Хелен Хестер преподает Медиа и Коммуникации в Университете Западного Лондона. Она участница ксенофеминистской группы Laboria Cuboniks и одна из авторок манифеста Ксенофеминизма. Она написала несколько книг: Beyond Explicit: Pornography and the Displacement of Sex (SUNY Press, 2014), Xenofeminism (Polity, 2018), After Work: The Politics of Free Time (Verso, 2018, совместно с Ником Срничеком). Ее интересы включают исследование кино и медиа технологии, социальное воспроизводство, работу будущего.

В предлагаемой статье Хестер анализирует семантику и процессы современных социальных и технологических трансформаций. Она показывает на примере ранней рекламы офисной техники, как перераспределялись и переосмыслялись технологические функции по гендерному принципу. Как произошла корреляция между определенными функциями офисных помощников и женской работой. Какой эффект такая «феминизация труда» может произвести: станет ли работа обслуживания более видимой и ценимой или наоборот окажется обесцененной как вторичная или незначимая. И, в конечном счете, что будет значить перенос офиса в домашнее пространство и стирание границ между работой и домом, между частным и публичным, которое мы повсеместно наблюдаем? Освобождает ли нас такая мобильность от старых форм организации труда или тотально лишает нас личного пространства.

Перевод c английского Анастасии Инопиной под редакцией Аллы Митрофановой и Лики Каревой по изданию: © Hester H. Technically Female: Women, Machines, And Hyperemployment. URL: http://salvage.zone/in-print/technically-female-women-machines-and-hyperemployment/

На печатном рекламном объявлении Recognition Equipment 1966-го года молодая женщина с очаровательной улыбкой обнимает за плечи своего коллегу-мужчину и нежно кладёт голову ему на плечо, пока он пытается прочесть какие-то серьёзные и важные документы. Подзаголовок рекламы гласит: «Наше устройство оптического считывания может всё, что делает ваш оператор клавишного перфоратора (ну, почти всё)». В чём же ограничения? Реклама сообщает, что машина не может «использовать офис для интимных встреч тет-а-тет» и «быть излишне общительной». Всё, чем она занята — это её работа: чтение и вычисление данных со скоростью «2400 машинописных знаков в секунду». Другая реклама, опубликованная годом позже и, очевидно, являющаяся сиквелом к первой, использует тот же заголовок, на этот раз сопровождается изображением блондинки на большом сроке беременности. Сообщается, что в «отличии от этой женщины офисные технологии Recognition Equipment не могут уйти в декрет. Или страдать от утреннего недомогания. Или всё время жаловаться на усталость». Зрителю должно стать понятно, какая из этих вещей будет более полезна в работе.

Вышедшая в то же время реклама Digitek 70 от Optical Scanning Corporation использует аналогичный подход в торговле офисным оборудованием. Верхняя часть страницы заполнена черно-белыми фотографиями женских частей тела — стройные ноги, сидящие или стоящие (предположительно в офисе), и рты женщин в процессе произнесения речи. Читателя спрашивают: «Что имеет шестнадцать ног, восемь болтливых языков и обходится вам суммой не менее 40000 долларов в год?» Ответ, конечно же: восемь женщин-работниц, которых легко заменить одним устройством оптического считывания Digitek 70. Несколько более ранний пример подаёт эту идею с ещё очевиднее: в рекламе General Telephone 1962 года мы видим управляющего в очках в то время, как он дарит своему автоответчику букет роз. Заголовок над картинкой сообщает:«Он влюблён в свою Электронную секретаршу». Есть и другие рекламные тексты, использующие тот же риторический жест.

Эти рекламные объявления отчасти указывают на проблемы, связанные с сотрудниками женского пола: на их рассеянную вездесущность, их способность отвлекаться и отвлекать, их раздражающие привычки к общительности и материнству. Они также содержат в себе идею о канцелярском работнике (обычно белом, цис-гендерном, среднего класса, и, не будет лишним сказать, что работники эти преимущественно женского пола) как о незамысловатом устройстве спасения мужского управленческого труда — устройстве, подверженному модернизации и замене новинками рынка офисных технологий. В этих рекламах новый технический аппарат занимает (часто в буквальном смысле) позицию секретарши. Так «технология» становится словом женского рода.

Истории машин, феминности и наемного труда уже давно понимаются как истории сложные, взаимосвязанные и взаимоконструирующие. Это слияние женщины, машины и работы начинает новое развитие в XXI веке, с появлением «цифрового помощника». Эти приложения, доступные в ряде операционных систем, являются навигаторами знаний, которые распознают естественную речь и используют это умение, для ответов на запросы пользователя и выполнения вспомогательных организационных задач, таких как планирование встреч и выставление напоминаний. Пожалуй, самой известной из них является Сири от компании Apple — теперь широко известная в качестве голоса устройства iPhone — но существует также ряд других, включающий Google Now и Кортану от Microsoft. Их функции почти одинаковы, и различаются лишь быстротой их исполнения. Связь между этими цифровыми помощниками и привычным низким статусом канцелярской работы очевидна; Microsoft даже дошли до того, что интервьюировали женщин, личных помощников руководителей для разработки Кортаны, а обозреватель из журнала Wired заявил что пользоваться Сири — «всё равно что иметь неоплачиваемого стажёра моей мечты, по первому кивку или зову организующему мою жизнь». (Chen, 2011: n.p.) Эти приложения демонстрируют, что во многих отношениях автоматизация происходит в тех сферах, которые традиционно считались сферами женского труда.

