Лаку-Лабарт, Филипп. Поэзия как опыт: О творчестве Пауля Целана. / пер. с фр. Н.С. Мавлевич, послесл. Е.А. Петровской. — М.: Три квадрата, 2015. — 192 с.

Книга Лаку-Лабарта явилась поздно и рано одновременно. Поздно в сравнении с ее оригиналом, созданным в первой половине восьмидесятых годов, в канун споров о мультикультурализме, о новой конфигурации Европы, о нормах международных организациях. Все в книге звучит как предварительная работа в канун больших социально-политических перемен, как в текстах Деррида, скрытого и явного собеседника многих выступлений Лаку-Лабарта. Только если для Деррида имена у Целана — шибболет, пароль, заставляющий человека принять бремя различения и в конце концов принять на себя жертву, то у Лаку-Лабарта имена Целана — множественные ключи, пароли, даже не клавиатура воспоминаний, как у Мандельштама, а клавиатура будущего. И Деррида, и Лаку-Лабарт исходят из понятия различения, но там, где Деррида видит возможность свободы от письма, там Лаку-Лабарт видит возможность сказать необходимое слово, обратиться, воззвать из глубины. Где Деррида обретает свое "я" затронутым бытием, аффицированным, там Лаку-Лабарт сторонится аффекта и всячески умеряет его даром интереса к происходящему. Деррида принимает дар как обещание знания, для Лаку-Лабарта знание уже есть дар.

А рано явилась книга потому, что у нас до сих пор принято по-разному членить творчество поэта и творчество философа, в философе мы ищем зрелость, в поэте память о молодости, но при этом не можем понять, как быть человеком своего возраста, человеком «в возрасте» — высшее искусство для поэта и высший талант для философа.

По сути, в книге Лаку-Лабарт проделывает одну операцию. Принято делить Хайдеггера на раннего и позднего, на Хайдеггера, который прослеживал отпадение существования от подлинности, и Хайдеггера, который обретал подлинность в поэтизировании мира, в просвете события. Лаку-Лабарт делит так же наследие Целана: обращение к Гельдерлину «Тюбинген» для него пример раннего искусства, а обращение к Хайдеггеру «Тоднауберг» — позднее искусство. Раннее искусство знает «головокружительный всплеск существования», превращая хайдеггеровскую заботу в захлестывающую себя речь о накопленном во времени опыте. Время уже не измерение заботы, но то, о чем можно не заботится, пока ничего не случается с существованием слова. Так Лаку-Лабарт поправляет Хайдеггера, который казалось бы не замечал безумие Гельдерлина за его поэтизацией реки существования, разрыва его мысли с блаженными именами — Гельдерлин, по Лаку-Лабарту, обезумел лишь настолько, насколько несообразно толпятся имена, прежде чем стать именами бытия. Не психоаналитическое имя отца, но синтетическое имя бытия, которое бормочет целановский мудрец,интересует философа, причудливое в своей задумчивости, в отличие от отца, которому не о чем особо задумываться.

А «Тоднауберг» — позднее искусство. Здесь экстатическая речь уже оказывается речью о несбывшемся, о так и не услышанном Целаном от Хайдеггера признании преступления Холокоста. При этом Лаку-Лабарт добавляет, что любая экстатическая речь — это всегда внимание, не умеющее сосредоточиться, это «просвет», но данный не бытием, а жестким столкновением с реальностью. Целан, сказав, что уже нет того экстаза, который мог бы сам разметить слова, каковые надлежит произнести, спасает речь Хайдеггера, делает ее сосредоточенным вниманием не только к произошедшему, но и к происходящему прямо сейчас к нами. Такая книга, в которой Целан спас Хайдеггера, а Лаку-Лабарт спас Целана, дав его речи состояться как речи надежды на нашу сосредоточенность, а не как речь безответной надежды, просто отразившей в себе терпеливость бытия — она будет прочтена многими, даже если сначала кажется, что этих читателей мало.