9 апреля умер от инсульта Ричард Тейтельбаум — новатор live electronics, способствовавший утверждению синтезатора в качестве признанного концертного инструмента и исследовавший возможности его использования в мировой музыке и новом джазе, а в более поздние годы своего творчества создававший музыку с помощью интерактивных компьютерных систем.

Он был одним из основателей и бессменным — на протяжении более пятидесяти лет — участником Musica Elettronica Viva. Чтобы дать ассоциацию с историческим и культурным контекстом, напомню фильм «Забриски Пойнт» (1970). Как Антониони сам заявлял, версии главных сцен, сделанные Musica Elettronica Viva, нравились ему больше, чем записанные группой Pink Floyd, однако он был вынужден уступить воле кинокомпании… В фильме оставили лишь малую часть саундтрека MEV.

(Более искушённые синефилы могли видеть анимационный фильм «Спаржа» 1979 года Сюзен Питт с музыкой Тейтельбаума.)

Musica Elettronica Viva использовали биологическую обратную связь аудитории, — мозговые волны, электрокардиограммы и другие сигналы, — стирая границу между исполнителями и зрителями.

Считается, что Тейтельбаум принёс в Европу первый синтезатор Moog (“муг”), на котором он тогда сыграл более 200 концертов.

* * *

…Ощущение, что я должен написать этот текст, было ещё до того, как Ричард ушёл. Ощущая себя главным его «фанатом» на русскоязычном пространстве, я, предвосхищая момент ухода Тейтельбаума, чувствовал некую ответственность за то, чтобы ещё раз представить его здесь.

Знакомство произошло в 2013 году, когда я только начинал свою деятельность «продюсера». Увидел на фэйсбуке сделанный Андреем Сучилиным, — тоже, увы, уже покойным, — репост объявления Алексея Плюснина о том, что в Питере будет «многолетний соратник Энтони Брэкстона» и что он хотел бы выступить в Москве. Удивительно сейчас вспоминать, что я не мгновенно откликнулся, хоть и сразу заметил. Подумал день-полтора. У меня уже шла подготовка к концерту Жоэль Леандр и Акоша Селевени, что, конечно, было невероятным авансом на весь последующий путь, а тут ещё и Тейтельбаум, — я впоследствии всё больше поражался и до сих пор поражаюсь этим подаркам… Алексей соединил нас напрямую, и мы начали переписываться обо всех деталях.

В те же дни я общался в одном из ныне уже не существующих московских клубов с Александром «Фаготом» Александровым (он там играл в тот вечер с другими музыкантами группы «Звуки Му») и в ходе разговора упомянул о том, что скоро принимаю Ричарда Тейтельбаума. Фагот отреагировал буквально вот так: «Он сумасшедший!». Я насторожился — ведь мне его встречать, быть с ним, взаимодействовать… Озвучил своё возникшее опасение. На что Фагот ответил: «Не, клавишник». Впоследствии я очень хорошо понял, что мой собеседник имел в виду. Неадеквата не будет, не беспокойся. В человеческом плане. «Я слышал его на одном фестивале».

…Перед концертом Леандр мне пришлось говорить вступительные слова, и я объявил концерт Ричарда, который был на следующей неделе, упомянув об их сотрудничестве, зафиксированном на релизе Leo Records. Жоэль заметила в коридоре Культурного Центра ДОМ афишу предстоящего концерта и сказала: «О, Ричард!», а Ричард потом, узнав, что она тоже была здесь, сказал: «Мы могли бы сыграть вместе…».

Встретились мы в вагоне поезда «Сапсан». Ричард спросил, приехал ли я на этом поезде из Санкт-Петербурга. Но нет, я просто зашёл, чтобы помочь с вещами. Ричард приехал вместе с женой, пианисткой Хироко Сакурадзава. Мы шли к такси, и я сразу заметил, как медленно он ходит, — уже тогда, в 74 года… Неподалёку от гостиницы на Большой Никитской был белорусский ресторан, рекомендованный нам сотрудниками гостиницы, — помню, обещали даже скидку как клиентам, — и мы пошли туда. Ричард сразу насел на меня с вопросами о Сноудене, а когда принесли еду и я упомянул о концерте московских музыкантов, на который мы могли бы сходить вместе, Ричард немедленно спросил: «Кто они?», и Хироко попридержала супруга: «Дай ему поесть!». В ресторане играли музыканты, в какой-то момент они даже подошли к нашему столику. Хироко пояснила мне, что обычно они не ходят в места с живой музыкой… Когда инструменталисты вернулись туда, где стояли, они заиграли грустную мелодию, и мы решили, это из–за того, что мы не дали им чаевых… Ричард немного расстроился, и Хироко прокомментировала: «Это Ричард, он такой…». Вечером слушали в «Китайском Лётчике» проект с участием Григория Сандомирского, после концерта я их познакомил, а потом, уже в ДОМе, подарил его диски.

