Ученый в эпоху перемен: Н.И. Кареев в 1914 — 1931 гг. Исследования и материалы / автор-составитель Е.А. Долгова. — М.: Политическая энциклопедия, 2015. — 512 с. — тираж: 1.000 экз.

История академического сообщества и его отдельных представителей — одна из наиболее приоритетных областей исторических исследований на протяжении последнего столетия. Обусловлено это положение вещей целым рядом причин:

— во-первых, изобилием материала — как известно, исследуем мы в первую очередь то, что хорошо исследуется. Университеты, научные учреждения, Академия и конкретные ученые много сделали для сохранности своих архивов, сами представители академического сообщества оставили многообразный материал — от собственно научных работ до публицистики, полемики между собой, мемуарных свидетельств, эпистолярии и дневников. Более того, каждое поколение в России по крайней мере с 1840-х гг. представляло более или менее признанные версии описания собственного прошлого и простраивало генеалогии, наследуя каждое уже существующим версиям (иногда «через голову» предшествующего поколения обращаясь к «дедам», тем самым одновременно демонстрируя преемственность и отличие от непосредственных предшественников).

— во-вторых, последовательным расширением проблематики исторических исследований — со второй половины XIX века «история культуры» серьезно теснит политическую историю, а с конца того же столетия начинают быстро развиваться исследования в области интеллектуальной истории и истории идей. Не углубляясь в последующее развитие данных исследовательских областей (и их пересечения с на долгое время занимающей господствующее положение социальной историей), отметим лишь, что все они применительно к Новому времени легко разворачиваются в пространство исследований академического сообщества или на его материалах;

— в третьих, это и вполне понятный собственный интерес исследователей — поскольку изучаемый объект оказывается одновременно и близок и дистанцирован, позволяя, в зависимости от ориентации, выстраивать и сложные рефлексивные программы (дающие простор методологической изысканности в том числе и благодаря отмеченному выше богатству и относительному многообразию материала — начиная от эго-документов до документов, относящихся к государственному управлению академическими институциями и т.п.), и мартирологи или святцы.

Данная благоприятная ситуация сказывается, разумеется, на характере публикуемых материалов — примером чему служит рассматриваемая работа Е.А. Долговой: мало кто из политических, например, деятелей является предметом не только столь детального изучения, но и героем издаваемых сборников материалов, включающих комиссионные расчеты книжных складов, счета из типографий, записную книжку с поденными записями и т.п. То, что в большинстве случаев остается в записях и копиях исследователя, лишь ссылками отражаясь в статьях и монографиях, в данном случае представлено весьма репрезентативно — позволяя звучать не только голосу исследователя, лишь подкрепляемому отсылками к иным голосам, даваемым в цитатах, в объеме, контролируемом повествователем, а непосредственно — образуя многообразную коллекцию, лишь минимальным образом упорядоченную извне [1].

Иной важный момент, отмеченный Е.А Долговой — отход от «катастрофического» прочтения биографического материала: снижение продуктивности Н.И. Кареева, сокращение и последующее прекращение его преподавательской деятельности и т.п. оказываются «нормализованы» в том плане, что предстают не только, а в некоторых случаях и не столько результатом воздействия внешних (в первую очередь: политических) факторов, но и «естественным» завершением — в силу возраста, в силу конкуренции между теми членами академического сообщества, что обрели свой статус еще в предшествующие, дореволюционные годы.

Особенный интерес представляет опубликованные Е.А. Долговой письма Кареева к Н.П. Корелиной (вдове М.С. Корелина, специалиста по истории Ренессанса, близкого друга Кареева, с которым познакомился еще гимназистом, когда последний преподавал в III-й Московской гимназии) — исследователи уже неоднократно обращались к ним [2] и тем выше ценность данной публикации [3]. Наиболее ценными оказываются письма последних лет, когда Корелина оказывается самым близким из эпистолярных собеседников историка — с ней он делится многим, происходящим в его жизни, находя тот отклик, на который рассчитывает. Так, 17.XI.1928 г. он пишет: «Прежде у меня было не меньше 10-12 часов университетских и курсовых занятий в неделю, теперь только два. Кроме того, я читал публичные лекции, рефераты и т.п., чего тоже не стало, и много писал и печатал, что тоже прекратилось. И вот я скучаю и тоскую, стараясь, однако, быть бодрым духовно. Между тем весьма естественно, что мои знакомые все старики и старухи, даже новые знакомые, а такое общество только поддерживает во мне старческую психологию. Хочется более молодого общества, но у моих сорокалетних детей в общем мало кто бывает, а товарищи моих внуков еще слишком юны, чтобы вести с ними компанию […]. Вот и чувствуешь себя как бы вне жизни, когда еще хочется жить не в простом только физиологическом смысле слова. […] Сам я сейчас ничего не пишу, потому что уже написанное остается лежать в рукописях» (стр. 247).

