Donate

Яблони и яблоки. Откуда взялся этот мир

Судьба настоящих динозавров — вымирать. Так может показаться. Но на самом деле они растворяются в воздухе, находя себе сосуды поменьше, чтобы охватить своей величиной еще больше.

На пятом справа облизанном муссонами континенте росла огромная яблоня. Она, как бобовое дерево из рассказа о Джеке, доставала до лохматых туч своими косматыми ветками. Она не была одна, как и континент не был клочком земли посреди большой воды. В те времена почва появлялась там, где ступали яблони — а не наоборот. То есть под ее корнями-стопами всегда было что-то твердое. Но это не влияло на летучесть. Она не притягивалась — притягивала. Сколько лет было тем яблоням и в каком количестве они рассекали воздушными путями никто не знал. Да и знать было некому. Знать было незачем. Потому что как раз знание, по поверьям, заставляло живое падать ниц, становиться тяжелым, громоздким и от того быстро увядающим. Яблони просто были. Изъявляли эту волю самим себе — и выполняли ее. Без сроков, гонок и знака качества. Вместе с тем на их ветках были-росли яблоки. Они — желтые, краснобокие — вбирали в себя весь сок и сладость состояния дерева. Но чем больше яблоки наливались жизнью, тем ниже они опускали ветки, замедляли широкий шаг и клонили деревья в сон.

Тогда неустанные яблони-великаны решили стряхнуть из себя яблоки. Они стали бежать так громко, так быстро устремляясь вверх, что земля, появляясь под ногами, не успевала оттуда исчезать. Земля кусками падала и катилась следом, обтесывалась, раскручивалась и пластами из центра росла во все стороны. А яблони бежали. А яблоки падали на землю и разбивались от своего веса и от ее твердости. Мякоть их разливалась соком. А косточки, бессильные перед грубым верхним слоем, забыли о том, что могут прорастать. Косточки барахтались в соках и, боясь утонуть, пускали тонкие ниточки и обращали их к своим деревьям.

Из косточек повырастали люди. Из ниточек — руки и ноги. Из соков, раскрученных в водовороте, отделились моря-океаны и размытые, неуверенные в своей твердости берега — как при смешивании молодого молока сыворотка отделяется от масла. Из земли, что отлетала от ног деревьев, собрался земной шар.

Когда яблони струсили все плоды до одного, они перестали бежать. Они опять обрели летучесть. Они стали невесомыми, тонкими и почти незаметными отвлеченному глазу. Шар тогда сбавил свои обороты. Вода подружилась с почвой и люди начали вставать на ноги там, где чувствовали вес. Люди по чуть-чуть начинали чувствовать вес свой. Притяжение. И местами тяжесть.

Тот, кто выходил из соков, еще улавливал чуть слышное дыхание яблонь. Еще видел трепет листвы. Еще помнил свой прежний дом. Тот, кто падал на землю сразу — видел только то, что создавал сам, и верил только в то, что пришло после него. Заметив эти отличия, люди принялись изобретать названия и системы счета — чтобы как-то выделять «своих» от «чужих». И тут же создали себе возраст, и вес, и казну, и языки, и время.

Люди соков вырождались. Они не могли застыть в том, что есть — природа сама тянула их к созданию новых связей. От этого переплетались они делами и телами с людьми земли. И чем больше они узнавали, тем больше возникало смысла внутри них. Слой за слоем создавались новые семечки — пульсирующие светом у ядра и шероховатые от огрубевшей земли снаружи. Первым, рожденным от связей, этот свет еще помогали проявлять седые яблони. А потом, с течением поколений, внешняя корка стала цельнометаллической оболочкой — земельные наросты окислялись от обид, злости и гордыни. Шлифовались завистями и страстями. И обрастали мхом — от устоев и нежелания высовывать шею из безопасного панциря. Щелей для света почти не осталось.

Теперь жизнь на земле напоминала не радость быть, а круговое трение железных шариков в одних и тех же подшипниках. Где одни натирали себе бока от раздутых размеров, а другие — стирались, выпадали и терялись, уставая бежать. Свет у них тоже был — правда от лампочки. И соки были — правда в тетрапаках. И стабильно все было, кажется, только притрушено пылью. Но до сих пор, поднимая голову к звездам — где не прекращали свой тихий ход яблони-великаны — люди переживали непонятный трепет. Будто кто-то вырывался из их груди и просился в большой мир диких случайностей. Кто-то стучался. И многие слышали этот стук — и многие его боялись, облекая в «показалось» и «наверное, это усталость». А свет, и правда, устал быть внутри. Взаперти. В заточении. Он хотел просочиться и достать до яблонь. Он хотел хоть бликами напомнить, что еще жив. Что помнит. Что стремится просто быть — а не соревноваться в целях выживания.

Судьба настоящих динозавров — вымирать. Так может показаться. Но на самом деле они растворяются в воздухе, находя себе сосуды поменьше, чтобы охватить своей величиной еще больше. И эти сосуды теперь ходят на двух и празднуют Новый год, рожают детей и оплачивают счета. А иногда поднимают голову к небу и чувствуют трепет. А иногда закрывают глаза, и видят свет. Просто эти сосуды поменьше помнят, как греметь ложками. Но забыли, что любая — столовая, чайная, десертная — дорога к обеду.

И обед этот не для того, чтобы насытиться. А для того, чтобы собрать всех за одним столом.

Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About