроде присутствуют, но все на одно лицо, вроде желают чего-то или не приемлют противоположного, но свои интересы не защищают сами, а «делегируют» (не зная об этом) девелоперу и чиновнику. Объявить себя защитниками интересов обывателей для архитектора значит вступить на тонкий лед, под которым уже скрываются многочисленные прожекты XX века — от советских конструктивистов до английских бруталистов, направленные на обустройство жизней тысяч людей. Переместиться на другой полюс, примкнуть к популярному в последние годы и в нашей стране направлению «соучаствующего проектирования», вовлекающего конечного пользователя в процесс создания здания — значит, по мнению многих, отказаться от естественного права архитектуры видеть мир по-своему, предлагать свои решения. Кажется, «Горожане» перехитрили всех, объявив себя самих обывателями — с образованием, вкусом, интересами, возможностями, но не более и не менее значимых, чем другие жители города.

Их роль — выступать с предложениями, а не проталкивать их. Неслучайно среди любимых архитекторов бюро Константин Мельников, не стеснявшийся использовать возможности для реализации своих идей, но никогда не превращавший их платформу, догму, программу. Галерея «Глаз» в оставленном цеху халвы фабрики «Рот Фронт», которой уже не существует, стала высказыванием на тему современного культурного пространства, которое не игнорирует прошлое, а пытается сосуществовать с ним. Галерея искусства не ставит себя выше халвы, аккуратно обходит советские полы, плитку, кирпич. Все новое было легко удалено, когда сменились владельцы пространства, как вместе с квартирантом уезжают из съемной квартиры книги, картины и посуда. Во всем городе, как и в отдельно взятом цеху, архитектор-горожанин должен отдавать себе отчет в своей временности и случайности и не делать сверх того, что необходимо и в уместности чего можешь быть уверенным. От остальных горожан архитектор отличается способом своего присутствия в пространстве, но не особыми правами.

Fas (t)

Успех любого соотечественника за рубежом — повод для гордости, и вряд ли стоит бороться с этой чертой нашей культуры, остающейся периферийной, то есть не провинциальной, а удаленной от того, что сама считает центром. Полезным тогда может быть другой вопрос — что именно герои предложили миру, что оказалось ценным за пределами нашей среды? Иначе говоря, успех может стать поводом для рефлексии. Этой зимой бюро Fas (t) выиграло международный конкурс на реконструкцию палаццо Ка'Трон в Венеции, которое принадлежит одному из факультетов венецианского архитектурного института IUAV.

Проект, предложенный бюро, назывался «Деликатные интервенции». Деликатность требовалась не только в предложении новых вещей, но и в устранении лишних, возникших в ходе эксплуатации памятника. Одновременно требовалось сделать его архитектуру удобным для работы университета, который хотел бы стать более открытым городу и привлекательным для многочисленной и очень требовательной публики, регулярно посещающей Венецию во время биеннале. Этакая Сцилла и Харибда архитектора — сделать что-то существенное, оставшись незаметным, но видимым для внимательного наблюдателя. Сегодня это для Европы жанр востребованный, что только поднимало планку. Требовалось точно измерить каждое вмешательство (от реконструкции пирсов, выходящих на каналы, до создания пространств для книжного магазина, для мастерских студентов-архитекторов) и одни — сделать совершенно естественными, как если бы ничего не менялось, другие — чуть театральными, чтобы связать памятник со вкусами и запросами посетителей, современных архитекторов. «Сделать так, как будто ничего не делали» — от российского заказчика услышишь не часто. Зачем же и делать, если не гордиться, если не напишет пресса, а инстаграм не наполнится карточками? Впрочем, и западный заказчик любит погромче, достаточно вспомнить реконструкцию фабрики для фонда Прада Ремом Колхасом с золотой башней в центре комплекса.

Тонкость, современность своего подхода архитекторы продемонстрировали макетом. Отказавшись от соблазнительной идеи построить игрушечное палаццо, показали только свои «интервенции», не пытаясь скрыть их новизну изысканными артистичными материалами.

Klienewelt Architecten

Большинство описанных ситуаций из архитектурной практики могут оставить впечатление, что уже ничего нельзя сказать, что бы не имело подноготной, двойного, тройного смысла, иронического отстранения. Работа Klienewelt Architecten другого рода.