Саундчек в ДОМе начался накануне (за что отдельное спасибо выступавшим в тот вечер Антону Ефимову и Евгении Сивковой), чтобы проверить совместимость педали с клавишами, и тому подобное… Я подошёл к райдеру весьма ответственно, и Ричард это оценил. Например, уже на саундчеке в день концерта он пожаловался, что слышит некий фоновый звук, который ему мешает. Я предположил, что это кондиционер, но Ричард возразил: «Нет, он идёт оттуда», — и указал в сторону бара. Поэтому я попросил бармена, несмотря на июнь, отключить холодильники на первые тридцать минут концерта, так как музыка, — предупредил композитор, — в начале будет очень тихой, а потом громкость будет постепенно нарастать. Один из двух кондиционеров тоже был отключён, и мы попросили билетёра не пускать в зал в первые полчаса.

Со всеми этими приготовлениями, концерт начался только в девять вечера, при заявленных в анонсе восьми и негласном правиле ДОМа, что музыка начинается ближе к половине девятого. Пришли Андрей Сучилин, благодаря которому я и оказался организатором этого события, с супругой Лидией Тихонович, пионер российской экспериментальной электроники Алексей Борисов, саксофонист Олег Маряхин, рок-журналист Владимир Миловидов, академический критик Ирина Северина и другие, хотя в целом народу было умеренно. Конец июня — не самое благоприятное время, многие уже уезжают из города.

Краткое, но очень ёмкое и содержательное вступительное слово сказал Дмитрий Ухов, после чего на сцену вышел Ричард. Сел, справа — ноутбук, посередине — клавиши, слева — рояль. Начал, глядя в экран, тихонько водить пальцем по тач-пэду, в зале — полная тишина. Отчасти благодаря ожиданию начала концерта, отчасти благодаря некоей созданной нами ауре, слушатели сидели без движения, и так прошла минута, две… Я забеспокоился: может, что-то не работает?… И тогда, уже минуты через три после выхода Тейтельбаума на сцену, я начал замечать какие-то едва слышимые звуки… Это объясняет название основного из двух треков альбома “Solo Live” — “Threshold Symphonies” (или объясняется им). Пороговые уровни слышимости. Думаю, Ричард тогда начинал слышать то, чего мы — сидящие в зале — ещё не слышали… Спустя четыре года, разговаривая с ним в Мулюзе, я спросил об этом, и он ответил, что может дать минуту-две тишины в начале, да. Но при этом слышит другие звуки в зале. Я считаю, что это его метод позволить нам почувствовать, осознать свои пороги восприятия…

…Потом я начал слышать струнные, и голоса, и что-то ещё… Громкость, действительно, постепенно увеличивалась — очень постепенно, так, что её возрастание замечал так же, как и само появление каких-либо звуков в начале. Ричард повернулся к клавишам, использовал низкие тембры, заставившие меня в какой-то момент даже выйти из зала на минуту, а потом стал играть на рояле, не применяя трюкачества, которое можно было бы предположить, в игре одной рукой на синтезаторе, а другой — на рояле. Нет, он последовательно переходил от наиболее современного к наиболее древнему, что и было одним из посылов его выступления: вот такое путешествие во времени… Игра на рояле была минималистична с точки зрения техники, однако запомнилась моментом исследования, опять-таки, порогов слышимости и восприятия звука. Навсегда запечатлелось в памяти, как Ричард нажал клавишу, но она не издала звука, мы слышали лишь звук её нажатия, — настолько абсолютной была тишина в зале! — после чего он нажал её ещё раз, и снова лишь механический звук от совершаемого им действия, и только при третьем нажатии той же самой клавиши произошёл тихий звук её ноты.

…Уже за роялем Ричард использовал crackle-box, напоминая о ранних этапах развития электронной музыки, а в самом конце сета в руках композитора соприкоснулись две маленькие тибетские тарелочки, отзвук которых повис в зале, Тейтельбаум посмотрел на часы, встал и откланялся.

