Create post
Издательство Ивана Лимбаха

Свидетель Холмс

Игорь Сизов

Кобрин К.Р. Шерлок Хомс и рождение современности: Деньги, девушки, денди Викторианской эпохи. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 184 с.

Кажется, Шерлок — один из немногих персонажей викторианской культуры, которые до сих пор плотно остаются в нашем кругозоре. Диккенс или Теккерей со своими героями — да, это классика, но именно поэтому по большей части — не читаемое, о Пиквикском клубе куда чаще слышали, чем зачитывались, историю Оливера Твиста — смотрели и разве что «Ярмарку тщеславия» прочли целиком. Даже Уайльд не способен конкурировать с Конан Дойлем как автором историй о Шерлоке в притязании на внимание широкой публики — истории о лондонском сыщике знакомы всем и читаются по сей день лучшим из известных способов — одного удовольствия и интереса ради.

Помимо прочего это означает, что мир Холмса — вполне узнаваем для нас, поступки персонажей в основных чертах понятны и причины их морального осуждения или одобрения нами разделяются. Когда одного героя отправляют в тюрьму или он гибнет сам — получая возмездие за свое злодеяние — а другого, хоть и преступившего закон, Холмс отпускает — нам не нужно подробного обоснования и объяснения подобных решений, неравноценность двух поступков, одинаково воспрещаемых законом, ясна нам так же, как и Холмсу, а иное решение мы сочли бы несправедливым, хотя и формально верным.

Читая рассказы о Шерлоке Холмсе, мы воспринимаем временную дистанцию, но она не оказывается для нас границей, пределом — напротив, представая дополнительным соблазном — старомодности, добротности, викторианских добродетелей и таких же пороков, преступлений одновременной изощренных и в то же время наивных. Прошлое рассказов о Холмсе — «свое» прошлое. Реалии, которых больше нет, потому обращают на себя наше внимание — вроде кэбов, уличных мальчишек или аборигена с Андаманских островов — что общая рамка нам изначально понятна, а раз так — то можно заняться смакованием деталей, играть в аутентичное воспроизведение Лондона конца 1880-х или гадать, как мог бы выглядеть Холмс в наши дни — бывшим наркоманом, успешно проходящим реабилитацию, стильным социопатом с то ли неопределенными, то ли избыточно широкими сексуальными предпочтениями, или же воплощать свою мечту об идеальной «английскости».

А раз так, то отчего бы не попытаться воспользоваться рассказами о Холмсе как ключом к тому самому прошлому, которое уже вполне «наше» — одним из путей, доступных для нас, чтобы понять, что значит быть «современным» и появление каких именно черт делает мир «нашим», тогда как отсутствие других из составляющих наше теперешнее окружение не мешает считать его «своим». Обрисовывая свой замысел, Кобрин пишет:

«[…] цикл рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе есть своего рода энциклопедия викторианского мира, эпохи, которая определяется сейчас как “модерная”, как “современность”, modernity (или, учитывая, что термин придумали во Франции, modernité). Попытаться проанализировать этот мир с точки зрения историка, обозначить “модерность” как состояние общественного сознания, как тип исторического мышления (в том числе и самого автора, Артура Конан Дойля) — такова моя задача. Я пытаюсь проанализировать разные стороны Викторианской эпохи — отношение к деньгам и богатству, социальную роль женщин и даже рождение современного гуманитарного знания» (стр. 122).

Впрочем, в мозаике, которую собирает Кобрин, есть одна примечательная деталь — эта «современность» куда более привлекательна для автора, чем сменившая ее — это уже наш мир, но тот, где на рациональность можно надеяться и веровать в Просвещение, а не подозревать его логику в пристрастии к диалектике. Можно позволить себе даже утверждать, например:

«в этой драме викторианского общества носителями социального добра, защитниками идеи справедливости и (не побоимся этого слова) гуманизма выступают чужаки, несистемные люди, чудаки, эстеты, один из которых наркоман, а другой к тому же вполне вписывается в тогдашний образ экзотического богатого гомосексуалиста. Богатство неправедно, справедливость — удел маргиналов. И тем не менее Холмс добровольно встает на защиту такого общества, делая это своей профессией. Викторианство на самом деле опирается на маргиналов — напомню, что и богатство свое оно добывает, так сказать, ad marginem, на краях мира, в Индии» (стр. 138) -

но сколь ни разглядывай маргиналии и не помещай справедливость, добро, гуманизм на краях викторианской реальности — она, эта самая реальность, оказывается надежной конструкцией. На нее можно опереться и быть уверенным, что она устоит — викторианские добродетели неизбежно восторжествуют, а моральная критика возможна как обличение лицемерия, непоследовательности, двойной морали — при этом неизменно утверждая наличие рангов: тех, кто имеет право голоса, и тех, кто лишен его — в присутствии говорящих здесь и сейчас, которые в свою очередь почтительно умолкнут перед теми, кто будет превосходить их. Добродетель подвергается испытанию, но не сомнению — злодей может утверждать, что нет никого, кто бы следовал на практике тем принципам, которые сам провозглашает, но сами принципы оказываются изъяты перед лицом нападения, даже утверждая социал-дарвинизм, культ силы и выживания приспособленного, адепты ссылаются на моральное оправдание — добро есть, допустим, победа сильного, а не сила определяет post factum что есть добро.

