В середине 2000-х в России ходила горькая шутка: «Страшный сон российской интеллигенции: “ДОМ-2» на канале «Культура»». Перефразируя шутку, о современной ситуации с «толкованием истории” можно сказать так: «Страшный сон российских историков: сочинения Старикова и Фоменко признаны научными».

Сейчас уже можно признавать или не признавать этот факт, но современный российский социум уже давно находится на своеобразной «исторической» линии фронта и эта битва за «историческую память» раскалывает, по сути, восприятие истории в обществе, осложняя и без того непростую ситуацию с цивилизационной и национальной самоидентификацией российского социума.

Туманная перспектива «горизонта ожидания», которая все же успела сложиться в нашем обществе, может сформировать (да и уже формирует) лишь такую же неясную социальную идентичность, оставив открытыми на поверхности социальной памяти такие вопросы, как «какова наша история?», «чем же мы можем гордиться в нашей истории?» и самый непростой на сегодня вопрос — «кто может истинно истолковать нашу историю?».

Начало хаоса

Для того чтобы любая социальная группа обрела коллективную идентичность, ей необходимо общее понимание событий и опыта, постепенно формировавших эту группу. Это высказывание британского историка Джона Тоша особенно актуально сейчас, в условиях неуверенно сформированной исторической парадигмы постсоветского социума. Чтобы лучше понять особенности постижения истории советским обществом, стоит отметить, что исторический нарратив советского социума базировался на довольно стройной и упорядоченной схеме марксистко-ленинского понимания истории. Да, для историков «белые пятна» и лакуны такого понимания были прекрасно видны, да, в историческом сообществе была негласный список табуированных тем, но, тем не менее, советское общество получало от исторической науки СССР определенное обоснование своего величия и «особого пути».

«История существовала только для того, чтобы наступило «сейчас», — не без иронии заметили выходцы из СССР Александр Генис и Петр Вайль, — «Долгая эволюция вела к тому, чтобы из питекантропа сквозь ряды рабов и крепостных пробился простой советский человек с микроскопом в руках» . От побед древнерусских князей и сражений Александра Невского с Западом в лице «немецких псов-рыцарей» через победы петровской армии к «заре человечества» — Революции и дальше — к современности проводилась ощутимая аналогия. В принципе, такое положение устраивало всех: советская власть получала доказательства собственной исторической легитимности, советское общество — оправдание своего бытия, советские историки — возможность заниматься наукой.

Побочным эффектом такого «общественного договора» было негласно признаваемое социумом право именно историков толковать историю. Конечно, сходное право истолкования было у КПСС, весьма ревниво относившейся к описанию истории СССР, но, тем не менее, определение — что считать историческим фактом, а что считать вымыслом — было за советской исторической наукой.

Казалось, что status quo будет вечным, однако к 1980-м в советском историческом сообществе начали развиваться новые методологические подходы, стали изучаться новые, доселе запретные темы, начало меняться отношение к западным историческим и историографическим концепциям и теориям. Такой неожиданный поворот событий был отчасти следствием того, что партийный контроль над исторической наукой начал слабеть. В результате это привело к двум важнейшим последствиям для советского общества: полученные результаты стали очень широко публиковаться в СМИ, что, в свою очередь, вызвало кризис историознания в обществе, по-прежнему рассматривающего историков как выразителей социальной идентичности. Процесс гласности в период Перестройки буквально обрушил на головы обывателей информацию, в корне перечеркивающую все доперестроечное «поле опыта» социума. Не случайно красной нитью в знаменитом письме Нины Андреевой «Не могу поступится принципами» проходит тезис о том, что пересмотр базовых для советского социума исторических оценок может привести к резкому размытию прежних ценностных установок, что в обществе появляются «нигилистические настроения, появляется идейная путаница, смещение политических ориентиров, а то и идеологическая всеядность. Иной раз приходится слышать утверждения, что пора привлечь к ответственности коммунистов, якобы «дегуманизировавших» после 1917 года жизнь страны» . Прежний нарратив был смят и выброшен, новый — ещё не создан.

Логично, что после разочарования советского общества в истории СССР наступил крах самого СССР. Однако ещё логичней то, что развал прежней исторической парадигмы советского социума ударил и по ее создателям: историки и историческая наука в сознании среднего обывателя потеряли тот флер загадочности и высшего знания, что прежде окружал и интеллигенцию вообще и научных работников — в частности.

