На той неделе многие коллеги обсуждали шумную статью Гасана Гусейнова. Столько знаков уже набрано на расплавившихся клавиатурах, что не особо хочется подробно возвращаться к ее содержанию. Кажется, что несправедливость многих выпадов профессора против своего цеха достаточно очевидна. Замечу только, что блатной жаргон в речи интеллектуала, критиковавшего бедность публичного русского языка, смотрится особенно невесело. Тем не менее, статья предоставляет удобный повод порассуждать о логических предпосылках многих подобных разочарованных реплик либеральной интеллигенции о никчемности российских университетов в целом. В частности, обществоведческих и гуманитарных факультетов. В частности, будущего этих факультетов.

Первая предпосылка заключается в том, что университет равен своей профессуре. Чтобы спасти остатки хорошего образования от репрессивной машины, надо де заботиться о наиболее заслуженных и авторитетных преподавателях, отправляя их за границу индивидуально и объединяясь разве что в горизонтальные сетевые кооперативы. Аспиранты и студенты — это пока зародыши исследователя, поэтому о них, разумеется, нужно думать, но во вторую очередь. О младших исследовательских или административных кадрах вообще особо говорить нечего. Если что, то можно набрать новых по объявлению.

Между тем, университет — это крупная организация, которая для слаженной работы требует самых разных людей на разных позициях, которые так или иначе должны быть представлены в самоуправлении. Безусловно, крупные ученые, носители безусловных знаний и компетенций, должны быть также быть представлены при принятии решений, однако ошибкой является считать, что к ним все сводится. Даже за ними обычно стоят слаженные исследовательские коллективы, которые включают и исследовательский, и административный труд.

Постепенное уничтожение всяких образовательных организаций — это прежде всего огромный удар по будущему социальных и гуманитарных наук в России как раз именно из–за того, что молодые энтузиасты и таланты из регионов лишаются возможности обучаться, работать, просто приобщаться к качественным образовательным программам. Горстку преследуемых преподавателей можно вывести за границу, но что делать со всеми остальными? Ответа на это не дается, потому что и вопроса так никто не ставит.

Вторая предпосылка связана с тем, что любые действия государства в науке и образовании — это априори худшее из возможных зол. Необходимо брать деньги только из частных источников: где-то клиентов, где-то меценатов, где-то просто жить на ренту от собственной недвижимости или что-то в этом духе. Якобы от государства в истории российской науки никогда ничего хорошего не было. Не стоит и пытаться это хорошее создать.

Да, конечно, в данный момент российские государственные университеты явно в глубочайшем цугцванге из–за массы проблем от недофинансирования до засилья геронтократического патримониализма. Однако это не означает, что альтернативой им являются только небольшие частные университеты, а тем более необязательные сетевые кооперативы. Увы и ах, небольшие организации, как бы они не были хороши в штучных исследовательских изделиях, не могут удовлетворить массового запроса на просвещение, экспертизу, переквалификацию.

Собственно, не только в дирижистской Европе, но и в неинтервенционистских США государственные университеты составляют важнейшую часть культурного ландшафта. В сложных обществах и экономиках нет альтернативы как раз крупным вузам, финансируемым из бюджета. Просто некому делать то, с чем справляются только они. Собственно, и в недавней истории нашей страны были успешные университетские начинания со стороны административных предпринимателей и организаторов науки под сенью официальных сводов. Не все их результаты однозначны, но это не повод насильно стирать их из памяти.

Первая и вторая установки, конечно, удобно подкрепляют друг друга. Если для вас университет равен высшим научным кадрам, то и про иные его социальные функции в обществе, кроме удовлетворения любопытства группы посвященных, вам думать неохота. Если вы можете в силу классовой позиции получать деньги из узких полузакрытых частных источников, то вам не нужно заботиться о кадрах, которые не имеют такого же сильного переговорного рычага на рынке. Усиливая друг друга, обе предпосылки становятся мыслительными тупиками.

Если же вы, как я, считаете, что доступ к современной науке — это право человека, которое реализуется в том числе в виде доступного высшего образования, тогда необходимо серьезно переосмыслять категории, в которых мы рассуждаем и о сегодняшнем, и о будущем российских университетов. В данной ситуации представить такое почти невероятно, но на мой взгляд, задачей должно быть возвращение именно флагманских университетов под контроль общества. Ставить вопрос нужно именно про это, а не про эвакуацию немногих избранных из страны. Да, на фоне войны и поломанных ею жизнях это может показаться праздными упражнениями, но это совсем не так хотя бы для всех, чьи профессиональные интересы и идеалы тесно связаны с этой сферой.

Напоследок скажу, что одна из самых крутых образовательных инициатив, в которой я имел честь не только учиться, но и работать, это СУНЦ НГУ или, если по-простому, Физматшкола Новосибирского Академгородка. В годы моей юности она была площадкой совершеннейшей интеллектуальной свободы, но при этом доступной для детей из нищих сибирских деревень. Мне хотелось бы жить в такой России, где практики подобных заведений становились бы нормой, а не только ностальгическим воспоминанием.

Другие заметки и обзоры, посвященные социологической теории и исследованиям социальных и гуманитарных наук (Studies of Social Sciences and Humanities), можно найти в Телеграм-канале автора.