Поклонившись в нескольких частях сцены, спросил: «Сказал ли вам Дмитрий о surprise guest?» — и ей была, по рекомендации Дмитрия Ухова, польская флейтистка Эдита Фил, которая тогда жила в Москве. Расскажу об этом запланированном бисе через впечатления Андрея Сучилина: Ричард её постоянно [подкалывал], сначала — взяв на синтезаторе флейты, при том, что у неё самой была флейта, потом — уходя сразу в другую октаву, как только она начинала находить какое-то взаимодействие…

Ричарда и Хироко увезла в гостиницу Людмила Дмитриева на своём автомобиле, выручившем меня и на предыдущем концерте, с Жоэль и Акошем, а я остался с московскими музыкантами, так надеявшимися устроить запись с Тейтельбаумом на следующий день. По ряду причин этого не случилось. Когда все разошлись, я был вдвоём с моим университетским другом, и мы тщетно искали, где бы посидеть без музыки, потому что после такого не хотелось вообще никакого музыкального фона (как и Хироко с Ричардом этого не хотелось, но им — вообще всегда, часть их образа жизни). В конце концов мы оказались в корчме, где украинская народная музыка была всё-таки настолько далека от услышанного, что можно было как бы не замечать…

Следующий день Ричард отдыхал, потом мы слушали российскую премьеру “Stimmung” в исполнении Ансамбля Дмитрия Покровского, и вот уже пришёл день отъезда. На прощание, уже стоя в дверях Аэроэкспресса, Ричард сказал мне: “Alex, don’t smoke that much.” — на что я ответил, что всегда курю в стороне, не нанося вреда другим, но Хироко пояснила: “It’s for you!”.

Я смотрел на Ричарда, будто вижу его в последний раз, потому что уже тогда он выглядел таким пожилым и хрупким. Невероятной удачей оказалось, что мы встретились ещё дважды…

* * *

…Дальнейшая история связана с отчаянными стараниями привезти в Россию Musica Elettronica Viva — MEV — продолжавших изредка давать концерты в разных странах. «Это созвездие, которое можно наблюдать пару раз в году или реже», состояло тогда из Тейтельбаума, Элвина Каррена и Фредерика Ржевского, основавших MEV в 1966 году в Риме. Ещё будучи в Москве Ричард сообщил мне, что в конце года они будут играть в Германии. Я забронировал дату в ДОМе, но в конце концов пришлось отменить. Не состоялось это и в 2016, когда, празднуя 50-летие группы, они выступили в Канаде, Италии (в одном из двух концертов как специальный гость приняла участие Полин Оливерос), Чехии и США. Я называл осуществление своего замысла «путешествием в Икстлан»… Даже дуэту Тейтельбаума с Карлушем «Зингаро» пришлось ещё два года ждать своего воссоединения в Москве — несмотря на то, что Ричард приезжал в Европу, и даты для него здесь держали до последнего.

Наконец в 2017, узнав о том, что MEV приедут на фестиваль в Мулюз, я отправился туда — хотя бы раз в жизни услышать их live, поговорить с ними о возможных российских гастролях, ещё раз увидеть и услышать Ричарда. Удивляло, что он всё ещё решался совершать авиаперелёты: на сентябрь были запланированы концерты в Аргентине — сольные Тейтельбаума, Ржевского и Каррена, и MEV.

Встретились за обедом перед их выступлением. Ричард встал, чтобы меня поприветствовать. Я познакомился с Фредериком (а с Элвином, приехавшим раньше, уже общался до этого), и эти полчаса за одним столом тоже запомнились на всю жизнь — во многом, конечно, из–за эксцентричности Ржевского, но и встреча с Ричардом спустя четыре года, и осознание того, что я сейчас — в компании Musica Elettronica Viva, разговариваю со всеми тремя…

…Звуки Ричарда в их сете были тонкими, негромкими, что он и прокомментировал, когда я с ним беседовал на следующий день в гостинице: «Я вообще предпочитаю такие». Ни о чём предварительно не договаривались, признался Элвин, отвечая в неформальной обстановке на вопрос одного из слушателей: «Только — непосредственно перед выходом на сцену Фредерик сказал, что мы будем играть 48 минут, и ровно столько мы и играли». Забавно, как после слов Ржевского “So Trump’s wife walks out of her bathroom, and she says…” Каррен запустил свой сэмпл:

“Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.”

