— Идиот!!! Куда тебя несет? — она кричала так же, когда Глеб попал в лист ожидания «Врачи без границ». Эпидемия Эболы в Западной Африке. Но там требовались вирусологи, инфекционисты, микробиологи, и его записали в резерв. Надежды мало, разве коллеги заразятся и передохнут в срочном порядке.

— Ну чего ты зря… Не плачь… — Линк плачет. — Отвезу гуманитарную помощь.

Перевязочный материал, инсулин, дексалгин, кофеин, кордиамин, пантенол, глюкозу, дексаметазон, дицинон он купил в Донецке. Единственное окно в кольце блокады — Семеновка. У ополченцев дефицит не только лекарств, но и хирургов, полевых врачей, анестезиологов-реаниматологов. А у него десятилетний (с 3-го курса института) опыт ночных дежурств в госпитале скорой помощи Джанелидзе. Самоубийцы, передозы, криминал, бомжи. Сколько угодно навыков и никакой морально-психологической мотивации. Спасать тех, кто хочет подохнуть! Тратить время на тупых мудаков, которым незачем и скучно жить!

В Константиновке, за 25 км от Семеновки, его задержал нацгвардейский патруль с похмелья, но обыскав и, не найдя ничего подозрительного, пропустил. Рации Кенвуд и глушилки жена зашила в заднее сиденье дедовской «Волги», остальное не привлекло внимания. Паспорт у него руинский.

Асфальт жует и жрет 15-ти дюймовую резину, мелькает черно-белая лента ограждений. Лес обступает дорогу. Белым на ультрамарине р. Карповка, Славкурорт, Словяньск налево. Над ним нависает Шервуд. Нескончаемые клюшки уличных фонарей и штанги линий электропередач, связанные друг с другом суровыми нитками. Вдоль и поперек. Воронки от снарядов. Горы старых покрышек. Блокпост. «Добро пожаловать в Ад!!!» — красной краской на бетонных блоках.

Глеба сразу отвели в медсанбат — медпункт иначе не назовешь, на месте фельдшер Ольга и Надежда-невропатолог, и 20 тяжелых в больнице города после боев 7 мая. Сдал гуманитарку. Поговорил с доктором из Корсуни. Первый добровольческий медицинский отряд помогает пострадавшим с обеих сторон.

Вернулись стрелковцы, они-то ему и нужны. Мужчины обмениваются рукопожатиями.

— Глеб! — знакомые физиономии, позывные, имена. Повторяет: — Глеб! Глеб! — передавая пакет с рациями и глушилками «завхозу». И письмо от жены. Даже не запечатала. Адресат, пробежав взглядом каракули на конверте, чуть замешкался.

— Заходи! — распахнув дверь в кабинет. Глеб заходит вслед за ним. — Сядь! — по-солдафонски безапелляционно. Приземляет зад на стул. Спсб. Напротив стола висит карта Донецкой области. Он читает, потешно шевеля губами в обрамлении уморительных усов, словно молится. Затылок совершенно неарийский и нижняя челюсть слабовата, такую пробьешь одним хуком. Ростом пониже него. Весом… Судя по роликам YouTube, скинул кг 10, но и в лучшей своей форме максимум 95. А сейчас разница между ними пара пудов. Осунувшееся лицо с усталыми глазами. Но голос уверенный и ведет себя спокойно, не мельтешит, не суетится.

— Чего пишет? — прервал паузу Глеб, полковник окончил «камлание».

— Просит выслать тебя немедленно назад.

— Я полевой хирург с десятилетним стажем реанимации, — собеседник молчит. — Евич агитирует к ним в бригаду, безопаснее, а раненых валом.

— Ладно. Оставайся, — ополченцам нужны свои хирурги.

Стрелок убит!!! Убит!!! Убит!!! Не убит, ранен и контужен, вечером после интервью КП. Как всегда, поперся сам объезжать посты, попал под минометный обстрел. Корректировщика огня взяли и расстреляли.

— Надо быть осторожнее, — в каждой дырке затычка. Что за характер. Если не он, то кто!

— Нудишь, как жена, — ухмыльнулся в ответ.

Напомнил о Линк. Имел он геройского героя — символ офицерской чести и русской доблести.

— Будь осмотрительнее. Надоело тебя латать, — обезболивающих катастрофически не хватает. Сегодня вынимал осколки под анестезией из спирта и барбитуратов. — Убьют.