Феминизация труда, технологизация труда

Недавно появившийся рекламный билборд гласит: «Встречайте Кортану. Она не только учится и запоминает то, что вы любите, она также может создавать напоминания, основываясь на вашей локации и контактах. Всё, что нужно сделать — это попросить». Даже если кто-то и понял интертекстуальную отсылку кампании к персонажу видеоигры — феминизированному ИИ из серии Halo от Microsoft — подобное использование местоимений всё равно бросается в глаза. Гендерные маркеры, присущие устройству Кортаны и других приложений, ярко подчеркивают свою причастность к так называемому «феминизированному труду» в сфере обслуживания и в офисной работе. Несмотря на доступность разных голосовых настроек — включая сильно недооценённую роботизировано-мужскую версию Сири — цифровые ассистенты обычно наделены в рекламе женскими голосами. Чаще всего они обозначаются как «она» в отзывах потребителей, в блогах о технологиях и маркетинговых материалах.

С одной стороны, мы можем видеть, что наделение цифровых ассистентов определённым гендером вполне вписывается в более широкие тренды в современном звуковом ландшафте: как отмечает Нина Пауэр, окружающая среда современного города изобилует «записанными и обработанными, бестелесными, часто скорее роботизированными, узнаваемыми или способными быть узнанными как ‘женские’», голосами. Мы слышим их в городском транспорте, на кассах самообслуживания в супермаркете, и других городских общественных местах. Пауэр называет эту назойливую голосовую среду «логической голосовой дочерью телефонистки», и указывает на отрицательную корреляцию между возрастающим количества таких записей женских голосов и убывающим вниманием к интересам реальных женщин в публичной сфере. Другими словами, она показывает, что для женского голоса стать политически услышанным тем сложнее, чем более навязчивым и вездесущим становится голос женщины-бота. В самом деле, связь проблем исключения и недостатка репрезентации и женских голосов, звучащих вне женских тел, может быть даже более прямой, чем предполагает Пауэр; некоторые исследователи этого вопроса заявляют, что использование женских голосов в навигационных приборах «восходит ко временам Второй мировой войны, когда женские голоса использовались в кабинах самолетов, потому что ярко контрастировали с мужскими голосами авиаторов». Женские голоса исторически использовались для инструктажа именно потому, что реальных женщин там не было и с этими голосами не надо было разговаривать.

Знание о том, что цифровые помощники наделены гендером, в некотором смысле относится к общеизвестным: для многих очевидно, что Siri произведена феминной, и многие успели привыкнуть к гендерной аспектам обслуживающих программ в интернете. Так, критик Ева Густавсcон, говоря о раннем поколении «электронных помощников» (в частности, о ботах службы поддержки клиентов на сайтах начала нулевых), отмечает явное предпочтение пользователями феминизированных аватаров. Она сбрасывает это со счетов как «результат непродуманной попытки сымитировать условия реальной сферы обслеживания»; другими словами, боты-помощники изображены молодыми женщинами по той причине что работниками сферы обслуживания, как правило, являются молодые женщины. Однако, она также делает несколько уместных замечаний о роли человеческих ожиданий в этих ситуациях замечаний, выдвигающих на передний план понятие так называемого «феминизированного труда». Густавссон выдвигает предположение, что предпочтение пользователями аватаров с определёнными гендерными аспектами «уходит корнями к стереотипному образу женщины как существу от природы более приспособленному к обслуживающей работе» и эмоциональному труду, чем мужчины. Она также утверждает, что «стереотипный образ женщин, выполняющих работу по обслуживанию клиентов, основывается на стереотипах о женских качествах. […] Такой устоявшийся образ заботливой, эмпатичной и альтруистичной в своих действиях женщины стал стандартным компонентом ожидаемого обслуживания».

Таким образом, работа обслуживающего персонала позиционируется как феминизированный труд (и боты-помощники наделяются женскими аватарами) не просто потому, что женщины составляют большинство рабочей силы в этой сфере, а потому, что представления о самой сфере феминизированы; что значит, что она, ассоциируется с качествами, традиционно кодируемыми как феминные. Конечно, это верно не только для сферы обслуживания; современное понимание феминизированного труда во многих случаях указывает на изменения глобального рынка труда, которые можно связать с возникающим преобладанием на нём гендерно маркированного набора навыков. К этой интригующей, но и проблематичной идее со всеми её деталями мы будем несколько раз возвращаться в ходе развития этого эссе. Обслуживающий персонал, как и офисная работа в секретариате и делопроизводстве, таким образом, долгое время обозначались как феминные, и характерная для них гендерная определённость вполне может быть одной из причин преобладания феминизированных цифровых помощников. Мы являемся свидетелями внедрения протоколов феминности в наши машины, в то время как «феминизированный труд» становится технологизированным трудом. Многие из нас привыкли к женщинам на подобных ролях, и не задумываются об этих проблемах при столкновении с технологическими интерфейсами, явно закодированными как женщины. Но важно помнить, что наличие таких феминных голосов машин — такая степень их распространенности, которая делает их почти невидимыми в повседневности — никогда не было заранее известным результатом.