Свято место пусто не бывает

Одним из следствий этого краха парадигм было то, что общество начало сомневаться в тех, кто более или менее легитимно описывал общее понимание событий и опыта, формировавших данное общество. Точнее — кто мог более или менее легитимно (с точки зрения общества) и профессионально (с точки зрения науки) уточнить, что считать историческим фактом, а что — легендой.

И естественно, что с конца 1980-х -начала 1990-х на место «толкователей истории» стали претендовать не только ученые-историки, но и другие, не всегда историки и не всегда — ученые. Проще говоря, сначала просто дилетантизм («да что там в истории особого знать, я вот заинтересовался, почитал и — могу с любым поспорить») а затем воинствующий дилетантизм («все ученые-историки путают и врут по определению, поэтому их слушать не нужно, мы сами до истины докопаемся») начал понемногу, но все больше и больше утверждаться в общественном сознании, прельщая все новых и новых адептов простотой и доступностью своих тезисов. Сам набор тезисов мал, но эффективен:

1. Все историки врут (как вариант — «искажают», «ошибаются», «скрывают»)

2. Для постижения истории специальных знаний не требуется, достаточно лишь иметь интерес к ней.

3. Истину в истории может сказать любой, кто «старается доискаться до всего своим умом и рабскому следованию авторитетам предпочтет здравый смысл и логику» .

Четвертый тезис появился как реакция общества на лишение прежней исторической парадигмы и, по сути, объявлял каждого сомневающегося в таком толковании истории либо «врагом»/ «антипатриотом» либо просто малокомпетентным человеком.

Следовательно, в условиях такого подхода практически любой не-историк, в т.ч. и вообще далекий от науки, может сказать свое «веское слово» в истории, и это будет равноценно мнению историка. Иначе говоря, «девочка-пятиклассница имеет мнение, что Дарвин неправ, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьезный вызов биологической науке» , как иронично заметил советский и российский лингвист, действительный член (академик) РАН Андрей Анатольевич Зализняк в 2007 году в своей речи на вручении Литературной премии Александра Солженицына. Более того, иногда нарочитый отказ от знаний, бравирование своей некомпетентностью в истории входят чуть ли не в обязательный джентльменский набор такого «ниспровергателя историков» . Главное — пояснить свой вариант «ниспровержения» какой-либо патриотической необходимостью.

Первой ласточкой воинствующего «ниспровержения истории» и первой попыткой застолбить вакантное место «толкователей истории» явилась печально известная «Новая хронология». В 1980-х гг. группа ученых-математиков во главе с Анатолием Тимофеевичем Фоменко и Михаилом Михайловичем Постниковым, используя метод статистического анализа, возродила концепцию Николая Александровича Морозова, согласно которой античные и средневековые события происходили не ранее второго тысячелетия нашей эры, а памятники истории и культуры, свидетельствующие о них, являются подделками XV — начала XVIII веках, и там смещены не только датировка, но и сведения об «исторических» лицах и территориях. Помимо собственно математических методов, Анатолий Тимофеевич Фоменко и Михаил Михайлович Постников включили в свои публикации своё понимание филологии, археологии, архитектуры, эпиграфики, нумизматики, палеографии. Не касаясь собственно критики «Новой хронологии» , стоит заметить, что первоначальный посыл этого проекта был вполне благороден и имел своей целью критику прежней научной концепции ради установления истины. Другое дело, что авторы «Новой хронологии» не смогли принять тот факт, что с этой задачей они не справились. Таким образом, инициаторами явления, позже названного «фольк-хистории» и вовлекшего в информационное пространство социума огромное количество воинствующих дилетантов, явились именно ученые, хотя и дилетанты в исторической науке. Однако это явление было тут же поддержано большим количеством обывателей, увидевших — неважно, искренне или нет, — в «Новой хронологии» шанс вернуть утраченное историческое величие. Уже в 1998 году, отвечая на закономерную критику историков, лингвистов, астрономов и т.д. на построения «Новой хронологии», защитники «Новой хронологии» заявляли иначе: «Наша цель скромнее: рассказать читателям о том, как, когда и кем мог быть организован заговор против русской истории. Заговор, ставивший своей целью принизить великое прошлое нашего Отечества, извратить роль наших предков в мировой истории» .

