В издательстве Высшей школы экономики вышла книга российского социолога и религиоведа Дмитрия Узланера «Конец религии? История теории секуляризации», посвященная истории понятия секуляризации и его связи с идеей модернизации и однонаправленного исторического развития. Мы публикуем отрывок из раздела, посвященного последнему приключению этого понятия — осознанию отсутствия единой истории.

Теперь перейдем к рассмотрению идей второй группы авторов: эти авторы не пытаются защищать теорию, они признают ее все возрастающую неадекватность современным реалиям. В их работах заметен поиск того, что когда-нибудь в будущем может стать основанием новой теории секуляризации.

Одним из первых фактическое крушение теории признал Питер Бергер. В одном из своих интервью он однозначно заявил: «Я думаю, что написанное мной и большинством других социологов религии о секуляризации в 60-е годы было ошибочным. Нашей основной предпосылкой было убеждение, что секуляризация и современность связаны друг с другом. Чем больше модернизации, тем больше секуляризации. Эта теория не была безумной. Существовали факты, подтверждавшие ее. Но, как мне представляется, в своей основе она является ложной. Большая часть мира сегодня не является светской. Она очень даже религиозна».

Это признание нанесло теории мощнейший имиджевый удар. С тех пор сам Бергер не предпринимал сколько-нибудь значимых попыток теоретического осмысления секуляризации, ограничиваясь либо краткими обзорами, либо интервью. Его внимание переключилось на феномен плюрализма и на то, какое влияние на религию он оказывает.

После того как крушение теории было признано, теоретические усилия исследователей оказались направлены, во-первых, на осмысление того, есть ли в теории секуляризации хотя бы какие-то положения, которые можно было бы сохранить, а во-вторых, на поиски вероятной новой теории. В частности, Хосе Казанова предпринял усилия в каждом из этих двух направлений.

Прежде всего он пытается вывести дискуссию о секуляризации из тупика, в который ее завел спор о том, чей же опыт является исключением из правила — американский или европейский? Американские исследователи считали, что европейский, а европейские — что американский. Однако если сам принцип, согласно которому некое общество является образцом для всех других обществ, ошибочен, то дискуссия о правиле и исключении становится бессмысленной. По этой причине Казанова предлагает двигаться в сторону глобального подхода. В свете этого подхода как европейский, так и американский опыт оказывается и уникальным, и исключительным. Модернизация, начавшаяся на Западе, действительно приобретает глобальный размах, однако следствия, к которым она приводит, разнятся от культуры к культуре. Как поясняет Казанова, «все мировые религии сегодня переживают радикальные трансформации под влиянием процессов модернизации и глобализации подобно тому, как это было во времена европейской колониальной экспансии. Однако эти трансформации идут различными многообразными способами».

Ценности и институты, возникшие на Западе, постепенно распространяются по всему миру, однако каждая культура по-своему реагирует на эту судьбоносную встречу. По сути, речь идет о феномене «множественных современностей», о котором речь шла в одном из предыдущих разделов.

Если какое-то одно общество более уже нельзя считать образцовым, то тогда возникает вопрос: какое общество может быть названо современным (modern). Возможна ли незападная, несветская современность, или же определения современности (modernity) неизбежно тавтологичны в силу того, что светская дифференциация является тем, что собственно и определяет то или иное общество в качестве «современного» (modern)?

Сам Казанова склоняется к первой возможности. Далее социолог задается ключевым для теории секуляризации вопросом: если тезис о линейности развития и конечной конвергенции обществ отвержен, то какая может быть польза от теории, выстроенной на этом фундаменте?

Ядром европейской секуляризации оказывается секуляризм в смысле особой антирелигиозной идеологии, которая институционализирует себя как в структуре общества, так и в сознании людей

Например, Талал Асад категоричен в своем ответе на этот вопрос: никакой. Даже принцип структурной дифференциации больше не имеет смысл. Как пишет Асад, «если религия становится интегральной частью современной политики, то, значит, она уже не может быть безразлична к дискуссиям о том, какой именно должна быть экономика, какие научные проекты должны получать финансирование, какими должны быть стратегические цели государственной системы образования. Легитимное вторжение религии в эти дебаты приводит к появлению современных «гибридов»: принцип структурной дифференциации — в соответствии с которым религия, экономика, образование и наука локализованы в автономных социальных пространствах — уже более не имеет силы».

Казанова же не согласен с Асадом. Он по-прежнему считает тезис о секуляризации в смысле дифференциации полезным не только для анализа эволюции европейских обществ, но и для анализа исторической трансформации всех мировых религий в условиях современной структурной дифференциации.

Действительно, структурная дифференциация — отнюдь не редкое явление в современном мире. При анализе ее воздействия на религии и того, как религии реагируют в ответ, теория может оказаться вполне полезной. Например, с ее помощью можно будет описать, как, например, конфуцианство или даосизм будут реагировать на переконфигурирование социальной структуры. Однако такой анализ, по мнению Казановы, возможен лишь при полном понимании невозможности и далее рассматривать события, некогда произошедшие в одном уникальном историческом контексте, в качестве протипа для всех остальных контекстов. Все религиозные традиции оказываются так или иначе затронутыми повсеместным распространением современности западного типа (modernity). Однако ни о какой предзаданности хода развития событий и ни о каком предсказуемом итоге речи быть не может.

Рассматривает Казанова и другую проблему теории. Мы уже упоминали ее в связи со Стивом Брюсом. Релятивизация европейского опыта неизбежно ставит под сомнение механизм, с помощью которого традиционно объяснялась европейская секуляризация. если опыт европы уникален, то не является ли европейская секуляризация следствием не универсальных модернизационных процессов, но каких-то более уникальных черт европейской культуры? Как бы реагируя на этот очевидный вопрос, Казанова вместо традиционной отсылки к абстрактным процессам (рационализация, дифференциация, индустриализация, урбанизация и т.д.) предлагает взглянуть на секуляризацию как на процесс, вызываемый прежде всего культурными трансформациями.

Общая модель европейской секуляризации лучше всего объясняется в терминах Wirkungsgeschichte (истории воплощения) просвещенческой критики религии…То есть ядром европейской секуляризации оказывается секуляризм в смысле особой антирелигиозной идеологии, которая институционализирует себя как в структуре общества, так и в сознании людей. Это такое «самосбывающееся пророчество», когда сначала провозглашается неизбежность отмирания религии, а затем — в соответствии с этим предсказанием — происходит переустройство общества и человека. Выход на первый план секуляризма, т.е. мировоззренческого и идеологического фактора, представляет собой новый поворот проблемы, так как теория секуляризации стремилась всячески дистанцироваться от этого фактора, предпочитая обращать внимание на объективные социальные и экономические процессы. Секуляризм сегодня приковывает все большее внимание со стороны ученых.