Внимательный взгляд на самые ранние этапы разработки этих технологий демонстрирует самые разные идеи их программирования. Так, компания, разработавшая оригинальное приложение Сири, вела полемику о возможности разработки гендерно-нейтрального голоса, а ранние системы навигации знаний от Apple звучали совсем иначе, нежели известные нам сегодня цифровые помощники. К примеру, в спекулятивном рекламном ролике Apple конца 80-х, навигатор знаний обладал мужским голосом и аватаром. Этот ролик, переносящий своё действие в 2009 год, чтобы представить электронного помощника будущего, демонстрирует эту технологию в руках солидного белого профессора в просторном офисе, отделанном красным деревом. Профессионализированная версия цифрового помощника в нём ведёт себя скорее как лаборант, университетский библиотекарь и управляющий потоками информации, чем как личный секретарь. Аватар даже наделён характерным атрибутом нерда-специалиста — галстуком-бабочкой. Наделенное маскулинностью, это программное обеспечение показано выполняющим канцелярские и организационные задачи (передаёт профессору телефонные сообщения от студентов и его матери, находит старые файлы, управляет его ежедневником и т.д.), но нам со всей очевидностью заметно различие в расстановке акцентов в этом видении технологии для рабочего места 21 века и мультимодальных навигаторов знаний наших дней.

В то время как Сири, Кортана и GoogleNow позиционируются как инструменты и для организации личной работы, и для межличностных коммуникаций (напоминая пользователям позвонить супругам, отправляя поздравления с днём рождения, помогая идентифицировать знакомых людей на улице), придуманный Apple в 1987 году «Навигатор знаний» оказывается в рекламе защитным барьером, отделяющим профессора от его домашней сферы. Более того, хотя цифровой помощник в рекламе наделён и маскулинным голосом, и внешним видом мужчины, мы невольно встречаем раннее проявление современной гендерно определённой Сири, скрытой в форме бестелесной матери. Одинокий голос из забытого пространства социального воспроизводства, всплывающий в форме сообщений и напоминаний о тайной подготовке семейного праздникае по случаю дня рождения. К счастью, «Навигатор знаний» способен принимать и выводить на экран эти сообщения, позволяя мужчине-профессионалу вновь и вновь игнорировать их, возвращаясь к своей работе: быть гением. Мать и всё, что с ней связано, остаётся буквально неприличным (или, скорее, не наличествующим) на протяжении всего ролика. Но то, что остаётся при всём этом явным — это нарастающее сближение женщин и машин. Мать профессора — своими звонками с целью сделать напоминания, дать подсказки и рекомендации — исполняет функции, сопоставимые с функциями высокотехнологичного ПО от Apple. Однако, в то время как прото-сири является примером мастерского человеческого владения знаниями, мать — это всего лишь мелкое неудобство, с которым следует разобраться.

Итак, это один из пропущенных элементов генеалогии Сири; делающая телефонные звонки мать (точно также, как и телефонистка, и секретарша и бот службы поддержки клиентов) является компонентом соединения «цифрового помощника». Но заметить это значит поднять ряд вопросов: прежде всего, важно подчеркнуть, что границы между сферами производства и воспроизводства чётко не определены. Как давно известно материалистическим феминисткам, традиционные практики заботы, ассоциируемые с домашней сферой являются неотъемлемой частью подготовки тела и разума наёмного работника к труду. Эти практики могут включать и такую разноплановую деятельность, как составление личных расписаний, моральная поддержка и даже подготовка документов. И наоборот, обязанности, традиционного возлагаемые на секретаря, проникают в сферу, связанную с социальным воспроизводством. Личный помощник (PA) часто обнаруживает себя в ситуации, когда он занимается корпоративной формой обеспечения заботы, в том числе снабжает организмы питанием в виде чая, кофе, заказных обедов, а также записывает к стоматологу, забирает вещи из химчистки, оплачивает личные счета и так далее.

Действительно, в своём часто цитируемом исследовании «Белые воротнички: средние классы в Америке» Чарльз Миллс характеризует старшего личного секретаря следующим образом: «Зрелая, эффективная в работе женщина, подавляющая любовь к своему замужнему боссу, для которого она делает себя незаменимой, занимаясь ‘домохозяйством’ его бизнеса». Интересно, что многие рекламы цифровых помощников представляют их выполняющими личные услуги, как правило, ассоциируемые с гибридизированной фигурой «офисной жены», которая работает на размытой (не)границе между производством и социальным воспроизводством, наемным трудом и оказанием заботы. Мы наблюдаем технологии, сообщающие, например, о днях рождения и годовщинах или напоминающие пользователю купить цветы. Эмоциональный труд, который раньше, в определённом привилегированном классе, был делегирован секретаршам и жёнам, теперь делегируется электронным устройствам.

