Роман Юрия Лавут-Хуторянского «Клязьма и Укатанагон» — по-хорошему, сумасшедшая книга. Такие книги пишут математики, пришедшие в литературу, или литераторы, которые навсегда остались в душе математиками. Биография автора, тому подтверждение. Дело в какой-то особой узнаваемой чертовщинке мышления, в почти ничем не стеснённом, но отнюдь не безосновательном разгуле творческой фантазии.

Ещё одна характерная черта — книга написана очень по-русски. Тело романа состоит из двух восхитительно несообразных между собой частей, и в этом видится узнаваемая парадоксальность русского сознания, всегда пытающегося соединить в одно целое божественный космос с самогонным аппаратом.

Первая часть, «Клязьма», наполнена характерными для деревенской русской саги пространными лирическими отступлениями, наблюдениями за природой, колоритными сельскими картинами, лирическими дивертисментами и исполненными чувства благодарности одами, то зимним каникулам января с его похмельем и лыжными прогулками, то плодородному лету-красному. Авторский язык в этих отрывках особенно певучий и завораживающий:

Ах, лето! Спасибо, что притормаживаешь, когда разогналось уже, кажется, безудержно. Спасибо, что на самой своей середине замираешь вдруг после пьянящего июньского очарования. Спасибо за возможность распрямиться и оглядеться с вершины твоего холма, когда впереди ещё здоровенный, сладкий ломоть июля и целый, с чуть подувянувшим арбузным хвостиком. Август! На этом гребне, с этой вершины можно катиться.

Простые русские люди, пройдя через мутное горнило девяностых, вливаются в относительно спокойную и стабильную жизнь современной путинской России, подводя печальные итоги последних трёх десятилетий:

Оказалось вдруг, что никакой необходимости в существовании деревни Поречье нет. Также как в существовании тысяч таких или подобных деревень и даже вообще всех деревень.

Впрочем, удивишь ли кого тем, что жизнь в России, особенно сельская — это то, что уже много веков существует не благодаря, а вопреки?

Деревенские — живучие, крепкие, двужильные пробиваются в города, учатся, работают, добиваются успеха, даже делают политическую карьеру. Но, что-то в этом казалось бы нормальном жизненном проекте, в этом «вставании с колен» русскому сердцу не мило. Неизбежен конфликт, сначала внутренний, а потом и внешний. Она — депутат Государственной Думы от «Единой России», он — сочувствующий НБП. И вот уже мировоззренческие, политические противоречия большой страны рассекают надвое супружеское ложе, и отражаются в жизни одной отдельно взятой семьи как звёздное небо в дворовой луже.

Всё вращается в круговороте русской сансары со времён монголо-татарского ига. Ложь и бессмысленность порождают мечты о несбыточном, а несбыточность неизбежно ведёт к разочарованиям, к алкоголю, наркотикам, тюрьме и смертям, ещё более бессмысленным и нелепым, чем сама жизнь. Что характерно для русской народной саги — никакого намёка на хеппи энд, выживают единицы, а те, что выжили нет-нет, да и позавидуют мёртвым. Но как, ни странно, для некоторых после смерти всё только начинается.

Один из героев первой части, Константин Картушев, во второй, расставшись с бременем земной жизни, вдруг понимает, где всё это время был его дом, его малая, она же большая космическая родина — Укатанагон. Да, и сам, он — уже не он, а наблюдатель, или глаз могущественной космической Сущности, устроившей жизнь на Земле, равно как и во многих других галактиках. Немудрено, что с такой высоты всё видится в совершенно ином восхитительном свете:

Чудо какое-то! Такие уязвимые мимолётные, разумные и милые! Эта трепещущая и рассыпающаяся жизнь, этот крохотный, сам собой возрождающийся театр был так великолепно задуман так тщательно воплощён, что его охватил восторг… А ведь это ещё и своё, домашнее и близкое, он всё тут знал изнутри, всю эту прекрасную и разумную жизнь! Он вспомнил своё прежнее презрение и брезгливое чувство, и ему стало стыдно.

Чего только нет во второй части романа. Здесь и философские размышления о паразитах, и великая феминистическая революция с образованием нового, женского генетического подвида Homo sapiens, и войны «синтетических» с «естественными», и возможность для двух влюблённых проверить свои чувства, воплотившись в леопарда, и цифровая будущность, как почти неизбежный венец эволюции, и многое-многое другое. Всего не пересказать.

Кажется, что автор, освободил от бремени несвободы не только своего героя, но и самого себя, чтобы щедро делиться с читателем своим оригинальным панвитализмом, и иметь возможность говорить от имени всего живого.

Запоминается удивительная по силе и пронзительности сцена, по мотивам известной сказки Льва Толстого «Звери в яме». Медведь с беременной медведицей засыпает в берлоге, и ему снится сон, не просто сон, а самый настоящий экзистенциальный кошмар, от которого медведь просыпается только для того чтобы выбраться из берлоги (из ямы) и погибнуть.

В отличие от сказки, которая делает своих персонажей антропоморфными с целью уточнения границ гуманности, автор проделывает обратный трюк. Теперь не зверь служит выявлению существа человека, а человек проявлению звериной сущности (именно поэтому два человека в сумме дают одного леопарда). Биологическое, животное оказывается теперь не средством иносказания, а основой трагического экзистенциального родства.

Не исключено, что кому-то подобные эксперименты покажутся слишком смелыми. Но именно этой смелостью, нетривиальностью, широтой размаха и интересна данная книга.

«Клязьма и Укатанагон». — Москва: «АСТ». — Серия: «Городская проза», — 2019.