С появлением «Новой хронологии» стало явным некое условное размежевание в социуме между теми, кто полагался на историческую науку в области функционирования исторической памяти и теми, кто считал историческую память российского общества, как минимум, неполной и как максимум — недостоверной. Но если первая группа, разделяя ценности исторической науки, в массе разделяла и такие этические нормы науки, как объективность, взвешенность суждений, упор на факты, то вторая группа активно использовала патриотическую риторику, обвиняя всех, кто с ними был не согласен, или в тупости или в отсутствии патриотизма.

Качественно иным этапом расцвета воинствующего дилетантизма в истории становится активная пропаганда т.н. «Велесовой книги» со стороны неоязыческих группировок в 1990-х. Несмотря на то, что это произведение давно и аргументировано признано историческим сообществом фальшивкой , «Велесова книга» уже в 1980-х стала своеобразным опознавательным знаком «патриота» от «не патриота», хотя и в достаточно узких националистических кругах. Однако, по мере включения все новых и новых «рекрутов» в процесс «защиты» истории России от историков, «Велесова книга» стала приобретать черты социального символа. Как верно заметил уже упоминавшийся академик Андрей Анатольевич Зализняк, «подлинность “Велесовой книги» защищают (часто с фанатичностью и агрессивностью) почти исключительно энтузиасты-любители и журналисты… Между тем среди непрофессионалов, увлечённых «огромной патриотической», как им кажется, ценностью «Велесовой книги”, вера в это произведение распространена довольно широко» .

В результате уже к середине 1990-х подобное «любительство» истории, а, точнее, воинствующее дилетантство привело к невиданному расцвету различных лженаучных теорий, все достоинство которых заключалось в безусловном «патриотизме», согласно риторике их авторов.

Уже мало кто вспоминал, что первыми на место «толкователей истории» претендовали все же ученые из команды Анатолия Тимофеевича Фоменко, что среди ученых-историков, филологов или других специалистов в области гуманитарных наук попадались специалисты, вполне охотно разделившие описанные выше тезисы воинствующих дилетантов. Причем, как выразились исследующие эту проблему ученые-историки Андрей Евгеньевич Петров и Виктор Александрович Шнирельман , каждый ученый является неотъемлемой частью своего общества и очень вероятно, что он разделяет свойственные его социуму заблуждения и предрассудки. И перед ним зачастую встаёт трудный вопрос: сохранить лояльность своему обществу или своей группе, нарушив при этом научную этику или принятые в науке принципы анализа источника, или остаться верным научным принципам, пожертвовав своей общественной репутацией и даже благосостоянием? Как бы то ни было, вскоре, получив компьютерный доступ и к информации и к выражению своего мнения, воинствующие дилетанты начали спешно создавать свои исторические версии разной степени достоверности, забивая информационное пространство российского социума.

Таким образом, к середине 1990-х г. развал советского историознания и отказ от прежней марксисткой методологии привел к двум взаимосвязанным результатам. В сообществе историков начало действовать одновременно несколько направлений, касавшихся самых разнообразных научных проблем и подходов, таких как гендерная история, микроистория, история повседневности и т.п. . Разрабатывались и вводились в научный оборот новые массивы исторических источников, начинали исследоваться новые направления и по-иному изучались старые.

Однако после появления «фольк-хистори» историческое сознание российского общества можно было определить одним словом — «хаос», поскольку помимо собственно историков, в нем действовало большое количество не-историков различного уровня подготовки, по своему толкующих те или иные моменты истории. Сами же историки в силу методологического плюрализма просто не смогли внятно ответить на естественные вопросы постсоветского социума о том, что взять за точку отсчета в истории, или что включить в ту коллективную идентичность, которая должна была быть у новосотворенного социума. В результате происшедших событий хаотичное историческое сознание столкнулось с целым набором разнокалиберных мифов, конкурирующих между собой. Общее у мифов было только одно: апелляция к великому прошлому России. Так, анализируя специфику национального самосознания, российский политолог Сергей Вадимович Кортунов пришел к выводу о том, что в России с прошлым связываются представления о национальном достоинстве и национальной гордости, в то время как современная политическая история ассоциируется с кризисом, со сдачей позиций великой державы и забвением национальных интересов. Поэтому столь живучей оказывается идеологема «особого пути», противопоставляемая сегодняшней модернизации и поэтому столь популярны различные псевдопатриотические сочинения, где с точки зрения «истинной истории» доказывается, что все достижения в мире — либо «наши», либо украденные у «нас», либо построенные с «нашей» помощью. Историки, доказывающее обратное, знают «правду», но просто-напросто лгут.