В последние годы своей жизни Кареев весьма настойчиво стремится к публикации своих мемуаров (выйдут они в свет только в 1990 г.) — в рассматриваемом издании эти попытки детально освещены: сначала в надеждах опубликоваться у Сабашникова, затем поиск возможного издателя в Ленинграде и, наконец, переговоры с В.Д. Бонч-Бруевичем о возможности принятия рукописи издательством «Academia». Подробное освещение ситуации демонстрирует, что затруднения не носили цензурного или какого-либо подобного характера — проблема была в сочетании перенасыщенности небольшого книжного рынка мемуарной литературой и относительно слабом интересе к тексту Кареева. Следует признать, что реакция Сабашникова (в 1928), не горевшего энтузиазмом издавать рукопись Кареева, достаточно понятна — в условиях, когда издательские возможности весьма ограничены, а в портфеле редакции лежали ждущие опубликования воспоминания Б.Н. Чичерина, дневники С.А. Толстой, продолжение публикации дневников А.Ф. Тютчевой — мемуары Кареева явно не были соблазнительной целью. В 1930 г. переговоры с Бонч-Бруевичем, готовившегося к изданию «Минувшего» (в дальнейшем из этого проекта выросли сборники «Звенья» 1932 — 1936, 1950 — 1951 гг.) и активно собиравшего материалы, продвигались гораздо успешнее — тот принял к публикации воспоминания Кареева о его участии в делегации к Витте и к министру внутренних дел перед 9 января 1905 г., проявил интерес и к тексту «Прожитого и пережитого». Но и эта попытка в конечном счете закончилась неудачей — на сей раз, впрочем, уже независимо от воли издателя: после того, как в декабре 1930 г. Кареев попал под критику вместе с другими представителями «антимарксистских тенденций» в исторической науке и был в докладе акад. Н.М. Лукина на заседании общества историков-марксистов обвинен в «откровенных выкриках против марксизма» «на страницах буржуазной печати», вопрос о публикации воспоминаний оказался отставлен — а последовавшая скорая смерть Кареева (в феврале 1931 г.) сняла его окончательно (впрочем, именно Бонч-Бруевич в 1934 г. обратился к сыну историка, Н.Н. Карееву, с предложением о продаже бумаг покойного отца — в результате чего часть архива оказалась в РГАЛИ).

