Способность субъекта говорить не исчерпывается одними голосовыми модуляциями. Эта мысль не кажется новой, взывая к нашему ближайшему опыту, вплоть до настоящего момента.

Разнообразные виды немого сообщения, извечно были окутаны некоторым флёром романтизма и откликались особенной нежностью. Знак приручив тело, позволяет проговаривать вещи целым множеством способов. Тут же берет свое звучание старая песенка про изящество жеста, движения, касания, и, конечно же совершенно особую эстетику письма. Оно делает тело говорящим, указующим и в то же время оставляет его безмолвным. В этом смысле написанное от сказанного отличается некоторой покорностью — оно воспринимается глазом. Зрение оставляет нам пространство для выбора — глаза можно закрыть, взгляд отвести, а в увиденное не погружаться.

Не отходя от опыта повседневных практик, будет полезно вспомнить о привилегиях премиум подписки в телеграм-мессенджере, одна из которых позволяет перевести в текст записи любителей голосовых сообщений. Пользователи готовы платить за красивые картинки и знаки, образующие пространство выбора и возможности поступиться речью другого, заканчивая с ней на извлечении информации. Голос, в свою очередь, погружает в определенную протяженность, заставляет держать внимание, терпеть вздохи, паузы и побочные способы обходиться со звуком, задействованные в процессе монолога.

Измерение стыда, связанного с письмом проявляется здесь особым образом. Более чем артикуляционные органы, руки оказываются толерантны стыду, он для них предстает по своей сути чем-то рудиментарным, отброшенным. Перебиваясь работой, самообслуживанием, исполнением чисто технических, порой эротических, но от этого не менее бытовых манипуляций они утрачивают некоторую степень чувствительности к производству высказывания. Так или иначе они способны позволить себе больше, чем голос, срывающийся и останавливающийся в те моменты, когда наслаждение переваливает за грань нашей терпимости к нему.

Так, например, то что проговорить оказывается в высшей степени трудно вывести на письме уже не кажется таким избыточным. Также и повседневная речь, переданная в символах чаще лишается своего эффекта. Но вернемся к мысли о том, что текст слушается глазами. С нашей любовью к форме многое спуская ему с рук. Тексту можно простить некоторую патетичность, витиеватость, иносказательность, а вдобавок оправить шрифтами, добавить изображения. Здесь мы рассуждаем, не отлучаясь от привычного сетевого опыта. Руки становятся тем органом, восприимчивость которого к наслаждению притуплена и именно поэтому они способны воспроизвести его в большем количестве. Не исключено, что субъект в таком случае, проговориться охотнее, чем на приеме своего аналитика.

Как тогда быть с воспроизводством текста посредством голоса? Читающий как бы утрачивает на время субъектность, покоряясь написанному. Голос маскируется в медиум, снимает с себя ответственность за то наслаждение, проводником которого является. Даже если автор текста и чтец воплощены в одном лице — говорят они из разных мест, обнаруживая себя в отчуждении — их разделяет не больше не меньше, чем смерть.

Там, где заканчивается голос — начинаются действия. Там, где кончаются действия, начинается голос. Тело теперь нужно человеку для двух вещей — продуцировать то, что можно назвать наслаждением и как-то с ним обходиться. Нечто порожденное тревогой взывает к ней же, пока субъект из объекта своего беспокойства не научается извлекать что-либо иное. Тело обретается в восприимчивости к знаку в каждом из его проявлений.

Нечто важное происходит там, где знак становится границей между собственным Я и Д/другим. В этой точке связь иллюзорно представляется чем-то возможным, тогда как буква или фонема предлагает себя в качестве ее средства. Переживание близости другого смещается на знак, упраздняя его, а обещание символа остается ложным. Так, когда получается прочитать «ты», выговорить «ты» оказывается совершенно невозможно. Чувствительность разных органов к этой границе предстает совершенно различной по своей степени. В тот момент, как руки, обреченные на рукопожатия уже еле чувствуют другого, губы, наследующие поцелуям, высказывая «ты», обнажаются в вопиющем бесстыдстве.

«Торможение, симптом, тревога» Фрейда заключает вышесказанное в небольшом отступлении о частях тела, задействованных в воспроизводстве знака: «Этот орган ведет себя в таком случае — если решиться на несколько рискованное сравнение — как кухарка, которая не хочет больше работать у плиты, потому что хозяин дома завязал с нею любовные отношения». Уже здесь мы можем наталкиваемся на мысль о западании речи по другую сторону своего формального назначения. Символ больше не служит коммуникации. Он, воплощаясь в теле, становится тем, что несет под собой информацию лишь в сухом остатке. Одной ногой речь не заступает за себя, обнаруживаясь средством не связи, но того, что она, будучи более или менее состоятельной, могла бы пообещать. Набредая на собственные нестыковки, она путается, ускользает, повторяется. Не зная, как обходиться со своей избыточностью в этом специфичном соблазне, она видится обреченной на симптоматичность. В необходимости быть, она ищет своего адресата. В надежде быть познанной говорящим, она попадает в анализ.  

#ШколаКлиническогоОбразованияЛакановскихАналитиков
#клиническиештудииАртелиБФЛ
#znakperemen