Create post

Монументальное низвержение

Christine Borovkova
Александр Курицын
Алексей Нарбеков
+7

В наших общественных дискуссиях последних десятилетий есть, пожалуй, лишь две «вечнозеленые» темы, не считая вездесущего «Сталина», споры о котором упрямо сползают на уровень «Огонька» времен Коротича. Это бесконечная дискуссия о памятниках — в первую очередь советской эпохи — и о переименовании улиц (с примыкающей к ним в качестве фокусной точки и поднимаемой каждый раз, когда не о чем говорить или надлежит отвлечь внимание от чего-то другого темой «захоронения Ленина»).

Нетрудно заметить, что все это в сущности одна и та же тема — исторической памяти и отношения к советскому прошлому, отпечатанному в топографии городов, монументальной и декоративной скульптуре и т.д. Недавние события на Украине вновь актуализировали все эти споры — и поскольку речь идет о желательности или нежелательности аналогичного в нашей стране, то вопрос перестал быть обсуждением «внутренних дел другой страны», став нашим собственным.

Каждый режим — что демократический, что не-демократический — утверждает себя в пространстве, в том числе символически — и конец его означает не только изменение подобной политики утверждения, но и пересмотр уже существующего. Тем более тогда, когда новый режим утверждает себя в первую очередь отталкиваясь от предшествующего — негативная память о нем служит легитимацией нового порядка вещей, более того, новый режим оказывается заинтересован в производстве подобной «негативной памяти» и интерпретирует всякое посягновение на себя как стремление или непроизвольное возвращение к прошлому. Его искусственная безальтернативность формируется как производная от границы между ним и «ужасным прошлым», по отношению к которому он выступает как благо — и тем самым ставить его под вопрос значит рисковать возвращением к тому, избавлением от чего он стал.

И уже здесь можно видеть, что уничтожение или демонтаж монументов имеет, по меньшей мере, два варианта —

— в момент крушения прежнего режима, как канализирование протеста или его фиксация на конкретном объекте — когда памятник императору или портрет президента разрушают потому, что нет возможности сейчас непосредственно добраться до самого виновника, когда полицейского линчуют как представителя ненавистной власти. Здесь акт низвержения — это не борьба с прошлым, а с современностью — как раз стремление утвердить конец этой современности, доказать и самим себе, что она стала прошлым: ритуальное поругание статуи самодержца демонстрирует, что он больше не является самодержцем — собственно, сама возможность подобного действия и его безнаказанность доказывают это, в этот момент он уже больше не является правителем. Любой «официальный монумент» свергаемого режима является в этот момент его репрезентантом. Коммунары, разрушая Вандомскую колонну, не только низвергали II-ю Империю, но и атаковали «наполеоновский миф», на котором она паразитировала — демонстрировали разрыв со всей той системой образов, на которых покоился прежний порядок, тем самым утверждая себя в качестве «совершенно иного»;

— и тогда, когда «борьба с памятниками» превращается в рутинную политику — выступая уже формой политики памяти.

В нашем случае можно видеть, что подобная борьба стала достоянием оппонентов власти — за счет того, что относительно советского прошлого (во всяком случае, в его государственной составляющей) было достигнуто относительное единство — как власть 90-х отстраивала себя от советского режима, так и последующие годы не привели к его реабилитации.

Однако государственная политика «нулевых» выступала политикой «нейтрализации прошлого», преодоления разрывов — на которых строились 90-е. Советский Союз оказывался частью «большой русской истории», «сложным, неоднозначным периодом», в который были «свои достижения и свои провалы», «трагической эпохой», но если «трагической», то со своей трагической виной, которая выводила обсуждение за пределы тяготеющих к однозначности моральных или уголовных оценок. Жертвы оказывались зачастую и палачами — если оглянуться чуть раньше, большевики — создателями системы, которая далее их же и уничтожила. Своеобразным символом новой официальной политики памяти стала новая государственная символика: триколор и двухглавый орел, но с музыкой гимна Советского Союза и новым текстом от старого автора — так, что ни одна группа не могла однозначно сказать, что это «ее», но при этом у любой значительной группы было в этой символике нечто «свое».

Казалось, что этот компромисс имеет шансы просуществовать настолько, чтобы самому превратиться в традицию. Памятники, которые не свергли и не поснимали в начале 90-х, спокойно оставались на своих местах или, в случае бесконечных Лениных да героев революции, ветшающих в скверах, потихоньку убирались или ремонтировались — в зависимости от местных вкусов, редко вызывая оживление. Их всех в публичном пространстве почти полностью заменил нескончаемый спор о выносе тела Ленина из мавзолея.

И за последние несколько лет оказалось, что ожидаемая «нейтрализация» не утвердилась. Фигура «Сталина» здесь особенно показательна — когда борцы с ним порождают его защитников, как фотография Сталина в кабине дальнобойщика в конце 60-х была специфической формой протеста против существующего порядка вещей. Памятники, которые успели стать частью городского пейзажа и которые имели отношение к спорам о прошлом примерно равное отношению клодтовского Николая I к текущей оценке его царствования — вновь обрели символический вес. Парадоксальным образом, «советское прошлое» все в большей степени реабилитируется за счет нападений на него.

В этой специфической борьбе с памятниками сторона нападения демонстрирует притязание на монополию публичной памяти, утверждая себя через притязание на контроль над правильным памятованием и над надлежащим забвением — не собственную память, а впечатанную в городское пространство, «общую память», обязательную для всех. Это не прошлое не отпускает нас, а мы не можем или не желаем отпустить прошлое.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Christine Borovkova
Александр Курицын
Алексей Нарбеков
+7

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About