«…Прежде всего, лгут профессиональные историки, то есть те, кому правительство платит деньги, но лгут они не только за деньги…»

Вынесенная в подзаголовок цитата известного «борца» с историками Юрия Игнатьевича Мухина показательна для российского социума по многим пунктам. Во-первых, без тени сомнения утверждается, что историки «лгут». Во-вторых, подразумевается, что раз есть «профессиональные историки», то есть и «непрофессиональные», иначе говоря — любители, которые не лгут и которые способны распознать ложь «профессионалов» и защитить историю от «искажений». В-третьих, намек на ложь «не только за деньги» приводит к простому и ясному выводу — лгут «профессиональные историки», выполняя чей-то социальный заказ, причем, скорее всего, тех, кого в среде воинствующих дилетантов принято называть собирательным именем «Враги России». Все эти пункты имели и имеют свое отражение в историческом сознании российского социума.

На сегодняшний день можно уже говорить не просто о том, что в историческом сознании общества путаница, включающая целый сонм противоречащих друг другу мифов. Речь уже идет о том, что в обществе образуются все больше и больше обособляющиеся друг от друга страты, пользующиеся разными мифами и по-разному относящиеся к истории.

Так, российский историк Владимир Викторович Согрин, изучая дискурс исторической культуры в российском социуме, взял за основу классификацию, построенную на соотнесении историографии с исторической культурой и разбивку ее на несколько различающихся субкультур. Среди них историком в качестве важнейших признаются три. Это народная субкультура, отражающая восприятие истории массовым общественным сознанием. Это государственно-политическая субкультура, созданная в той или иной мере при посредстве государственного заказа или партийными публицистами и идеологами. Это научная академическая субкультура, созданная профессионалами на основе документальных источников и научных дисциплинарных критериев. Именно эту субкультуру Владимир Викторович Согрин признает научной и только ее называет исторической наукой.

Если базироваться на данном подходе, то можно заметить определенное сходство в восприятии исторического опыта народной и государственно-политической субкультурами. Прежде всего, речь идет о восприятии недавних, по историческим меркам, событий — убийства царя Александра II, Столыпинской модернизации, Гражданской войне, сталинщине и т.п. Так, и народная и государственно-политическая субкультуры практически одинаково воспринимают наиболее знаковые события, такие как Великая Отечественная война, эпоху позднего СССР, хотя мотивы у субкультур разные. Формируются мифы, удобные для восприятия той и другой субкультурами. И в этом контексте и народная и государственно-политическая субкультуры не будут обращать внимания на то, что научная субкультура опровергает или неоднозначно относится к тем или иным мифологемам. Так, показательна реакция государственно-политической субкультуры на заявление историка, директора Государственного архива РФ Сергея Владимировича Мироненко о том, что бой 28-ми панфиловцев является мифом. Министр культуры РФ Владимир Ростиславович Мединский увольнением директора ГА РФ и последующей жесткой реакцией дал понять, что покушение на развенчивание мифа, удобного власти (или народу и власти) недопустимо.

Однако стоит задать вопрос — в какой связи современный исторический нарратив находится с тем фактом, что воинствующий дилетантизм захватывает в информационном пространстве социума все новые и новые позиции? Дело не только в постоянной генерации мифов, слабо соотносящихся с исторической реальностью. Дело уже в том, что воинствующий дилетантизм с его скудным методологическим и понятийным аппаратом постепенно становится нормой в восприятии и общества и власти.