Заложенное в названии послание о ценности «малого» следует прочитывать без иронии. В бюро верят в важность архитектуры «на расстоянии вытянутой руки», доставляющей эстетическое удовольствие пропорциями, выбором материалов, отношением к контексту. Винодельня Гай-Кодзор, занявшая холм на полдороге между Анапой и Новороссийском, конечно, рассчитана на посещение не самыми простыми гостями. Здесь можно было бы ожидать появления чего-то вроде итальянской виллы, или того хуже — советского санатория. Однако черная металлическая рама, сплошное стекло, деревянная платформа, бетонные стены в цоколе — вспоминаются знаменитые стеклянные дома Филиппа Джонсона и Миса ван дер Рое, сдержанная архитектура недавних притцкеровских лауреатов, каталонского бюро RCR Aranda Pigem Vilalta Arquitectes, калифорнийский модернизм середины прошлого века.

Есть что-то ученическое в этой затее — повторять хорошие образцы современной архитектуры под краснодарским солнцем. Но пусть бы и так. Посреди зеленых холмов, которые то видны сквозь все здание благодаря стеклянным стенам, то отражаются от них же — значение будет иметь только неожиданность встречи с архитектурой и удовольствие от контакта с ней.

Kosmos

Пафосное, на первый взгляд, название бюро — аббревиатура имен основателей Артема Китаева, Леонида Слонимского, Николая Мартынова, уже продолжительное время работающих главным образом за рубежом в бюро притцкеровских лауреатов — Рема Колхаса, Херцога и де Мерона. Из реализованных в Москве памятен первый временный павильон «Гаража» в парке Горького, а также клубное пространство ЭМА на бывшем заводе электромедицинских аппаратов. В Москве, которая не может пожаловаться на бедность культурной программы, но все время жалуется на скуку, не так просто сделать что-то удивляющее. Во всяком случае, средствами архитектуры — в обустройство новых «точек силы» лучше совсем не вкладываться, потому что избалованная публика не прощает ни простоты, ни неряшливости. Успех ЭМА заключался в очень хорошем понимании архитекторами медийных возможностей архитектуры. Не надо говорить много, но нельзя мямлить. В ход были пущены самые дешевые материалы, да и приемы. Серебристая фольга, которая применяется для утепления вентиляционных коробов, обернула здание, футуристичными волнами скрыла кирпичную кладку. Круглая луна (или что угодно, что мог показывать проектор) возникла из фанеры и деревянного бруса. Пара сотен лампочек — и готово звездное небо. Такое пространство живет только ночью, но в другое время в нем и нет нужды. Оно привлекает только публику определенного рода, но у другой публики есть свои места и развлечения. Бюро «Космос» создало пространство космическое, но противоположное русскому космизму, который недавно стал героем международных искусствоведческих симпозиумов — не масштаб, а сфокусированность, не всеобщность, а уникальность. Открылась тем не менее бездна, звезд полна. Простоту и прямоту использованных .выразительных средств. следует рассматривать как осознанный выбор, а не вынужденное ограничение, как комментарий иронический — по поводу легковесности молодых москвичей, и поэтический — о красоте легкого.

Мегабудка

Предлагаемый проект бюро «Мегабудка» родился в странных обстоятельствах. Девелопер «Мортон» объявил международный конкурс на разработку культурно-просветительского центра «Русский характер» для строящегося района «Бутово-Парк». Репутация девелопера (который был куплен в 2016 году конкурентом — компанией ПИК) всегда была особой — владелец Александр Ручьев не скрывал своих традиционалистских взглядов. Иной архитектор засмущался бы участвовать в таком конкурсе, не окончилось бы дело скандалом. Но многие и не смутились, а «Мегабудка» даже победила, обойдя таких заслуженных отечественных мастеров, как Тотан Кузембаев, Сергей Скуратов, а также иностранных участников состязания из Финляндии, Швейцарии, Испании.

