Иро́ния [гр. eironeia, от eironeuma, насмешливое слово, или вопрос] — 1) тонкая насмешка, выраженная в скрытой форме; 2) употребление слова или целого выражения в противоположном смысле с целью высмеивания.

«Ирония — это комическая форма знания о том, что Другой не знает[…]. Тогда как юмор осуществляется в перспективе субъекта предположительно знающего, ирония осуществляется только там, где упадок субъекта, предположительно знающего, завершён»

ЖАМ

Шизофреник обращается со словами, как с вещами. Психотический бред является попыткой упорядочивания происходящего, образования связей и укоренения в них. Если задержаться на этих словах, то сочетание «ирония шизофреника» положит начало некоторой перспективе. Однако, на этом развороте главное — не спешить. Проще всего было бы рассудить об этой загадке в общей логике внутреннего и наружного — внутри у него, мол, параллельные миры и диковатые образы, а снаружи нечто такое, что с ними не имеет совершенно ничего общего. Мир шизофреника кажется совершенно инородным в опыте, обусловленным, так называемым, здравым смыслом. Сумев опознать бред, такой 'здравомыслящий' субъект смеется над ним. Противопоставляя свое видение происходящего, он полагает, что это и есть образчик для образования пояснительных конструкций. При таком прочтении они и есть то внешнее, к чему мы можем причаститься, якобы обладая способностью к объективному взгляду и адекватной оценке происходящего. Однако ирония ситуации оказывается над ней и при этом не ограничивается самодовольством 'здравомыслящего' субъекта в отношение бредящего.  

Многое проясняется, если вернуться к словам о том, что ирония высмеивает незнание и наивность другого. Вместе с тем она не предлагает альтернативного знания, но отсылает к тому месту, где оно могло бы находиться. Ирония смеется над тем, знания о чем, по сути, лишена сама. Значение, к которому она отсылает оказывается пустым, обретаясь в нехватке. В области, в которой знание оказывается упразднено, смысл высмеивается уже потому, что принимается за истину, в ее привычном понимании. Ирония вступает в действие тогда, когда анализант отдает себе отчет в том, что бредит. Он враждебен, он осознает свое бессилие перед попытками сделать высказывание и не сделать его, что обращается словом, отрицающим само себя. Это обстоятельство также низводит до бессмыслицы речь другого и оставляет его в невозможности сказать что-либо, несмотря на все старания.

Согласно ЖАМ, дискурс есть отправной пункт защиты от Реального. И тем не менее речь является тем, что Реальное производит. Если язык для шизофреника сливается с вещью, если он неотделим для него от Реального, то другой с тем, что можно назвать его нехваткой, для него также оказывается упразднен. Означающее является тем, что ведет, тем что нагружается либидинально и определяет субъекта в его связях с языком. Операции, которые производит психотик в действительности, имеют смысл только в связи с тем, какое место они имеют в его бредовой картине. Иначе они оказываются попросту отброшены. 

В то же время бредовые построения являются попыткой преодолеть язык. Но оставаясь в его пределах, они только крепче утверждают субъекта в нем. Каждый новый виток мысли обречен на символизацию и воплощение Реального.

Так, в случае шизофреника, дискурс, охватывая субъекта целиком, помечает другого несуществованием, преграждая ему доступ к Реальному другого, постольку поскольку оно не прекращает действовать, не прекращает сказываться, а значит не замечается.

В этой связи закономерно возникает вопрос — зачем же защищаться от Реального?
Предположим, чтобы сохранять целостность. Целостность себя, целостность мира, в котором обретает себя субъект. Встреча с Реальным не толкает субъекта в трансгрессию, никогда не выглядит, как поступок или преодоление, но всегда сказывается на субъекте общим недовольством и дезориентацией. Такая встреча не катастрофична, но тем не менее для самого субъекта не слишком желательна.

Что же, если психотик имеет дело с Реальным постоянно, оказывается ли он ближе к истине? Несомненно. Однако к истине чуждой усредненному субъекту, и в сущности, ему не очень то нужной. Если язык для него по сути Реальное и есть, значит, что Реальное для него расположено на месте истины, тогда как истину психотик необратимо презентует в качестве знания — в этом по сути и есть вся ирония шизофреника. Воспринятое на уровне содержания, психотическое знание оказывается отброшено теперь уже обществом безапелляционно и наверняка. Однако то, чем занимается ироническая клиника — это попытка увидеть структуру в речи психотика и приблизиться к пониманию того, что по сути являют собой отношения субъекта с языком, оказавшимся вплетенным в эту сеть теснейшим образом.

Так, Виржини Леблан напишет, что с субъектом, имеющим дело с речью совершенно буквально — следует работать также предельно буквально. Если язык для шизофреника и есть Другой, то его нехватка оказывается натуралистичной метафорой — она сказывается в повседневности, в быту, в привычках и высказываниях больного. Аналитику самому предстоит сделать разрез, нанести разметку так, чтобы эта нехватка дала о себе знать наиболее явно. Тем самым, психоанализ дословно срабатывает в перепрочтении истории больного, преобразуя связь анализанта с языком.

/В чем же здесь ирония?
В сущности в том, как вы фыркните, что получился какой-то бред вместо аналитической статьи//

#ШколаКлиническогоОбразованияЛакановскихАналитиков
#клиническиештудииАртелиБФЛ
#znakperemen