— Не злись. Таких, как я, просто так не убить.

— Первый, танки под Ямполем!!!

— Моторола! Дверь закрой!!! Совесть имей, — вот везунчик, опять ни царапины! — Тьфу! — двери. — Переплюнь… — Ольге.

— Глеб, мальчик и женщина. Тяжелые. Осколочное.

— Готовь операционную.

Июнь. Она шла по пыльной улице к зданию СБУ в оранжевой кофточке на пуговицах, бирюзовой узкой юбке и розово-леденцовых балетках. Глеб не встречал женщины, которую не изуродовала бы подобная какофония цветов, а на ней все это смотрелось гармонично, она украшала любую одежду. Не то чтобы записная красавица — черты лица совершенно неправильны: смешной мясистый нос, губы варениками, густые мужичьи брови, темные усики, но глаза… Хороши! И лепка высоких острых скул и впалых щек под гладкой, казалось, чуть влажной кожей, слишком влажной, как и всегда красный мокрый рот.

— Мужчины! — произнесла тициановская рыжая с младенцем — двумя — девочка лет пяти-шести вцепилась в подол, а полуторагодовалый мальчик сидел на руках. В отличие от дородной матери ребятишки — типичные дети войны. Дохло-зеленые. Подвал не Крым, и не Сочи. Девочка перхала, а мальчик горел чахоточным румянцем. — Мужчины… — повторила она.

Глеб первым отреагировал на призыв, как еще назвать хрипловато воркующее «мужчины» вкупе со сверкнувшим голубым взглядом голубее летнего неба, ярче электрической юбки.

— Садись родная, — освобождая стул.

— Мне нужен командир, — десятки голов одновременно повернулись. Будь она диверсантом, не уйти бы герою. И завхозу. Женщина кинулась к Стрелку, он даже опешил. Стрелковцы рассосались по сторонам, оставив их «наедине». Она что-то улыбаясь говорила, он меланхолично слушал. Стоял с ней рядом. А через секунду, только Стрелок так умеет, исчез за дверью СБУ.

— Че! Не достойна? — побагровев от обиды, кричала ему вдогонку. — Брезгуешь? — в глазах застыло недоумение: неужели такое могло случиться, отвергли, опозорили прилюдно? Самоуверенность снесло, как легкий морской бриз сносит конфетный фантик. За малиновым лаком прятались руки, с изломанными и коротко состриженными ногтями. Порыв — и блестящая обертка за бортом. Ей под сорок. А притихшая было толпа опять загудела, не обращая внимания на непрошеную гостью.

Обняв за талию Глеб усадил женщину на стул.

— Чего надо? — забирая малыша.

— Детей кормить нечем… — день-то, какой теплый.

— Как тебя зовут? — протягивая девочке барбариску.

— Анюта, — взяв барбариску.

— А тебя?

— Олеся.

— А тебя, богатырь? — развернув пацаненка лицом к себе.

— Женя, — ответила мать. — Он не говорит. Испугался взрыва, с тех пор и молчит.

— У него температура, — градусов тридцать девять. — Сколько дней?

— Три или четыре, — женщина истратила всю энергию на неудавшийся марш-бросок и апатично просчитывала новый план.

— Идем, — подняв на руки обоих детей, широко зашагал к медсанбату.

— Куда? Куда ты? Куда? — семеня следом.

— Не кудахтай. В больницу.

Для стариков, мамаш с детьми, больных открыли столовую. Олеська отработала и еду, и лечение, а мальчишка все равно умер.

Стрелковцы отступили из Славянска, Олеся осталась. Муж ее служил в ВСУ. Говорят, погибла, а еще, говорят, «Азовцы», проводившие зачистку Семеновки, выбили ей зубы. Зубы у нее были отпад, ни единой пломбы, правда, слегка крупноваты…

— Кокур пр-ва Кассандра, Жемчужину Инкермана пр-ва Инкерман, Новый Свет экстра-брат или кюве пр-ва Новый Свет, что-нибудь из коктебельских. Из линейных — Седьмое небо князя Голицына и Мускат белый Красного камня, херес или мадеру пр-ва Магарач.

— сенкс с кисточкой. сопьюсь, кроме кокур масандра и брют новый свет, ничего не пробовала. не знаю, лучше четные года или нечетные???

