Create post
Барокко

Русская "складка"

Михаил Журавлев
Сергей Русаков
кристина ларина
+1

В книге Г. Мейера “Свет во тьме” (1967, но писалась она больше 20 лет), посвященной интерпретации “Преступления и наказания” Ф.М. Достоевского как духовно-мистической истории, выражение “складка повествования” употреблено без всяких пояснений:

На первой странице романа мы знакомимся с Расколь­никовым в ту минуту, когда он уже отправляется к старухе на пробу, и лишь потом, из разговоров действующих лиц и авторских замечаний, начинаем понимать, что именно при­вело его к злодеянию. Так же постепенно, из оговорок, забро­шенных Достоевским в складки повествования, раскрывают­ся перед нами явные жизненные зачатия — прямые следствия внутренних духовных состояний Раскольникова. (92, курсив автора)

Подробнее это выражение раскрывается гораздо ниже

Основную суть своих творений Достоевский глубоко за­брасывает в складки повествования. Делает он это как бы на бегу, ни на минуту не задерживая стремительности раз­вивающегося действия. Необходимо пристально с неослаб­ным вниманием следить за беглыми замечаниями, недогово­ренными намёками, будто бы случайно оброненными Достоевским словами. (446)

В обоих случаях складки оказываются хранителями намеков и оговорок: и если намек можно понять как знамение и предзнаменование, то оговорки — это сбои речи, как бы приписываемое Достоевскому косноязычие, которое и оказывается единственным способом посеять смыслы будущего. Предельное внимание противопоставляется рассеянному чтению, и тогда “складку” можно счесть образным выражением для складного повествования, которое позволяет читать без напряжения. А вот повествование на бегу не позволяет скользить по уже сказанному, но всякий раз спотыкаясь, проваливаться в суть сказанного, не допускающую слишком легкого удвоения. И тогда складка — сжатие этой складности, из “складности” как литературной нормы мы получаем “складку” как провал в самую суть.

Складка (pli, англ. fold) во французской теории, благодаря Делёзу, означает особую организацию повествования, открытую и закрытую одновременно, благодаря однокоренному слову “реплика”. Если говорить сжато, как бы сминая текст, то он и перестает быть простым удвоением реальности, а становится репликой, позволяющей нам как-то отнестись к сказанному. Русское слово “складка” слишком многозначно, чтобы мы его поняли как такую динамику реплики, тем более, что значение в европейских языках поддержано, скажем, аристотелевским καμπή — означающим как складку-изгиб, так и сочленение, благодаря которому работает не только организм животного, но и его отдельные органы. Тогда понятно, что складка в делёзовской традиции — это способ производства смысла текстом, который и можно понять как такие “органы без тела”.

Еще один раз выражение “складки повествования” встречается в книге Мейера, когда говорится о возможном будущем протагониста:

Но все в этом романе-трагедии органично, все изнутри связано друг с другом и всякая попытка убрать из него, как нечто лишнее, малейшее звено, малейший намек грозит крушением всему многоэтажному зданию. Достоевский не показал нам Раскольникова преображенным, но всё воз­можности его душевного спасения наметил в совершенстве. Только необходимо долго и пристально вглядываться во все складки повествования, чтобы эти возможности обна­ружить полностью. (375)

Итак, во всех трех случаях складки повествования таят в себе семена будущей формы главного героя — как преступника или как преображенной личности. Но что означает это выражение, которое по-русски может означать и сжатость, и смятость, и складность? Ключевым мы считаем слово “склад”, которое, вероятно, было словом религиозно-философских разговоров, которое могло иметь два значения “склад личности” в значении случайных качеств, в противоположность “строю личности” как решимости и подвига, и “склад” текста как случайно сложившаяся форма, в отличие от “строя” или “устройства” как продуманной формы. Таков был узус общения эмигрантских философов, что мы видим и в других книгах, столь же по большей части служащих записями разговоров и догадок внутри разговоров, чем являющих собой систематические исследования. Например, в книге П.К. Иванова “Тайна святых” (1949), вышедшей из тех же кругов собеседований, говорится о недоверии к Библии в русской традиционной культуре.

Говорить своими словами значило низводить писание с его священной высоты. Особый склад и самый звук церковного слова должен был действовать, как нечто торжественное и даже непонятное.

“Склад” — случайно сложившееся целое, в котором как раз ценны любые мелочи, даже звук. Тогда “складки” — это нарочное сложение этого случайного целого, и тогда мелочи так же темны и суггестивны при простом чтении, но они становятся нарочными для героя: они определяют, что он может быстро принять свою конечную форму. По сути, перед нами попытка описать зависимость героя от текста его жизни, исследовать идеологического героя, перестав видеть в нем отражение идеологий. Но когда язык такой еще не разработан, который бы описывал состояния героя, не сводя их к психологическим состояниям, то только имитация скорости, скорости становления и скорости восприятия, может объяснить эту мысль. Говорят не термины, а говорит скорость молниеносной догадки между их разрывами.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Михаил Журавлев
Сергей Русаков
кристина ларина
+1

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About