Почему-то мы привыкли думать, что все хорошее было до нас: и великая русская классическая литература, и великая литература Советского союза, да и вообще все великое. Сейчас же все обмельчало, выцвело, и остается только плеваться да печально в который раз перелистывать томик любимого Достоевского. Можно еще зачитываться книгами лауреатов Пулитцеровской премии, французскими романами с их особым неуловимым и пленительным миром, пытаться разобраться в загадках японского характера по книгам уже давно не столько японского, сколько американского, Харуки Мураками. Хотя все это совсем не плохо, мы забываем, что русская литература все еще жива. И не просто жива, но готова отстаивать себя и продолжать великие традиции прошлого. В качестве небольшого экскурса в этот неведомый мир современной русской литературы хотелось бы рассказать о трех главных русских книгах 2015 года.

Роман Сенчин — финалист и лауреат премий «Большая книга», «Русский букер», «Национальный бестселлер». В своей книге «Зона затопления» автор возвращается к старой проблеме: живут себе люди десятилетиями в деревне на реке, укрепляют дома, построенные еще прадедами, ведут хозяйство. Здесь и коренные жители, и ссыльные, и зэки, и русские, и не русские с чужими фамилиями вроде Кайхер, Шнайдер, Крикау. Но за годы суровой жизни на краю тайги все так сроднились, что прошлое стало уже неважным. Уже тридцать лет эти люди существуют в ожидании переселения. Богучаровскую ГЭС то начинают строить, то забрасывают, то снова начинают строить… Те, кто помоложе да посмелее перебрался в города, а старики остались. Цепляются за прабабушкины сундуки, за подгнивающие буфеты, за хозяйство, за дома, в которых жили поколениями, и за кладбище.

Тема смерти, можно сказать, открывает роман. Целую главу жители деревни Пылево хоронят Наталью Сергеевну Привалихину. Казалось бы, зачем так долго описывать проводы, хождения по кладбищу, выбор места, выкапывание могилы? Старая женщина спокойно умерла — похоронили, и все, ничего особенного. Но помимо бытописательного плана в этой главе очень важен символический. Хоронят не только старушку, хоронят старую жизнь, последний раз прощаются с умершей так, по-деревенски, с долгими проводами и плачем, с тем, чтобы вся деревня собралась. Но даже эта последняя жительница Пылева, которой удалось встретить смерть на родной земле, не может в ней же найти покой, и тело увозят в город, ведь кладбище тоже затопят…

Затопят, как и во всех других селах района. Жители каждого поселка будут пытаться спасти не только имущество, но, прежде всего, могилы. Может, кладбище на горе выживет как-нибудь, не доберется до него вода? Может, разрешат тела перевести, проведя страшную и непонятную эксгумацию? И в этом очень ярко проявляется наш национальный характер. Это наш народ ходит на кладбища и отыскивает могилы великих людей — вроде как пообщаться. Это наши люди в Пасху, в день радости, ездят на кладбище, оставляют на могиле еду, пьют, закусывают, поминают. Это мы празднуем годовщины со дня смерти и проводим пышные похороны. И вот всю эту культуру смерти хотят отнять. Одна из главных причин того, что уезжать в города не хочется, — не то, что герои не понимают всех благ цивилизации, новых кухонь и блестящих унитазов, а то, что хочется помереть на родной земле да лечь рядом с родными в землю.

Жизнь в городе не клеится не только у стариков, но и у молодых семей. Одно дело в деревне, где друг без друга никак, все завязаны в одной упряжке, а в городе все по отдельности. В избе большими семьями жили, отгораживаясь только занавесками, а тут в маленькой квартире у дочери своя комната, у родителей своя, и все с дверями закрывающимися. Город — это не просто бетонные коробки — дома, но и коробки — комнаты, люди, залезшие и запрятавшиеся в коробки, из которых больше не хочется выходить. Перед нами возникает образ девочки, которая отгораживается как от новых городских одноклассников, так и от родителей. И хочется ей только компьютера с Интернетом. Для ее деревенских родителей это проблема, вопрос, ведь раньше все вместе были, а теперь дочь только коротко на вопросы отвечает, да уходит к себе, в себя. Пугает людей и то, что из комфортной квартиры выходить не хочется, при сборах — постоянная спешка, а в квартире неуютно. Замкнутый круг какой-то. На фоне сравнения с деревенским образом жизни это проблема, да, но разве не так мы живем в мегаполисах, каждый в своей коробке, мигнули, подали знак и запрятались внутрь? Мы слишком заняты, чтобы заметить, что что-то тут не так, да и вообще, может, это все так и должно быть, и нужно просто закрыться у себя в квартирке на пятнадцатом этаже.