Социальное воспроизводство и гиперзанятость

Это приводит нас к теме «гиперзанятости». Что мы понимаем под этим термином? Гиперзанятость это идея, предложенная Яном Богостом, которая связывает современные разработки в области технологий с количественным и качественным изменением личной рабочей загруженности. Он утверждает, что технология — далёкая от того, чтобы действовать в интересах экономии труда — по сути порождает ещё больше задач и ответственности. В своей статье для The Atlantic Богост формулирует это так:

«Легко рассматривать электронную почту как нежелательное обязательство, но слишком редко мы делаем логичные, если не очевидные, выводы об этих обязательствах: они принадлежат совсем другой профессии, или, лучше сказать, множеству других профессий. Те из нас, кому повезло быть занятыми (нанятыми), в действительности гиперзаняты — выполняют дела своей обычной профессии, но вместе с этим и множество дел других профессий. Само собой разумеется, что нам не платят за выполнение всех этих дел, но оплата здесь к делу почти не относится, поскольку настоящая цена гиперзанятости — это время. Мы выполняем все те обязанности, которых не делают другие, вместо того, чтобы заниматься тем, в чём мы компетентны. И если мы не сделаем их будь это жестом активного сопротивления или просто результатом перегрузки мы сами пострадаем от этого: расписания не составятся, документы не будут отправлены, предложения не напечаются, и так далее.”

Итак, Богост говорит о неоплачиваемом или малооплачиваемом труде который мы теперь обязаны выполнять сами, и который раньше другие люди выполняли за плату. В некотором смысле это высказывание о перераспределении канцелярской работы в условиях оптимизации штата, сокращений, или максимизации прибыли организации, а также об увеличении рабочих нагрузок и уменьшении зарплат администраторов. Занятия, которые раньше входили в сферу полномочий специализированных сотрудников, теперь распространились на всё население ввиду того, что различные службы были упразднены. Чтобы внести ясность отметим, что текст, Богоста затрагивает не только работу с электронной почтой, но и множество других технологически опосредованных задач — от электронных карточек табельного учёта и отчетах о расходах для наших работодателей до любой онлайн-коммуникации и организационной работы, которую мы выполняем для наших домохозяйств, и до рутинной микро-работы по созданию пользовательского контента для таких сайтов, как Facebook или Twitter. То, что мы сами измеряем собственное кровяное давление в кабинетах докторов, или сами ищем книги в библиотеках, или сами пробиваем покупки в супермаркетах — выполняем любое из этих недавно переданных нам задач наёмных сотрудников — мы получаем свидетельство общей ситуации гиперзанятости. Таким образом, мы можем быть гиперзаняты даже если у нас нет работы (и конечно, количество заполняемых форм, организация встреч и самообладание, которого ждут от соискателя работы, говорит о том, что трудно быть безработным (unemployed), не находясь при этом в ситуации гиперзанятости).

Не смотря на специализированный характер анализа Богоста, над ним нависает огромный призрак современного наёмного труда что отражается, например, в его настойчивых словах: «мы получаем всё меньше, а работаем всё больше и только ради того, чтобы прийти домой и доделать работу, которую мы не успели сделать на рабочем месте.» Наёмный труд — в форме самой оплачиваемой работы или в форме динамики оплачиваемой работы — проникает в наш дом; работа перевешивает на чаше весов между работой и жизнью, а информационные технологии и технологии коммуникации всё успешнее позволяют нам приносить офис с собой в любое наше место пребывания — а точнее, всё успешнее препятствуют нам покинуть офис, куда бы мы не пытались пойти. Феминистка Кристина Морини также обращается к этой проблеме, говоря об «офисе на дому или одомашнивании работы, размечающем новый домашний рабочий ландшафт». По мысли Морини «частная жизнь и работа совмещаются в пространстве дома, и два отдельных ландшафта взаимопроникают друг в друга», что заставляет её спросить: «Расширяется ли дом, принимая теперь и деловые встречи, или, наоборот, работа захватывает интимную защищённую область?» Эти замечания весьма примечательны, поскольку указывают на существенное ограничение понятия гиперзанятости.

Судя по всему, идея Богоста предполагает существование двух обособленных областей, и область производства у него очерняет и покушается на область воспроизводства. Тем не менее, по ряду причин, это разделение — существование которого неявно подразумевается в этом описании — не имеет под собой реальных оснований. Для многих дом уже давно является местом работы — а именно, для женщин рабочего класса, женщин, принадлежащих к этническим меньшинствам и социально и экономически бесправных женщин. Дом также остается устоявшейся сферой труда женщин, занятых полный рабочий день. Дом — это не столько «защищённая область» — как это предполагает Морини, — сколько дополнительное место работы и декорации для второй (или третьей, четвёртой и тд…) неоплачиваемой рабочей смены. Концепт гиперзанятости «распространяется за пределы социальных медиа и электронной почты и является формой нашей работы по дому и поддержания повседневной жизни».