С одной стороны, формулировка задачи совершенно почвенническая, российский интеллигент старается держаться от такого подальше. С другой — если иранский, чилийский, китайский архитектор пытается перед лицом коммерческой глобалистской архитектуры (звездной, как у Нормана Фостера, или безымянной, безличной, как у мировых гигантов типа ARUP) уловить и отразить национальную идентичность, то почему нельзя его российскому коллеге? Главное — не скатиться в китч в духе Васнецова.

Второй вопрос — а что нужно делать, если предлагают добавить «культурный центр» к очередному жилому комплексу из двадцатиэтажных панельных зданий, выросшему в подмосковных полях? Полудеревня, полудача, полуусадьба, спроектированная «Мегабудкой», конечно, не столько культурный центр или «тематический парк», сколько протащенная под прикрытием патриотической темы конкурса и предъявленная девелоперу и публике альтернатива коммерческой застройке, быстро и уверенно уничтожающей Подмосковье. Малоэтажная, но плотная, слегка хаотическая, но человечная, с разнообразными типами зданий — готовый курорт или коттеджный поселок, который впишется в среднерусский ландшафт, а не изуродует его.

Le Atelier

Французское название бюро, по-французски утонченные его основатели, но в инстаграме @folkrussianhouses — кривые сараи, дома, слепленные из разных частей, кирпичных, каменных и металлических, заборы из синего профнастила.

Русская субурбия — результат не столько благосостояния среднего класса, сколько неизжитой за годы советской власти тяги к своему куску земли, каким бы маленьким он ни был, каким бы плохеньким не было бы укрытие, построенное на нем. Умиляться этой картиной не так уж сложно, сложнее превратить ее в эстетическую программу, осмыслить формальную логику этих парадоксальных соединений, контрастов материалов и цветов, снова «сложностей и противоречий» — функции дачного дома и материала, силикатного кирпича, из которых строили заводы, пасторального настроения дачной жизни и стремления построить забор повыше, отгородившись от соседей. В доме в Загорянке, спроектированном отнюдь не для рядового владельца шести соток, как и во многих других своих проектах, Le Atelier превращает случайное в метод. Дом, построенный Робертом Вентури для своей мамы, Ванны Вентури в 1964 году и часто называемый «первым постмодернистским» зданием, «манифестом постмодернизма», пользуется той же логикой. Но в нем перемешаны разные типы частного жилья в американской субурбии, изначально построенные по проектам профессиональных архитекторов, с лучшим качеством и материалов, и деталей. Извлечь смысл из их российских аналогов — надо иметь не только желание умиляться, но и острый глаз и талант.

SA Lab

Последнее бюро в списке заметно отличается от остальных. Жанр, в котором выступают футуристы SA Lab, осваивается в России не только ими. Но SA Lab свойственен самый тонкий — петербургский — вкус. Алгоритмическое проектирование, иконой которого стала Заха Хадид, но которое она далеко не исчерпывает — упражнение для стойких.

Архитектор, выбирающий своим методом мышления не «объемно-пространственное моделирование» (манипуляции трехмерными объектами — их формами, пропорциями, отношениями масштабов, цветом, материалами), а формулу, алгоритм, последовательность действий, которые выполняет компьютерная программа — такой архитектор рискует среди своих прослыть чудаком, технофетишистом, а среди заказчиков — любителем лишних сложностей. Захе Хадид пришлось потрудиться, чтобы пробить себе дорогу, и во многом дело решил ее вкус к скульптурной форме, активной и выразительной, и дорогим футуристическим материалам.

Но и заказчиков такого уровня в мире не много. Однако сотни, если уже не тысячи архитекторов по всему миру занялись экспериментами с новыми материалами, 3D-принтерами, роботами-строителями. Строительная отрасль, как и архитектурная — одна из самых консервативных в мире, какими бы прогрессивными ни были отдельные здания. Приход в нее новых технологий, вероятно, неизбежен. Но когда он случится, среди его негативных последствий может быть не только безработица среди строителей и архитекторов, а архитектура как искусство. Когда-то архитектуре нужны были, скажем, Густав Эйфель и Пьер Луиджи Нерви, чтобы связать новые технологии с искусством.

Сегодня — это небольшие стартапы, экспериментальные проекты при прогрессивных архитектурных вузах, а также бюро, предпочитающие называть себя лабораториями.