— из Велимира Хлебникова… Сет завершился коротким восточным сэмплом, точно и мгновенно, столь разительно отличаясь от очень многих импровизационных сетов, которые мне приходилось слышать, когда музыканты пытаются понять, закончили они — или ещё нет.

Много осталось впечатлений от того общения. Например, Ричард рассказывал, как во время концерта с роботизированными роялями в Германии один из них загорелся, а он спокойно доиграл до конца, что ошеломило его немецкую ассистентку по технической части…

Как, давая задание студентам, оговаривал: “No beats!” — а ему всё равно приносили с битами, пребывая под влиянием рэп- / хип-хоп-культуры (да ещё и просили «пятёрку» — «четвёрки» было мало), и, рассказывая об этом, расстраивался…

…Из Франции Ричард отправился в Швейцарию, на другой фестиваль, где выступал с квартетом Эндрю Сирилла.

* * *

В 2018 мы начали готовить выступление MEV на традиционном осеннем фестивале «Длинные Руки». Одна переписка чего стоит: доходило до предложения перенести концерт не только в Большой театр, но и на Международную космическую станцию, но Дмитрий Ухов отговорил — «А ты представляешь, сколько бумажной работы будет…» Я и тогда понимал, и впоследствии, что им тесно на Земле, они в некотором смысле уже за её пределами, в космосе, и именно поэтому готовы были бы полететь на МКС, даже рискуя не вернуться… Так или иначе, было сделано невозможное, и вот мы с Людмилой Дмитриевой едем в аэропорт встречать музыкантов.

Из анонса: «Каждый год артистов, которые выступают на фестивале “Длинные Руки”, объединяет некая концепция, лежащая в основе программы. В этом году фестиваль — 15-й, юбилейный. Он соберёт музыкантов, ассоциирующихся у слушателей с совершенно различными направлениями, стилями и жанрами новой музыки, но — вместе с тем — родственных своей внутренней бескомпромиссностью, безусловностью в жизни и в творчестве. Кроме того, более половины имён в программе — это не просто свидетели самой значительной эры музыкальных экспериментов (1950-60-е), но непосредственные участники происходивших тогда в искусстве трансформационных процессов, авторы новаторских, революционных экспериментов со звуком, музыкальной технологией, композицией и импровизацией».

Планировалось исполнение коммунистом Фредериком Ржевским 7 ноября своего самого известного произведения — “The People United Will Never Be Defeated!” (1975), на следующий день — сольный сет Элвина Каррена и дуэт Тейтельбаум — Зингаро, а завершением — MEV, в максимально оригинальном на тот момент составе…

По несуразным бюрократическим причинам Ржевский не смог выступить в Москве (его день в ДОМе спас ансамбль Kymatic, исполнивший не одну его пьесу, а целое большое отделение, и неожиданно подаривший публике второй — импровизационный — сет, в котором к ним так же неожиданно присоединились Роман Столяр и лауреат конкурса имени Чайковского Фёдор Амиров), и в финальный — кульминационный — вечер фестиваля MEV сыграли в составе Тейтельбаум — Каррен — Зингаро. За роялем, — в дополнение к его неизменным электронным клавишным, — был Элвин. Я объявлял осторожно, «встреча в духе творческого объединения композиторов-импровизаторов электронной музыки MEV», «виртуозы электронных и акустических инструментов, мастера спонтанной композиции»… Однако после концерта, в ресторане (где с нами был композитор Арман Гущян, привозивший незадолго до этого другого первопроходца — Элвина Люсье), и Каррен, и — что особенно для меня важно — Тейтельбаум безоговорочно заявили, что сегодня это была Musica Elettronica Viva. MEV — это всегда были “whoever was around”, сказал Элвин.