Как отмечает Карен Грегори, называя «результат слияния цифровых технологий, экономики данных и невидимого труда ‘занятостью’ мы рискуем провалиться в лежащие более глубоко антагонизмы (гендерно и расово усложнённые), неразрывно связанные с различением того, что считается трудом и того, что считается «заботой». Более того, она выдвигает предположение, что то, на что «Богост обращает наше внимание имеет отношение не столько к “занятости”, сколько к неравномерному перераспределению и приватизации работы по социальному воспроизводству,- тому антагонизму, о котором феминистские теоретики пишут уже более тридцати лет». Стоит отметить, что работа, на которую ссылается Богост, разворачивая идею гиперзанятости — это, по большей части работа, выполнение которой мы ожидаем от матерей и жён, определённая часть которых теперь, в результате изменений моделей гендерной сегрегации труда, вовлечена в наёмный труд за пределами дома, чего в прошлые времена на случалось…

Конечно для тех, кто может себе это позволить, работа во вторую смену может быть перепоручена наёмным работникам. Многие виды работ по дому и по уходу не технологизированы, а лишь «переложены на плечи различных субъектов вследствие коммерциализации и глобализации этих сфер труда». В то время как всё больше женщин на Западе получают оплачиваемую работу, большая часть работы по дому была переложена при содействии глобального рынка на низкооплачиваемых работников — в основном, женщин стран Юга и бывших социалистических стран. Примером этого выступают образы мигранток-уборщиц и нянь. При этом нам не стоит забывать, что глобализация домашнего труда только перемещает замеченную феминистками проблему с одной демографической группы на другую, и нисколько не помогает её разрешению. Однако, мы также должны отметить, что некоторые составляющие работы во вторую смену несомненно могут быть технологизированы — с нашей помощью и под нашим руководством определённые составляющие отдельных дел могут быть делегированы машинам. Как отмечает Робин Джеймс, идея гиперзанятости указывает «вовсе не на вновь возникшее явление, а на изменение устройства непрерывно поддерживаемой активности: […] смартфоны будят нас вместо мам, а программы электронной почты выполняют множество подспудной работы (составление графиков, выставление напоминаний и тд), по обыкновению выполнимой женщинами». Это ещё раз подчёркивает тот факт, что домашняя сфера никогда не была неприкосновенной: дом всегда служил рабочим местом для множества людей, но работа, проводимая в нём, по большей части оставалась невидимой.

Гендер, технологии и (не)видимость труда

Интересно, что этот скрывающийся из виду труд стал видимым именно в тот момент человеческой истории, когда женщины стали меньше им заниматься. Он больше не позиционируется как труд по социальному воспроизводству — его представляют как «гиперзанятость», в определении которой подчёркнута необязательность и неудобство выполнения такого труда, наряду с сопровождающим эту идею ощущением бесполезности бытовой повседневной работы. Дело именно в том, что часть женщин теперь перестала выполнять эту работу (или какие-то её составляющие): обсуждаемое множество мелких дел превратилось в «занятость», поскольку технологии стали ими заниматься вместо женщин. Когда «Навигатор знаний» озвучивает напоминание, это расценивается как полезная работа — когда мать напоминает вам о чём-то, это всего лишь докучливое ворчание. По большей части этот тип работы оставался невидимым, пока машины не взяли над ним контроль. В чём же дело? Джеймс ставит этот вопрос так: «Переозначивают ли современные технологии варьирующуюся в зависимости от гендера стигму, по обыкновению свойственную работе по уходу, эмоциональному труду, и прочим видам феминизированной работы, считающимся не вполне «настоящей» работой?»

Вначале отметим, что перенос подобной работы в индивидуальную сферу, без сомнения, перераспределил базовые практики поддержания повседневной жизни между различными сегментами населения. Говоря, что технологизированный процесс с большей вероятностью будет признан трудом, чем атрибутированная женщинам работа по воспроизводству, я, конечно, обхожу стороной то, что именно люди настраивают и программируют электронные устройства: мы заводим будильник, вводим информацию для напоминания, и так далее. Таким образом, большее количество людей вовлечены сейчас в эти занятия, и, мы становимся более культурно осведомлены об их значении. Само собой, этот культурный сдвиг обладает гендерными (то есть, политическими) импликациями: то, что Богост определяет «гиперзанятость как угрожающее вторжение в жизни людей, а не как сглаживание различий внутри поля» весьма показательно. Кроме того, ещё одно наше замечание по этому вопросу касается культурного определения так называемой «женской работы» и некоторых затруднений, рождённых социальным воображением в деле признания значимости, сложности и сопутствующей интенциональности труда по воспроизводству. Работа, выполняемая людьми внутри дома (особенно, в рамках культурных фантазий о распределении сил внутри гетеронормативной семьи) когда-то была натурализована — это значит, что на протяжении длительного времени создавались представления о ней как о расширении проявления природных женских (и чаще всего, именно материнских) склонностей, эмоций, поведения в частном пространстве, личных предпочтений и так далее.