Совсем в ином отношении большой интерес представляют опубликованные материалы, посвященные борьбе Н.И. Кареева за сохранение в семье имения Аносово — в 1922 г. оно было признано интенсивным хозяйством и за братом Кареева, Василием Ивановичем и за его дочерью, Екатериной Васильевной, было сохранено 25 из 100 десятин. В 1926 г., однако, семейство из имения было выселено — и в самом имении была организована «трудовая артель» «Вольный труд». И брат, и сам Кареев обращались во все доступные им организации с просьбой сначала о предотвращении выселения, а затем о возвращении имения. Смоленский губисполком несмотря на первоначальную телеграмму ВЦИКа, подтвердил в развернутом заключении решение о выселении, с чем ВЦИК согласился — однако Карееву, задействуя Академию Наук, удалось добиться личного вмешательства Енукидзе, поставившего вопрос о возвращении имения. Примечательно, что и заступничество самого ВЦИКа не изменило ситуацию — местные власти представили «на верх» развернутые возражения: уездное земельное управление ходатайствовало перед Сычевским уездным исполкомом «о внесении на рассмотрение соответствующих органов категорического протеста против приведения в жизнь постановления Президиума ВЦИК о разгоне трудовой артели и вселении помещика КАРЕЕВА в его дореволюционное гнездо» (стр. 236), уездный и губернский исполкомы поддержали это обращение, постановив о невозможности приостановления «продажи имущества КАРЕЕВА» (стр. 237, 239), «крестьянин Рачков» (участник Гражданской войны, член артели «Вольный труд», неоднократно упоминаемый в данном контексте и бывший, надо полагать, главным действующим лицом на уровне уезда в организации выселения Кареевых) обратился в редакцию «Крестьянской газеты по радио», заявив, что «в настоящее время ВЦИК отменил постановление Губисполкова и это заставило членов артели беспокоиться об их дальнейшей судьбе» — в ответ на что редакцию адресовалась к Сычевскому уездному земельному управлению с запросом: «Редакция просит Вас сообщить, как обстоит дело с выселением быв[шего] помещика КАРЕЕВА в его бывшее имение. Предоставлен ли ему участок земли в усадьбе имения или в каком-либо другом месте, а также о том, не отразилась ли отмена постановления Губисполкома о выселении быв[шего] помещика КАРЕЕВА на сельскохозяйственной артели «Вольный труд»» (стр. 239). Сычевский уездный исполком обратился к ВЦИКу с просьбой отменить постановление Президиума ВЦИК об отмене выселения Кареева, поскольку «быв[ший] помещик КАРЕЕВ уже выселен из принадлежавшего ему до Октябрьской революции поместья […] и […] в этом поместье организована с[ельско]х[озяйственная] артель “Вольный труд», принявшая уже устав, в составе 21 едока, в число которых входят участник Гражданской войны (член ВКП (б)) [4] и красноармейцы». Сыческий уисполком настаивал, что члены сельхозартели «Вольный труд» уже успели ликвидировать свои индивидуальные хозяйства и три месяца после выселения Кареевых вели сельскохозяйственные работы, в уезде отмечался «определенно наступающий перелом в сельском хозяйстве в сторону коллективизации (в уезде организовано 4 коллектива)» [5], чему «будет нанесен большой моральный удар в случае роспуска артели “Вольный труд» и возвращения быв[шего] помещика КАРЕЕВА в принадлежавшее ему до революции поместье” (стр. 240). В результате ВЦИК согласился с доводами уездного земельного управления и уездного и губернского исполкомов — а в отношении Кареевых было принято решение о выделении небольшой дачи в пользование Н.И. Кареева. Данная ситуация показательна во многих аспектах, из которых мы отметим лишь несколько: (1) прежде всего, конфликт вокруг Аносово был инициирован на уездном уровне и местные органы продемонстрировали упорство и существенную автономию от центральной власти в преследовании своих целей (главным же действующим лицом на местном уровне был не принадлежащий непосредственно к этим органам власти местный большевик и ветеран гражданской войны Ра (ч)ков); (2) в своем сопротивлении решению ВЦИКа уездные и губернские органы не только активно использовали современную риторику «наступления в деревне”, но и сумели инициировать в свою пользу запрос, адресованный им «Крестьянской газетой по радио» — а ВЦИК в конечном счете предпочел уступить и утвердить отмену собственного постановления; (3) с другой стороны, Кареев в этом конфликте сумел собрать в свою поддержку значительные силы — в том числе со стороны А.С. Енукидзе и добиться полугодовой отсрочки выселения, а затем и положительного решения о возвращении имения; (4) после того, как имение было окончательно изъято в пользу сельхозартели, Карееву удалось добиться на свое имя в пользу брата компенсации в виде небольшого землевладения с домом — при этом статус Кареева оказался достаточен, чтобы после смерти историка по ходатайству его дочери это владение осталось в пожизненном пользовании брата покойного и его семьи.

Отметим, что даже для краткого перечисления тем и вопросов, поднятых в рассматриваемом исследовании и опубликованных материалах потребовалась бы куда более объемная статья, чем эта. Но то, что необходимо сказать, возвращаясь к началу — это еще один очень важный мотив подобных работ: ценность памяти самого исторического сообщества, его саморефлексии, двойного движения метода, ведущего к качественному развитию исторического познания. И опубликованная работа — важный шаг в этом движении, яркое событие в отечественной историографии, не только дающая интересные и значимые интерпретации, но и предоставляющая обильный материал для дальнейших исследований.

***

Опубликовано: Историческая экспертиза, 2015, № 1(2).

[1] Понятно, что уже сама модель отдельной книги вновь собирает эту коллекцию воедино — побуждая воспринимать как целое, встраивая эту совокупность в единство и, соответственно, придавая ему некое самостоятельное смысловое содержание: в этом отношении электронные коллекции приобретают существенное преимущество, свободные от логики наррации, задаваемой структурой книжного текста.

[2] Одно из первых обращений — вступительная статья и примечания В.П. Золотарева в подготовленном им издании мемуаров Кареева: Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1990.

[3] К сожалению, следует отметить, что не все письма оказались опубликованы (впрочем, насколько можно судить, опубликованы все существенные) — и они рассеяны по разным разделам книги, при этом само разнесение писем неизбежно оказалось несколько произвольно, поскольку в них Кареев сообщает Корелиной и о своих семейных делах, и о преподавании, и о делах академических.

[4] упомянутый выше Ра (ч)ков

[5] из которых Аносовский к тому времени имел наибольшее время существования и приступил к сельхозработам — остальные на тот момент еще не имели даже устава.