Погружение в архивы клинических штудий, все больше убеждает в том, что, имея дело с переводами, читатель сталкиваться с течением мысли сразу нескольких людей — составителя текста, его переводчика, а также редактора. Несмотря на то, что явно в этом вопросе проступает ориентация на лакановскую традицию, тексты сильно отличаются друг от друга. Довольно трудно угадать какой специфичностью будет отмечено очередное высказывание. При их чтении нередко в сознании возникает образ переводчика в момент выбора статьи, а также вопрос о причинах такого выбора.

Тогда как одни работы держат в недоумении и оставляют много вопросов, другие способны вызвать чуть ли не перенос в отношении автора, если не в отношении тех, кто остается за ним символической тенью. Одной из таких для меня стала статья Эрика Лорана «Психоаналитическая практика психоза и равновесие консистенций», в которой речь практически перформативно зашла о переносе, а также о его непосредственной роли в анализе. В качестве опорной работы в статье упоминался 23й семинар Ж. Лакана, однако вместе с этим можно было углядеть в ней рефреном проходящие идеи первых изданий. Учитывая свой текущий опыт работы с первым семинаром было довольно занятно возвратиться к некоторым тезисам оттуда.

Разнообразие текстов, взятых переводчиками в работу, как и их обсуждения, заранее предвосхитили важную для данного случая тему, а именно — насколько часто интрапсихическое опосредует логику привычную для субъекта.

На примере разного рода интерпретаций, выдаваемых за объективные, полные рациональности высказывания, невооруженным глазом можно увидеть, как много в них оказывается от самого автора. Здесь даже Ж. Лакану не удается отступить от собственной формулы «все бредят». И под конец учебного года в 54-м, толкуя сон Фрейда, он выдает два примечательных тезиса, которые относятся прежде к его собственной истории. Предлагая интерпретацию довольно абстрактного по своей сути сна, он вычитывает из него две ключевые фразы: «Я не признан обществом и стеснен в своих амбициях» и «Я уже больше не люблю свою жену». Не нужно глубоко погружаться в биографию, чтобы увидеть резонанс данных высказываний с судьбой самого Лакана.

Любопытно, как в этой связи анализант и аналитик иной раз могут поменяться ролями. Когда перенос оказывается слишком близко к тому что принято обозначать любовью, располагаясь на ребре символической и воображаемой граней, анализант силится разгадать ход мыслей своего аналитика по озвученным вопросам. Здесь же такой перенос, как правило, лишь усугубляет ситуацию, проясняя отражение собственного симптома в окружающей действительности. Субъект вслушиваясь в интерпретации и вопросы находит искомый, желанный для себя смысл.

В определенный момент Лакан скажет о символическом, упорядочивающем воображаемое. И окажется прав. Речь обрамляет фантазм, структурируя и утверждая его. Иметь внимательное отношение к теоретическим изысканиям собеседника значит в некоторой степени усвоить ту сингулярность, которой он отмечен. Однако обратившись к особенности такого слушания, первое с чем есть риск столкнуться — это собственное истолкование, неверное уже оттого, что ему предшествовало решение быть озвученным.  

Поведение или слово — неоднозначность высказываний и паузы есть пространство для ответного жеста. Символическое в отличие от воображаемого является тем, что содержит прорехи, разрывы, недосказанности, в которых не преминут разместиться тупики второго. Так, субъект снова бьется о самого себя, часто оказываясь в монологе даже в моменты умозрительного взаимодействия.

Подводя какой-то итог, невольно возникает желание задаться вопросом — как же справиться с этим ограничением? Но едва ли верно ставить вопрос о выходе из этой точки. Здесь важнее определить, как с этим стоит обходится. Принять невозможность преодоления намеченных пределов — уже полдела. Узнать затемнение и согласиться с ним в некотором прочтении уже означает несколько его преуменьшить.

#ШколаКлиническогоОбразованияЛакановскихАналитиков
#клиническиештудииАртелиБФЛ
#znakperemen