Именно это удалось ухватить Кэти Викс в следующем утверждении: «Умения, задействованные в управлении эмоциями очень сложно различить, поскольку само выражение эмоций было не только феминизировано, но и натурализовано: эмоции стали пониматься как спонтанные всплески, а не как умение их проявлять». Иными словами, эти умения остаются невидимой работой как внутри дома, так и на рабочем месте. Несмотря на это, эмоциональная работа легко поддаётся культурному стиранию усилий, которых она требует. Мы можем наблюдать аналогичный процесс, когда речь идёт о таких вещах, как работа по дому — идея о женской склонности «гордиться домом» и иметь высокие стандарты основывается на интерпретации того, что Анжэла Дэвис называет «никогда не кончающейся тяжелой работой домохозяйки и матери» как особого женского подхода». Функции и занятия, выполняемые цифровыми устройствами, конечно, труднее подвергнуть натурализации, поэтому их необходимость и польза с меньшей вероятностью могут быть скрыты подобными приемами. Следовательно, в рассмотренных нами примерах, машины становятся более видимы как работники, чем женщины.

Хотя может быть несколько неприятно столкнуться с фактом, что деятельность Сири, Кортаны и др., легче признаётся работой, чем та же деятельность, выполняемая феминизированными человеческими субъектами, это, тем не менее, может создавать интересную среду для прогрессивной дегендеризации работы. Выражаясь словами Вальдман, «поскольку сияющие модные девайсы берут на себя часть задач, раньше делегированных людям с низким социальным статусом, эти задачи (по-прежнему не оплачиваемые) начали наконец освобождаться от стигмы». Поскольку феминизированная работа становится технологизированным трудом, она может стать менее недооцененной в культуре и, следовательно, большее количество субъектов может взять её на себя. Другими словами, те у кого есть выбор и культурный капитал, охотнее возьмут на себя этот труд, если он ассоциируется с культурно ценными объектами, а не с социально ущемлёнными субъектами — конечно, это удивительно неполноценная победа, учитывая, что она предполагает, что единственный способ избавиться от стигмы — это вытеснить любые ассоциации с женщинами-исполнительницами, связанные с их полом. Описание всего этого явления — это уже не:«я бы скорее предпочла стать киборгом, а не богиней», а:«я бы скорее предпочла стать айфоном, а не женщиной».

Феминизация труда vs дегендеризация работы

И гендеризация цифровых помощников последних лет, и признание мужчинами гиперзанятости служат для нас приглашением пересмотреть и переосмыслить один из доминирующих трендов в осмыслении рабочей силы: а именно, так называемую феминизацию труда. Как мы видим, термин «феминизированный труд» используется, чтобы определить, по словам Морини, «не только объективный аспект количественного роста активного женского населения по всему миру», но и подчеркнуть «качественный и избирательный характер этого явления». Это относится к новым трендам в администрировании труда — таким, как прекарность, мобильность и низкая заработная плата — а также к доминированию новых типов трудового поведения в условиях позднего капитализма, включая акцент на установлении отношений, эмоциональной связи, коммуникативной работе и стремлении к заботе.

Действительно, Морини предполагает, что форма и содержание так называемого феминизированного труда тянут за собой «багаж женского опыта». Женщины считаются хорошо приспособленными к требованиям прекарности и принятию условий, при которых работники должны быть гибкими, доступными в любое время и ориентированными на работу в условиях смены трудовых моделей. Это, по мнению Морини, является следствием тенденции к «переносу на женский труд модальности и логистики заботы, особенно в контексте отношений матери и ребёнка, которые, на практике, не имеют ограничений во времени и самоотдаче, и к превращению их в часть квалифицированной работы». Пределы этого аргумента очевидны: намерение видеть в материнско-детских отношениях основу жизни даже для тех, у кого детей нет, а также вытекающее из этого тезиса следствие, что существует только одна модель материнства и воспитания детей — бинарная, приватизированая и всепоглощающая. Хотя дискуссия, поднятая Морини, куда более деликатна и проницательна, чем может показаться по комментариям выше, нужно признать, что её аргумент рискует натурализировать и гомогенизировать понимание того, что значит быть женщиной.

Безусловно, «феминизация» — это только одна из проблем маркировки общих изменений в характере труда. Никогда не существовало единственного «женского» опыта работы, учитывая множество способов пересечения форм угнетения, таких, как раса, класс, телесные ограничения трудоспособности, которые влияли на диапазон возможностей женщин и их способность выходить на рынок труда или покидать его. Маркировать любое смещение как «феминизацию» — значит выбирать лишь один нарратив о том, как женщины работают (и работали), что подрывает все различия под единым знаменем гендера: мы не должны забывать, что говоря о подобных тенденциях позднего капитализма, мы также говорим об отличительной «расоизации труда» и о многом другом. Более того, называть эти современные изменения и процессы «феминизацией» — значит, признавать существование социального мира, состоящего только из двух сфер — производства и воспроизводства, маскулинного/мужского и феминного/женского (скрытое в рассуждениях о гиперзанятости Богоста).