Сенчина обвиняли в непонимании ситуации, в однобоком ее отображении. Если рассудить рационально, то деревенским жителям надо бы радоваться, что им предоставили комфортные условия жизни, новые квартиры, инфраструктуру и так далее и так далее. Сам писатель в интервью «Российской газете» подчеркивал, что в ходе работы над романом «встречался с переселенцами в Абакане, Минусинске, Красноярске, списывался с жителями центра Кежемского района города Кодинска» и изучал различные документы и свидетельства. Да и сам он, мальчик, выросший в Туве, видел, как после строительства Саяно-Шушинской ГЭС медленно погибал Енисей.

Эта тема, конечно, для нас не новая, и об этом уже писал в «Прощании с Матерой» Валентин Распутин. Роман Сенчин не скрывает, а даже подчеркивает связь своей книги с произведением Распутина. Во-первых, писатель прямо посвящает роман В.Г. Распутину. Во-вторых, в тексте разбросаны различные аллюзии и реминисценции, и уже одно название торжества «Прощание с селом» не оставляет никаких сомнений в наличии связи. В-третьих, один из героев, как и сам автор, задается вопросом, как власть дает премию Распутину за «Прощание с Матерой», но одновременно воплощает в жизнь все то, против чего выступал писатель. Вообще «Зона затопления» напоминает не только «Прощание с Матерой», но еще и «Живи и помни» того же Распутина. Хотя обстоятельства в произведениях очень разные, их объединяют проблемы разрушения семьи под давлением сил извне, жизнь под одной крышей, проблемы деревенской жизни, мотив бегства. Создается общее ощущение того, что вот живет-живет человек, а потом налетает большая страшная волна истории и смывает всю жизнь, барахтайся тут, не барахтайся…

Если обратиться к классификации сюжетов Борхеса, «Зона затопления» — это история о возвращении, о поиске дома. Еще Гоголь пустил «бойкую необгонимую тройку» нестись по дорогам да греметь по мостам в поисках Дома. Но до сих пор наша литература бездомна, не дано ей создать уютного дома, который не будет разрушен или снаружи, или изнутри. Герои «Зоны затопления», казалось бы, наконец-то обрели тот самый дом после странствий и переселений, но и их срывают с места, лишают этого дома, отправляют на вечную дорогу.

Роман написан очень живо и просто, образы, прототипами которых послужили реальные люди, до боли знакомы любому, кто хоть пару раз вылезал из своей коробки. Трудно без слез читать о том, как старушка Ирина Викторовна увозит в город курицу Чернушку, не в силах зарубить ее или оставить в деревне. Да и вообще слезы сдержать трудно, читая о рождении этакой русской Атлантиды, утягивающей за собой истории и жизни людей…но птица-тройка все так же несется дальше и не дает ответа, куда она несется.

«Зона затопления», роман, начатый в 2012 году, а выпущенный в 2015, будучи тесно связанным с событиями наших дней, уверенно продолжает традиции той самой великой русской литературы, по которой мы так тоскуем.

Писательница из Казани Гузель Яхина со своим романом «Зулейха открывает глаза» — победитель премии «Большая книга» в 2015 году, но роман заслуживает внимания не только поэтому. В чем же там дело?

Выбор темы, кажется, убеждает нас в мысли о том, что не только «все новое — хорошо забытое старое», но даже «еще не забытое старое». Истории о раскулачивании, ссылках, выживании в Сибири, плохих красноармейцах, страдающих добрых интеллигентах давно всем нам знакомы. И в этом плане Гузель Яхина не создает ничего нового. Зимой 1930 года в татарскую деревню, где живет главная героиня Зулейха со своим мужем Муртазой и свекровью Упырихой, приходит отряд красноармейцев во главе с товарищем Иваном Игнатовым. Всю семью должны отправить в Сибирь, но Муртаза бунтует против раскулачивания: «В этот раз — ничего не отдам!». Мужчину убивают, его мать оставляют умирать в деревне, а Зулейху в одиночестве отправляют по вечному каторжному пути. И вот перед нами вагон-теплушка, населенный типичными героями как «профессор Казанского университета в третьем поколении, Вольф Карлович Лейбе», «сутулый пьяница с печальными глазами» — художник Иконников Илья Петрович, бывшая машинистка «полными покатыми плечами и печальным именем — Илона», «манкая, звонкая» баба Настасья, Груня с могучим задом и тяжелой солдатской поступью. Трудности только сближают и закаляют ссыльных, и мы видим их совместный труд ради выживания в сибирской природе. Родившийся в ссылке сын Зулейхи учится у светила медицины Лейбе и художника Иконникова. Казалось бы, сюжет, не заслуживающий внимания, избитый и знакомый. Да и вообще не ссылка это, а подарок судьбы какой-то.