— Да! Не пишите со смартфона! Экстра-брат — сильно! Как и Кассандра, впрочем. Остается лишь надеяться на снисходительность понимающего. Ликерные вина переименовать в линейные (ну, хоть бы в лилейные)…

— Честность или нечестность года — роли не играет. Кстати, коньяк Коктебель чем старше, тем суше.

— обкурился))) (Whatsapp)

4 грамма барбитурата. Четверть часа — и все закончится. 39,9 в обед, а к вечеру начнет лихорадить. Вчера его бил озноб, зубы прямо клацали друг о друга. Глеб дал ему морфий, боли прошли, а температура нет. От него несло жаром, раскочегаренная, пышущая доменная печь. Ему бы ванну со льдом, водопровод расколошматили свои же Грады, или на худой конец протереть спиртом или водкой.

— Жарко. Жарко. Пить, — Глеб прикладывает к его губам влажную марлю. — Жарко, — тихо-тихо. Африканское пекло, а на небе ни тучки.

— Потерпи, сейчас будет легче, — раздевшись догола, Глеб ложится к нему. Больной под кайфом и практически в бреду, умудряется соображать, удивляться и возмущаться:

— Ты чего? — совмещаю приятное с целебным.

— Обними меня, — несмотря на безысходность ситуации, забавляет ее комичность. — Обними. Тебе понравится, — что бы ты сделал? Лег с ним. Но опиумное опьянение и нереальность происходящего странно убаюкивают допотопные понятия о норме и не норме, он почти не сопротивляется сильному, идеально прохладному телу.

— Какой ты холодный, — прижимаясь, обнимая.

Так славно, умиротворенно. Слышится плеск прибоя. Он, совсем юный, сбрасывает тесную, напоенную летним зноем одежду, и полностью обнаженный, горячий, загорелый, чистый ныряет вниз башкой. Ласточкой. Втыкается в темно-сине-зеленую гладь. Чувствует на языке морской железисто-соленый привкус крови. Он снова молод, свободен и счастлив. И мать кричит: «Не уплывай далеко!» А он, рассекая волны флаем и чуть устав, брасом плывет, плывет. За горизонт… Плывет. Что бы ты сделал? Лег с ним, а он со мной.

Ляжете еще! На погосте его место! Он все равно умрет, не сегодня — так завтра. Отравление фосгеном , слизистые цвета «мокрый асфальт» и холодной липкий пот. Улучшение длилось недолго. Вторичная инфекция — крупозная пневмония и почечная недостаточность, поэтому ограничено количество жидкости, и самое главное — гидростатический отек, плазма в альвеолах. А если найдут… Глеб старался не думать, как с ними обойдутся, если найдут. У него есть хотя бы шанс спастись, а их морды-лица знает каждая собака, и ФСБ слила, и наемники охотятся. И передвигаться он не может, а доза была последняя. Они здесь в западне. Но морфий прекращает действовать. 40 таблеток нембутала. Наверняка. И Глеба никто не остановит.

— Минералка закончилась… — тот, которому пишут, принес упаковку кока-колы — четыре литра, экономя, троим хватит на сутки. Позавчера нашлись полдюжины натовских сухпайков. Гигиенические салфетки, мятная жвачка, орешки, крекеры и консервированный суп. В бумажном пакете с надписью MRE, вместо крекеров россыпь первых фаланг пальцев рук в селитре. Десяток из них женские — с ухоженными ногтями, покрытыми матовым лаком.

— Чьи это?

— Белая вдова .

— А другие? — молчание.

— Пей! — поднося стакан к растрескавшимся губам. — Пей! Тебе нужно уснуть! — приподнимая ему голову. Больной выпивает газировку. Прощальный дар. Целых 200 мл, обычной колы и стрептоцид. Горечи он не ощущает, только жажду. А затем прекрасный молодой мужчина ложится к нему и обнимает. Кожа, мышцы и сумасшедший аромат шоколада, сливок, свежей сдобы с ванилью и корицей… И ладонь, жесткие тонкие чуткие пальцы хирурга…

Канонада затихла. Над развалинами города кружат (теперь безнаказанно) вертушки. Рыщут сволочи. За рядового ДРГшника, не важно — живого или мертвого — штука, за командира или врача — 10. Темнеет.