Таким образом, изначальный замысел, к реализации которого я шёл пять лет, так и остался «путешествием в Икстлан», но при этом мы услышали уникальный состав MEV, сыгравший один-единственный концерт… Постепенно сливающиеся эмбиентные электронные звучания трёх участников (Зингаро тоже использовал электронику, как он вообще часто делает), которые становятся тише, потом — ещё тише, ещё, и наконец затихают совсем, а после этого — весь зал разом встаёт в едином порыве и аплодирует стоя, — после этого не стыдно, если фестиваль «Длинные Руки» 2018 года действительно останется последним…

…Помню, как на саундчеке предыдущего вечера Ричард первый раз попробовал клавиши (кстати, те же самые, что и в 2013, предоставленные Сергеем Семёновым, которого обычно все видят у столика с дисками во время концертов в ДОМе), и я совершенно обомлел от его этого очень своего звука. Немало было разговоров за несколько лет от и до, с самыми разными музыкантами, о Тейтельбауме, и Томас Бакнер, выпустивший на своём лейбле альбом “Solo Live”, отмечал, что Ричард использует «самую необычную электронику»… Об этом пишет и Стив Смит в некрологе, к которому я ещё обращусь впоследствии: “a signature sound”, и, цитируя тромбониста и композитора Джорджа Льюиса, которому он позвонил для этой публикации, “Richard had a very iconic sound, and people could draw from that in order to create their own worlds of music.”

Завершая воспоминание о нашей последней встрече, я хочу отметить, насколько Ричард до последнего стремился к живым выступлениям (особенно — с другими музыкантами). В Москве, во время этих последних гастролей, он несколько раз чуть не упал, и впервые за всё время нашего общения пожаловался на самочувствие… Провожая их в аэропорту, я заказал для него “wheelchair service”, и, перед тем как он сел в это кресло, мы обнялись на прощание… Тем не менее, даже ещё в прошлом апреле он надеялся поехать осенью в Варшаву и снова сыграть с Элвином и Фредериком, и мы переписывались о сопутствующем концерте в ДОМе, коль скоро они будут настолько близко. Был как будто предоставлен ещё один шанс, но этому было не суждено состояться, и в Варшаве на сцене были Каррен и Ржевский — Тейтельбаума же транслировали из США…

* * *

Вернусь теперь к тексту Стива Смита, опубликованному в апреле в The New York Times — на сайте и в печатной версии газеты. Мне кажется, автору удалось уловить и выразить очень сущностные, глубинные вещи о Ричарде. Я привожу отдельные фрагменты (полностью — по ссылке).

«Тейтельбаум, придававший в своём звуковом лексиконе особое значение потусторонним звукам и текстурам, работал со всеми от Карлхайнца Штокхаузена до Энтони Брэкстона.

…Создание музыки с помощью машин Тейтельбаум видел с перспективы, укоренённой в интуиции и физических качествах человека, что отделяет его от более раннего поколения экспериментаторов, сосредоточенных на студийной работе.

“Мой подход к искусству музыкальной импровизации, — писал он в статье 2006 года в журнале Contemporary Music Review, — занимается развитием и осуществлением музыкального потенциала бессознательного.”

В той статье Тейтельбаум объяснял, что к этим исследованиям его подтолкнуло описываемое им как “что-то вроде галлюцинаторного опыта, который был у меня однажды вечером в 1966 году в Риме, в этом опыте я представлял необычные волны энергии, проходящие между мной и двумя другими людьми, с которыми я там находился.”

Стремясь перевести этот опыт в музыку, он привлёк Роберта Муга к разработке интерфейса, который бы позволил мозговым волнам, пульсу, дыханию и кожно-гальванической реакции запускать звуковые ответы синтезатора…

Вспоминает Элвин Каррен (который ещё в Йельском университете, в первой половине 60-х, был соседом Тейтельбаума по комнате): “Ричард, редко занимавший лидирующую роль, был основополагающей атмосферой музыки, окружая её знанием, юмором, иногда — политически заряженными напоминаниями, но никогда, тем не менее, не боясь принять на себя руководство и всех нас уничтожить всей историей электронной музыки. Хотя наши музыкально-философские стили в концертах были индивидуальными, Ричард давал нам надёжную мистическую нить, которая связывала нас всех.”

…Тейтельбаум объяснял свою работу “созданием ситуации взаимодействия, в которой исполнитель не может сознательно понять или предсказать результат своих действий, и его психика обойдёт более поверхностные уровни мышления и рационального контроля, чтобы достичь чего-то более глубокого.”».

«Первый его сольный концерт в доме был вообще одним из лучших и самых пронзительных в моей жизни. Возможно даже самым лучшим.» — написал один из постоянных слушателей ДОМа, узнав о смерти Тейтельбаума, точно выражая значение того концерта и в моей жизни.

Ричард изменил меня. Спасибо и светлая память.