Однако в этом романе на фоне репрессий и ссылок мы видим хрупкую женщину, которая вызывает некоторую жалость даже у красноармейца Игнатова, убившего ее мужа. Зулейха отличается от других женских персонажей еще и тем, что она жила в традиционной татарской деревне, и ее мир перевернулся не на 180 градусов, а на все 360. В этом смысле очень важна первая глава, названная «Один день». В ней подробно, шаг за шагом описано каждое действие Зулейхи. В собственном доме женщина живет в вечном страхе. Она не может открыто даже взять кусочек пастилы, которую потом в метель понесет духу околицы, чтобы тот поговорил с духом кладбища и попросил позаботиться об умерших детях Зулейхи. Приходится на четвереньках, ползком красться по дому, пока спят Муртаза и Упыриха. Потом — череда обязанностей: приготовить еду, поехать с мужем за дровами, растопить баню, искупать свекровь, которая еще и обвинит в том, что Зулейха ее била, принять побои от мужа, исполнить супружеский долг… Сегодня это кажется нам, эмансипированным и независимым, невероятной дикостью. Бежать нужно от такого мужа! Бежать без оглядки! А Зулейха полжизни — пятнадцать лет из тридцати — провела с этим зверем, да еще и называет его «хорошим мужем». Когда Муртазу убивают, героиня не в состоянии даже осознать случившееся, она тащит тело мужа домой, ложится рядом с ним, и всю ночь «они лежали, плечо к плечу, и смотрели широко открытыми глазами на потолок — сначала темный, затем густо залитый белым лунным светом, затем вновь темный. Впервые Муртаза не гнал ее на женскую половину. Это было совершенно удивительно. И чувство безмерного удивления будет единственным, что останется в памяти Зулейхи от той ночи». Любовь ли это? Страх? Привычка? Возможно, Зулейха даже в своем садисте-муже сумела разглядеть что-то доброе, что-то родное?

Первая глава служит неким камертоном к пониманию всего романа. Парадоксально, но Зулейха в тридцать лет, пережив смерть всех своих детей, постоянно перенося жестокость мужа и его матери, выполняя кучу работы по дому, осталась во многом наивным ребенком. Так, героиня не знает, сколько лет уже замужем: «Нужно будет спросить у Муртазы, когда он будет в настроении, — пусть подсчитает», не знает, сколько лет свекрови: «Муртаза недавно сел подсчитывать, долго сидел — и объявил: мать права, ей действительно около ста». Кажется, отчасти она, молодая женщина, воспринимает Муртазу, почти старика, как отца (может, это покажется дикостью, но разве что-то еще в этих условиях может быть дикостью?). В этих отношениях сочетаются и уважение, и некоторая забота (Муртаза, например, кричит, чтоб жена не выходила на холод раскрытой), и жестокость, и мазохизм какой-то. В мире Зулейхи муж — не любимый мужчина, брак — не нежность и взаимопонимание. Но это надежный устойчивый мир, так жили до нее, так живет она, там должны были бы жить и дальше. В этом мире Зулейха знает свою роль и свое место и знает, что от всего находящегося за пределами этого мира ее так или иначе прикрывает спина мужа. Когда же женщину насильно лишают всего этого, то она действительно превращается в потерянного ребенка. Пугает не только то, что убили мужа, лишили хозяйства, увезли, но и то, что выдернули из замкнутого, понятного мира и кинули в полную неизвестность. Свобода от мужа и свекрови, от побоев — уже не благо, это тоже испытание чем-то новым, абсолютно непонятным.