— Спасибо, — за что? За стакан колы, медицинскую помощь, компанию? За то, что не бросил? Или за допуслуги сверх прейскуранта?

— Всегда рады, — улыбается Глеб.

— Пора рассредоточиться, — выдыхает еле-еле. — Уходи! Пробирайся в сторону Мариновки, к рассвету будешь на границе. Возвращайся обратно в Питер

— Завтра, — не понимая, с какого перепугу просит Глеб.

— Свободен. Иди! — форсируя команду насколько можно при раздутых водянкой легких.

— Он прав, — спокойный голос. — Возьми Стечкин с парой глушителей.

— Пошел, — выхаркивая вязкую пену с сукровицей.

Глеб нарезает цилиндр ПБС на ствол пистолета, а запасной и дополнительные обоймы рассовывает по карманам формы с шевроном ВСУ. Поворачивается спиной, надеясь, его вернут. Стрекочут цикады. Не замолкают.

— Как муж? (Whatsapp)

Август. С тех пор как Глеб вернулся, они ругаются постоянно, ежедневно и ежевечерне. Опера «Евгений Онегин» — каждый тянет свою арию, не слыша партнера.

— Трус! Предатель! Дерьмо! — повторяет женский голос, бархатно низкий, богатый обертонами, грудной и теплый, сейчас срываясь режет слух. Она презирает его, убила бы, убила, да руки марать противно!

— Я бы его не спас! — в бешенстве орет Глеб.

— ЧМО!!! Чмо!

— Боевые отравляющие вещества. Заман, зарин, фосген, — с наслаждением вмазать бы ей по роже, по челюсти, выбить передние зубы, вдавить надменный носик одним ударом левой. Не сдержавшись, лупит со всей дури кулаком по стене, в полусантиметре от красно-мерзкого в соплях лица. Острая боль пронзает мозг.

— Бей! Ты только с бабой и можешь! — абсолютно тупой злобный пиздеж. Жена кидает в него все, что попадается под руку: айфон, будильник, «Хазарский словарь», металлический клатч под змею, килограммовую связку ключей. Хорошо хоть у нее нет плебейской привычки царапаться и кусаться. И кричит. И матерится. Устав, забивается в угол и теперь уже молча глотает соленую до горечи влагу.

— Руку сломал, — пытаясь пошевелить пальцами. Кожа с головок четырех пястных костей содрана до мяса. Левая кисть превратилась в заплывшую подушку, но вторая пясть торчит из опухоли углом. Перелом со смещением, ставит он сам себе диагноз. Пригладив целой пятерней волосы, спускается вниз в аптеку. Гипсовые бинты. Упаковку кетонала для в\м инъекций. Шприцы №5.

— 4 кубика наберите, пожалуйста, — просит аптекаршу в окошке, помахав распухшей левой.

— Где вы так? — взяв ваткой кончик стеклянной ампулы, складно по очереди сворачивая пимпочки выше зеленой линии, наполняет прозрачной жидкостью шприц.

— Упал.

— Возьмите. С вас 410 рублей, — подавая пакетик.

— Спасибо. Сдачи не надо.

Муж сделал себе укол кетонала в бедро, а жена принесла 400 г. брокколи глубокой заморозки и теплую воду размочить бинты. Дружно по-семейному наложили гипс. И проехали.

Они вместе 12 лет, но поженились год назад. Линк не хотела замуж, считала, что Глеб еще молод для семейной жизни. Молод отвечать за нее. Молод и не нагулялся. Но он ее убедил. Глеб всегда добивался своего. Золотая медаль, красный диплом и кандидатская в 24 года, мастер спорта международного класса и чемпион Российской Армии в тяжелом весе.

Женщина зря волновалась. Ее мальчик, а они начали встречаться, когда Глебу не исполнилось и восемнадцати, легко справился с ролью кормильца и материальной опоры. У них была одна проблема: двадцати, а позже и двадцативосьмилетнего мужчину ужасала сама мысль о беременности, и стабильно два-три раза в год она бегала на аборты. Не помогали ни презервативы, ни противозачаточные.

— Ты занята?

— Нет.

— Мне пришел вызов. В Гану. На 5 лет, — лучше, чем препарировать трупы.

— Не люблю негров.

— В Гане эпидемия. Умерло 2000 больных. Два врача. Несколько медсестер, — как всегда, все решил.

— Извини, я не поеду.

2017