Лишь с учетом этого контекста стоит упомянуть достаточно резонансный случай, произошедший в мае 2015 года. Основатель и идейный лидер общественной организации «Профсоюз граждан России» и партии «Великое Отечество», один из лидеров движения «Антимайдан» Николай Викторович Стариков 21 мая 2015 г выступил в Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ) с лекцией о противодействии «цветным революциям», пытаясь «раскрыть глаза» слушателям на заговор Запада против России. В ходе выступления ряд преподавателей и студентов РГГУ протестовали против самого факта чтения лекций такой одиозной фигурой, как Николай Викторович Стариков, в РГГУ. Необходимо пояснить, что «работы» Николая Викторовича Старикова представляют собой превосходный образец воинствующего дилетантизма, поскольку, как отмечают многие историки и экономисты , в работах масса фактических ошибок, полное отсутствие доказательной базы, хорошо заметное неумение автора — в данном случае Николая Викторовича Старикова, — работать с историческими источниками, крайне агрессивная, эмоциональная и тенденциозная подача материала. Именно поэтому, утверждал один из участников акции Альберт Саркисянц, протестовали преподаватели и студенты РГГУ, «для которых, ввиду их квалификации, книги Николая Викторовича Старикова — макулатура» . Логично, что в глазах преподавателей и студентов РГГУ (бывшего Московского историко-архивного института) Николай Викторович Стариков ввиду своей некомпетентности просто не имел морального права выступать перед будущими и настоящими историками на исторические и политологические проблемы.

Несмотря на этот достаточно очевидный факт, практически сразу, 25 мая 2015 года, газета «Культура», известная своей близостью к официальной позиции власти по принципу «Etre plus royaliste que le roi» , осветила этот случай. РГГУ, утверждали в газете, «хотят доказать, что Стариков оскорбляет эстетическое чувство строгих академических ученых, а публицист стремится уничтожить это сословие, видимо, для того, чтобы выслужиться перед властью» . Но практически сразу в статье были освещены и истинные мотивы поддержки. «Есть сфера, без перемен в которой все успехи будут бессмысленны — потому что поражение на этом фронте означает проигрыш будущего», — утверждала «Культура» — «это образование, конкретно — высшая школа, еще конкретнее — гуманитарные дисциплины. Именно здесь идет главная битва за умы — потому что тут формируется будущее нации, ее интеллектуальные силы, те, кто потом сам будет формулировать представления о добре и зле: через книги и учебники, фильмы и статьи, масс-медиа и блогосферу. И, надо сказать честно, сейчас в этой среде формируется ударная сила будущей русской революции».

По сути, в этой статье «Культура» весьма дальновидно расставила акценты, поддерживая известного своей некомпетентностью общественного деятеля, громогласно заявляющего о своем патриотизме. Через два месяца, 30 июля 2015 года, в статье Сергея Неклюдова «Конвейер оппозиции» прозвучало мнение политолога Сергея Александровича Маркова, директора ООО «Институт политических исследований», первого заместителя председателя комиссии по развитию общественной дипломатии и поддержке соотечественников за рубежом Общественной Палаты РФ о том, что надо реализовывать «собственные программы работы со студентами в ключевых гуманитарных вузах. Пока, к сожалению, оппоненты действуют на этом поле гораздо изобретательнее и активнее властных структур. Очень важно, чтобы патриотическим воспитанием занимались у нас убежденные образованные люди, а не бюрократы — для галочки. Где взять кадры? Они есть. Просто эти люди сегодня не востребованы и часто отторгаются бюрократической системой». Намек более чем очевиден.

Проще говоря, основным критерием профпригодности работы в ВУЗе для автора цитаты явилась не научная деятельность ученого-гуманитария, а убежденность и патриотизм неких людей, которые отторгаются (вполне возможно, что за вопиющую некомпетентность и безграмотность) «бюрократической системой», требующей научные работы, выполненные на высоком профессиональном уровне, и не принимающей дилетантские поделки.

Именно сама возможность таких явлений и стала следствием мифологизации исторического сознания социума, проведенной как воинствующими дилетантами, так и поддерживающими их специалистами. На этом фоне «исторические» экзерцисы a-la «Христос родился в Крыму» или целые полки «Сенсационных открытий…» смотрятся вполне органично и ожидаемо. Конечно, далеко не факт то, что вскоре высокопоставленный дилетант — «патриот» все же станет олицетворять российскую историческую науку или даже пытаться эту науку развивать. Но необходимо заметить и то, что подобное любительское вмешательство в историческую науку может привести (если не привело!) к «мифологическому психозу» в социуме, не говоря уж о сопутствующем падении общего научного уровня в социуме или уже наблюдаемом росте конспирологических или откровенно лженаучных теорий в информационном пространстве. Говорить о каком-то развитии российской исторической науки в таком контексте — не приходится.