Высказывались мнения о том, что хороша на самом деле только первая глава романа, только она нова и увлекательна. Но так ли важно нам знать, как жили татарские семьи в 1930-х годах? Разве не интереснее, лишь заглянув в их мир, ужаснувшись чему-то, удивившись чему-то, увидеть, как люди из этого мира переживали события и бедствия в масштабах всей страны?

Как и в романе «Зона затопления», ключевым мотивом романа «Зулейха открывает глаза» является поиск дома. Только если герои Сенчина лишились старого мира раз и навсегда, вместе с затопленными избами и кладбищами, то Зулейха сумела в новых условиях обрести женское счастье и именно в ссылке родить наконец здорового ребенка. Отчасти именно детская наивность, неподготовленность Зулейхи и позволили ей, необразованной татарской женщине, подружиться с питерскими интеллигентами и приспособиться к новой жизни в Сибири. Отчасти же ей помогла привычка жить в суровых условиях, но все равно не отчаиваться. Если можно считать домом один ад, то почему бы не превратить в дом и другой?

Символична легенда о стае птиц, летевшей в чертоги Семруга, которую Зулейха рассказывает сыну. Женщина слышала эту историю от отца в детстве, а потом волей судьбы вынуждена была сама пережить все те же испытания, что и герои сказки. Повторяя теперь эту легенду ребенку, она отчасти возвращается в привычный старый мир, который покинула. Возникает некоторая трехплановость повествования: легенда претворилась в жизнь, а потом снова превратилась в детскую сказку и стала уже частью жизни.

Возможно, сюжет не оригинален, а в чем-то и наивен. Другие герои, пожалуй, выглядят немного тускло на фоне Зулейхи, и развитие их характера не показано. В романе может недоставать достоверности в описании жизни в ссылке. Но ведь это история Зулейхи, которая «открывает глаза», и в ее новом мире уже не должно быть ада и жестокости, потому что она она готова «уравнять в своем сердце горе и радость, любовь и ненависть, врагов и друзей, живых и мертвых».

Мы как-то привыкли бирку важного и великого приписывать большим романам, а лучше — романам-эпопеям. Что можно выразить в небольшом произведении? Ни тебе развития героев, ни тебе масштаба исторических событий. По-моему, этот подход не верен: в маленьком объеме мысль и смысл могут достигнуть наивысшей концентрации, а уж если собрать несколько таких сильно концентрированных рассказов, то что получится… В 2015 году вышел сборник подобных рассказов о детстве «Детский мир». Но странно дело: на обложке рядом с игрушками нарисован не игрушечный пистолет, и стоит пометка «18+». Никакой ошибки здесь нет, и книга эта предназначена не для детей, а для взрослых, причем, взрослых с крепкими нервами.

В этой книге собраны рассказы о детстве наших известных прозаиков, таких как Виктор Пелевин, Людмила Петрушевская, Майя Кучерская, Михайил Веллер, Захар Прилепин, Татьяна Толстая и многих других. В предисловии к сборнику от его составителя Дмитрия Быкова сказано, что он «призван разрушить давнюю и опасную ложь о безмятежном рае детства», а значит не будет «никакого розового детства». Что же это — наши прозаики так настрадались в нежном возрасте, что теперь всех запугивают? Или же это мы в большинстве своем привыкли воспринимать детство как счастливое время, задвинув в далекий угол памяти все те ужасы и трагедии, через которые проходили детьми? Виктор Пелевин объясняет: «В детстве счастлив потому, что думаешь так, вспоминая его». Дмитрий Быков пишет: «Маленький человек всегда покинут — это биологическая, непреодолимая драма детства. Все у него впервые». И самое страшное для нас всех, пожалуй, то, что взрослые наши детские проблемы всегда воспринимали как несерьезные. Мы маленькие, а значит и проблемы маленькие. Но на самом-то деле «детство все воспринимает в полный рост, абсолютно всерьез», что доказывает каждое произведение из сборника.