Подобным образом, «феминизация труда», вводя в свой дискурс «разрыв» или «слияние» двух сфер , устанавливает радикальное различие «мужской» и «женской» работы в то время, как это разделение уже скомпрометировано. Таким образом, мы рискуем не только гомогенизировать, но также эссенциализировать и излишне конкретизировать некоторые способы производства гендера (doing gender). Как проницательно замечает Поль Б.Пресьядо:

«Ничто не позволяет нам заявить, будто новая постфордистская модель работы более «феминна», чем модель индустриальная. Возможно ли считать, что женщины не работали как рабы на хлопковых полях? Возможно ли считать, что они не были первыми, кто упаковывал сардину на сборочную линию, или трудился в текстильной индустрии, или изготавливал смарт-карты для Майкрософта? Используя слово «феминная» для описания возрастающей прекаризации труда, мы вкладыванием в него гетероцентричность, метафизику полового различия и вводим «гендерную риторику», согласно которой уверенность, стабильность и постоянство приравниваются к индустриальному и мужскому, а гибкость, изменчивость, мобильность — к постиндустриальному и женскому.»

Обозначение определённых форм работы как «феминизированных» влечёт за собой риск сохранения идеи, что существует стабильная и продолжающаяся гендерная дифференциация намного труда в условиях когнитивного капитализма, в то время как стабильность гендера как такового всё чаще ставится под вопрос. Другими словами, в то время как происходит смешение гендерных ролей, здесь утверждается чистота гендера (несмотря на то, что мы уже, казалось бы, ушли от такого подхода); будущие модели труда, связанные с эмоциональностью, интимностью, сексом (заботой во всех её проявлениях), ограничиваются ввиду их вписывания в рамки существующих гендерные парадигм. Между тем, дестабилизация гендера — это то, что Морини связывает с текущими социальными условиями, когда «простые бинарные оппозиции производства/воспроизводства, мужской работы/женской работы настолько теряют своё значение, что скорее приводят нас к мысли о нарастающем процессе дегендеризации работы». Опять же, это предполагает, что дихотомии когда-то имели устойчивый смысл — но понятие «дегендеризации», тем не менее, может оказаться более адекватно для описания происходящего, чем термин «феминизация труда».

Кроме того, описание изменений в трудовой практике через «феминизацию» также предполагает, что женщины несут некоторого рода ответственность за облегчение развёртывания всеобщей прекарности. То, что больше конкретных типов женщин вышло на рынок труда, и примерно в это же время наёмная работа сама по себе стала более «феминной» легко описать как причинно-следственную динамику по тому же принципу, что и считать общий процесс снижения зарплат следствием того, что женщины когда-то сформировали резервную армии труда. Также можно сказать, что, изменившаяся роль женщин на рынке труда (просится термин «феминизация») нормализовала условия труда женщин и навязала женскую эксплуатацию «всем нам». Выражаясь словами Нины Пауэр:

«Дискурс, задействующий термин «феминизация труда… проблематичен с обеих сторон. С одной стороны, он описателен (работа становится более прекарной и больше основанной на коммуникации, что было характерно для женских работ в прошлом), а с другой стороны, он выражает негодование — «женщины украли хорошую работу у мужчин! Это они виноваты — каким-то образом — в том, что для нас больше не осталось подходящих производств!»

Этот ряд импликаций — ещё одна причина, по которой стоит сильно опасаться «феминизации труда» как концепции и как крылатой фразы; а также причина настаивать на ряде возражений и оговорок всякий раз, когда у нас возникнет соблазн использовать этот термин. Задача состоит в том, чтобы признать важную историю моделей труда, в которых были задействованы женщины, не превращая при этом «женщину» в монолит, не упуская из виду по-разному гендерированные формы «феминизированной» работы, и не оказывая дальнейшую дискурсивную поддержку идее бинарной гендерной системе, в которой традиционно определяются феминные и маскулинные занятия и способности. Разумеется, это нелёгкая задача, требующая тщательного соблюдения баланса, который я и старалась поддерживать в этом эссе!

Программируемые гендеры

Обсуждения автоматизации канцелярской, обслуживающей и эмоциональной работы может быть продуктивно для нас, поскольку, возможно, именно в этой сфере происходит дестабилизация допущений, лежащих в основе «феминизации труда». Возможно, этот процесс автоматизации проблематизирует идею о врожденном женском наборе навыков и о якобы имеющихся причинных отношениях между определёнными телами и конкретными социальными ролями или признаками. Нет сомнений в том, что многие из сегодняшних приложений и автоматических систем основаны на предустановленных гендерных стереотипах и запрограммированны на то, чтобы быть женоподобными аватарами или феминными бестелесными голосами. Они эксплуатируют наши представления о труде, традиционно исполняющемся женщинами и выдвигают урезанную версию отношения к заботливому и услужливому поведению в обществе, указывая на те элементы феминности, которые на протяжении долгого времени позволяли субъектам, выполняющим заботу или обслуживание, лучше выполнять специфические обязательства, и такой подход кажется бесполезен с феминистской точки зрения. Тем не менее, технологическое понимание феминности и автоматизации того, что кодировалось как «женская работа», можно также рассматривать как денатурализацию тех гендерных, социально выгодных и культурно программируемых заботливых моделей поведения, которые часто преподносятся под знаменем «женственности».