Однако идея воспользоваться рассказами про Шерлока Холмса как энциклопедией викторианской эпохи в руках автора наталкивается на препятствие, которое он, как ни странно, не замечает — на жанровую природу этих рассказов. Так, говоря о нескольких главных чертах «устройства викторианской империи согласно “Знаку четырех”», Кобрин отмечает:

«Это система с отсутствующим центром тяжести. […] Государство представлено жуликами, изменниками и тупицами. Закон применяется только к тем, кто подвернется под руку; действие его избирательно и почти случайно. Средний класс тоже почти отсутствует; зажиточный майор Шолто преступник, его “нормальный” сын убит, другого, “ненорманого”, вряд ли можно отнести к типичным представителям среднего класса. Наоборот, достойные обыватели с сознанием буржуа, вроде доктора Ватсона, собственными силами попасть туда не могут; старшему брату Ватсона тоже не удалось. С экономикой в “Знаке четырех” дела обстоят еще хуже. Деньги — да и то скромные — здесь зарабатывают содержанием городского зверинца, арендой катера […], беспризорные дети промышляют слежкой, Мэри Морстен замуровала себя в роли компаньонки старой дамы, ведь иначе девушке просто не выжить. […] В этом мире богатство — экзотика; и особенно экзотично его происхождение. Богатство есть колониальный клад, который в силу запутанных кровавых обстоятельств оказывается в метрополии. Второй (хронологически, а согласно нарративу — первый) акт этой драмы происходит уже в Британии — и заканчивается потерей богатства. Скромная жизнь героев остается почти столь же скромной; сокровища прошли как бы стороной. Собственно, это удивительное предвидение того, что произойдет с Великобританией после распада империи: господство “экономики сервиса”, страна, битком набитая выходцами из колоний; мир, населенный “бывшими людьми”, эстетами-кокаинистами и декадентами. Ну и конечно, это мир, населенный людьми, совершенно дезориентированными морально; справедливость и другие похвальные качества можно обнаружить только случайно — да и то у людей, которых в обычной жизни сложно заподозрить в наличии оных» (стр. 155 — 157).

Не будем придираться по пустякам — и согласимся, что «все так», но ведь тем самым под вопрос оказывается поставлена исходная позиция, определяющая развертывание кобриновского текста — ведь то, о чем рассказывают, зависит от того, кому рассказывают, кто адресат конан-дойлевского повествования? Мы не находим в этих рассказах «центра тяжести [империи]», «среднего класса», «достойных обывателей» — потому что они и есть читатели «Lippiscott’s Monthly Magazine», в февральском номере которого за 1890 г. опубликован «Знак четырех».

Детективный жанр — не из высоких, он по природе своей — «чтиво», а не изящная словесность и даже не «литература» (а если ему удается стать таковой, то по случайности, оказываясь больше себя). Самый «модерный», кажется, из жанров — он рождается вместе с современностью, новым миром анонимности и аномии — больших городов, где все друг другу незнакомцы, где сосед может оказаться не только бакалейщиком, но и убийцей — поскольку другие повернуты к нам лишь какой-то стороной своего существования, ролью, функцией — разносчика, кэбмена, врача, нотариуса — мы общаемся с нотариусом по имени Джон Смит, но чем еще занимается этот Джон Смитт в то время, когда не свидетельствует принесенные его клиентами акты в своих нотариальных книгах — мы не знаем и обычно не желаем знать. Большой город в первую очередь именно для достопочтенного обывателя, того самого человека «среднего класса», оказывается видим лишь в малой степени — жизнью дневной и на хорошо освещенных улицах. То, что происходит выше — и то, что творится внизу, скрыто от его взгляда — лишь мельком попадая в поле зрения, как обозначение присутствия иной реальности, к которой он, будучи благовоспитанным человеком, не должен присматриваться. Детективный рассказ как раз и оказывается его вылазкой в «иную реальность», повествованием об «изнанке», где проводником служит сыщик — посредник между мирами, тот, «кто знает ходы под землей» — и переводчик его оракулов, доктор Ватсон, единственный персонаж, вполне принадлежащий к добрым буржуа и, остепенившись, обзаведясь женой и частной практикой, покидающей своего друга — сожалея о недоступных более приключениях как старый бурш жалеет о студенческом разгуле, ведь сами эти сожаления и воспоминания входят в образ надлежащей, исполненной должного порядка и уверенной в себе жизни. Вскрываемая «изнанка» — это и «другая сторона» возможной реальности самого читателя, «другая история» — тех, кто по происхождению, биографии, образу жизни схож с ним — иной вариант, тем и интересный, что узнаваем и неожиданен: истории, в начало которых можно поместить себя или знакомых — например, нежелание расставаться с наследством, уходящим в руки падчерицы, — соблазн понятный, испытанный или легко представимый, разворачивающийся в завораживающую, запутанную историю: простой мотив, который не распознать сразу за хитросплетением следов.

Викторианская эпоха престает в рассказах о Холмсе ведь не только в том, что сказано, но и в том, что остается за рамкой, почему эти рассказы представляют интерес — будучи в конце концов именно историями, сюжетной прозой, где читатель с любопытством следит за подробностями, которых не ожидает, слушает рассказы о персонажах, подобных которым не встречал — мера правдоподобия не велика именно потому, что это — если и не о неведомых землях, то о чужаках и незнакомцах.

***

Первая публикация

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Игорь Сизов

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About