Например, в рассказе Андрея Битова «Но-га» второклассник Зайцев, который «всегда ждал дружбы», оказывается перед роковым выбором: пойти с одноклассниками к дому, где жил вампир, или прийти домой пораньше и сделать уроки, ведь у отца день рождения. У кого в детстве не было подобной ситуации? Это со временем мы понимаем, что нужно расставлять приоритеты, что семья важнее, что не нужно потакать другим и так далее и так далее. А в детстве кажется, что каждый раз — последний, что если вот сейчас не побежишь за одноклассниками, то навеки останешься в одиночестве. Герой решает последовать за потенциальными друзьями. Мы видим, как в глазах ребенка подвал дома превращается в целую сокровищницу, а катание по перилам лестницы — в полет летчика или акробата. Но это радужная сторона. А трагедия в том, что нельзя показывать слабость, нельзя быть тюфяком, подвернул ногу — молчи, не порть веселье. Ужас в том, что второклассник, недавно переехавший в город, не знает своей улицы, и, когда друзья оставляют его с больной ногой одного, то это одиночество оказывается полным и абсолютным, а сама нога превращается в предателя. Андрей Битов даже не описывает эмоции ребенка, когда отец дает ему пощечину и выговаривает. Мы и так все знаем, каково это. Со временем мы привыкаем спорить и пререкаться с родителями, рассуждать о проблеме поколений и «отцов и детей», но в детстве каждая ссора — трагедия. Как передать невероятный ужас, который испытывает провинившийся ребенок? Детские проступки по глубине и ужасу своему подобны первородному греху. Дело еще не в наказании. Ну что могут сделать любимому ребенку? В угол поставить? Сладкого лишить? Как Адам и Ева, согрешив, не могли уже предстать перед Богом в своем изначальном состоянии, с прежним доверием, так и ребенок не может уже, как прежде, прямо смотреть в глаза родителю. Как поменялись отношения человека с Богом, так меняются и отношения ребенка с родителями. И не зря ведь мы воспринимаем Бога как Отца, а дети родителей — как высшую силу, как Бога. Быков пишет в предисловии: «Особенно ужасно, что грехи тоже впервые, и никто не может от них предостеречь: детство — время, когда мораль усваивается только на личном опыте, и чаще всего от противного». И вот каково это — каждый раз переживать страх изгнания из Эдема?

Андрей Макаревич формулирует эту мысль несколько иначе: «Детские разочарования — самые яркие. Наверное, потому, что каждое из них — первое. Падать больно, красивая оса жалит, а молоко бывает горячим». И тут же рядом с трагедией от ошибок и разочарований вырастает интерес узнавания большого мира, «формирование границы между “Я” и «не-Я», как этот процесс назвала Людмила Улицкая.

Все рассказы поделены на две части: «О других» и «О себе». Хотя по сути это деление очень условно, ведь все, что написано о детстве, в той или иной степени автобиографично. Чтобы показать мир глазами ребенка, нужно снова почувствовать себя ребенком: вспомнить, как мама прикладывала руки ко лбу, как «бабушка откармливала курочками в масле» и восторгалась гениальностью, как отец брал на руки…

С чего вообще вспоминать о детстве? Отчасти ответ на этот вопрос дает Виктор Пелевин в рассказе «Онтология детства»: «То, что видишь каждый день много лет, постепенно превращается в памятник тебе самому — каким ты был когда-то-то, — потому что несет на себе отпечаток чувств уже почти исчезнувшего человека, появляющегося в тебе на несколько мгновений, когда ты видишь то же самое, что видел когда-то он». Порой в неумолимой гонке жизни и беге птицы-тройки нужно заглянуть внутрь или оглянуться назад, чтобы разобраться в том, что есть сейчас. Героиня рассказа Татьяны Толстой, возвращаясь в дом, так манивший в детстве, спрашивает саму себя: «Что же это и было тем, пленявшим? Вся эта ветошь и рухлядь, обшарпанные крашеные комодики, топорные клеенчатые картинки, колченогие жардиньерки, вытертый плюш, штопаный тюль, рыночные корявые поделки, дешевые стекляшки? И это пело и переливалось, горело и звало? Как глупо ты шутишь, жизнь! Пыль, прах, тлен. Вынырнув с волшебного дна детства, из теплых сияющих глубин, на холодном ветру разожмем озябший кулак --что, кроме горсти сырого песка, унесли мы с собой?». «Видеть — на самом деле значит накладывать свою душу на стандартный отпечаток на сетчатке стандартного человеческого глаза», — пишет Пелевин. Сегодня же нам так важно уметь правильно видеть, накладывать правильные отпечатки под нужным углом. И за тем, чтобы понять, кто мы такие и откуда мы, и за тем, чтобы вспомнить, что все самое страшное и абсолютное мы уже пережили в детстве, а значит, по словам Быкова, «после этого с нами ничего не сделаешь».