Признавая тот факт, что наши устройства и приложения должны быть запрограммированы на имитацию гендерно окрашенного поведения, что их «женственность» не дана «по умолчанию» и не является единственно возможным для них кодом, мы вовлекаемся в переосмысление функционирования не-машинного гендера как искусственного и культурно запрограммированного способа настройки. Когда технологии начинают «исполнять гендер» мы видим, что гендер не только не естественен, но и является продуктом продуманной стратегии того, как лучше заинтересовать, убедить и задействовать представления воображаемого пользователя. Как мы видим, феминность (под которой здесь понимается определённый набор гендерных ожиданий, ассоциаций и поведенческих норм) часто входит в инструментарий разработчика. Это делает явным то, что идея феминности — весьма сомнительный ярлык для обозначения изменчивого набора функций, техник и операций, потенциально доступных как для машин, так и для людей, повседневно исполняющих тот или иной гендер; таким образом, представления о «женственной» модели поведения как зависящей от пола, или как проявлении врождённых признаков, более не работает. Современные приложения используют гендерные предрассудки в попытках лучшим образом послужить их пользователям. Имея это в виду, можем ли мы понимать феминность как технологию, загружаемую в код наших устройств?

Библиография:

Дэвис А. Женщина, раса, класс. Изд. Прогресс, 1987

Пресиадо Б. 2014 Testo Junkie: секс, наркотики, биополитика. https://makeout.by/2014/09/19/beatris-preshiado-testo-junkie.html

Bogost, I., 2013. Hyperemployment, or the exhausting work of the technology user.[Online]. [Accessed 25 November 2015]. Available from: http://www.theatlantic.com/technology/archive/2013/11/hyperemployment-or-the-exhausting-work-of-the-technology-user/281149/

Chen, B., 2011. Review: iPhone 4S: With Siri, the iPhone finds its voice. [Online].[Accessed 25 November 2015]. Available from:http://www.wired.com/2011/10/iphone4s/

Davis, A. Y., 1983. Women, Race and Class. New York: Vintage Books.

Federici, S., 2012. The reproduction of labor power in the global economy and the unfinished feminist revolution. Revolution at Point Zero: Housework, Reproduction, and Feminist Struggle. Oakland: PM Press, pp. 91 — 111.

Feiler, B., 2010. Turn right, my love. [Online]. [Accessed 25 November 2015].Available from: http://www.nytimes.com/2010/06/27/fashion/27FamilyMatters.html

Gregory, K., 2013. Hyperemployed or feminized labor? [Online]. [Accessed 25November 2015]. Available from:https://digitallabor.commons.gc.cuny.edu/2013/11/17/hyperemployed-or-feminized-labor/

Griggs, B., 2011. Why computer voices are mostly female. [Online]. [Accessed 25November 2015]. Available from:http://edition.cnn.com/2011/10/21/tech/innovation/female-computer-voices/

Gustavsson, E., 2005. Virtual servants: Stereotyping female front-office employees on the internet. Gender, Work, and Organization 12(5), pp. 400 — 419.

James, R., 2013. Femininity as a technology: Some thoughts on hyperemployment.[Online.] [Accessed 25 November 2015]. Available from:http://thesocietypages.org/cyborgology/2013/11/29/femininity-as-technology/

Jonsson, I., and N. Dahlbäck, 2011. I can’t hear you? Drivers interacting with male or female voices in native or non-native language. [Online]. [Accessed 25 November 2015]. Available from:http://www.ida.liu.se/~nilda08/papers/2011HCII_Jonsson_Dahlback.pdf

Morini, C., 2007. The feminization of labour in cognitive capitalism. Feminist Review 87, pp. 40 — 59.

Power, N., 2012. The dystopian technology of the female voice. [Online]. [Accessed25 November 2015]. Available at: http://hernoise.org/nina-power/

—, 2009. One Dimensional Woman. Ropley: Zero Books.

Preciado, P. B., 2013. Testo Junk: Sex, Drugs, and Biopolitics in thePharmacopornographic Era. New York: The Feminist Press.

Waldon, K., 2013. Will smartphones kill feminity? [Online]. [Accessed 25 November 2015]. Available from:http://www.slate.com/blogs/xx_factor/2013/12/04/hyperemployment_technology_and_femininity_if_devices_now_do_women_s_work.html

Weeks, K., 2011. The Problem With Work: Feminism, Marxism, Antiwork Politics,and Postwork Imaginaries. Durham, N.C.: Duke University Press.

Wright Mills, C., 2002. White Collar: The American Middle Classes: Fiftieth Anniversary Edition. Oxford: Oxford University Press.