СОН №2

Брожу по некой бескрайней промышленной стройке — штабели из каких-то бочек, бетонные строения с редкими окнами, котлован, полный синей глины. Ни дерева, ни травинки. Только рабочие, занятые своими делами. И безоблачное небо над всем этим. Краем уха улавливаю слова «пришествие», «преображение». И мой внутренний голос комментирует: «Да, это пришествие не будет похоже на прилет из космоса, не будет ни тарелок, ни ракет, и место для осуществления находится именно здесь, оно просто замаскировано под стройку». Происходят какие-то изменения в самом воздухе, в пространстве вокруг меня. Однако остальные продолжают заниматься своими строительными делами. Я поднимаю глаза к небу: его синева покрывается изморозью, делится на бесчисленное количество частей, сначала свод становится зернистым, объемным, разделенным белыми прожилками, а затем вдруг медленно расползается в стороны, открывая под собой еще один небесный слой. А внутренний голос продолжает: «заканчивается время выдры, начинается время медведя…»

ДЕСТРУКТОРЫ

— Взять вот, детские игрушки, — сказал он, — есть, например, конструкторы, которые надо собирать. Так почему бы не выпускать детские деструкторы. Такие замысловато собранные штуковины, которые ребенок разбирал бы на составляющие. А разобранные можно снова принимать по дешевке и продавать уже как конструкторы.

ВТОРЫЕ ИМЕНА

Однажды, хорошо покурив, вы начали играть в переименование, стали давать вторые имена окружающим предметам. Чтобы не забыть, некоторые подписывали маркером. Так твоя тарелка получила имя Гюго, чашка стала Кентом, ложка — рыбой, а стол — судьбой. Тебя он назвал лестницей, а ты назвала его лесом. И лестница продолжала сидеть с лесом за одной судьбой и разговаривать. Разговаривать ли, если продолжение стало веткой, а разговор — мусором.

СОН №5

Иду по дороге в холмистой местности, рассеченной отдельно стоящими скалами. На моем пути — стадо коров…. Много серой пыли, и коровы блеклые, невыразительные, как пыль. Но вдруг пыль рассеивается и из этого плотного стада выходит мощный ярко синий бык, с белыми рогами. Он огромен, намного больше остальных коров. Бык наклоняет к земле голову и бежит на меня. Я пытаюсь спастись за скалой, похожей на вертикально поставленную и вкопанную в землю гигантскую ракушку. Мелькает мысль «Если бежать вокруг нее, вплотную к стене, то бык не сможет атаковать — он слишком велик. чтобы развернуться», но я почему-то не следую ей, а пытаюсь забраться наверх по гребню… И в этот момент откуда-то появляется пастух — невзрачный мужичок в сером пиджаке и кепке. Он улыбается мне, затем поворачивается в сторону быка, вытягивает к нему руку, так что взгляд быка упирается в ладонь и начинает плавно водить ею перед собой, словно заглаживает невидимую стену. Причем делает это свободно, без всякого внутреннего напряжения. Бык останавливается, а затем как собака, садится на задние ноги.

Уже с высоты гребня я вижу в соседней скале нишу, где спит, свернувшись калачиком, большая черная обезьяна, издали похожая на плюшевую игрушку.

СТАКАН-НАРКОМАН И ПРИВИДЕНИЕ

Лежу в плацкартном вагоне на боковой полке. Напротив играют дети.

Мальчик лет девяти на пенопластовом стакане из–под супа быстрого приготовления рисует фломастером грустную рожицу и ставит на стол.

Другой, помладше, берет этот стакан и начинает тыкать его авторучкой.

— Это стакан-наркоман, сейчас я его вылечу.

Первый смеётся:

— Сам ты карман-наркоман.

Тот продолжает колоть.

— Видишь, уколы, ему уже лучше.

— Нет, пусть лучше его съест привидение, — говорит старший, — сейчас привидение спустится.

Он оборачивает кулак полотенцем и подносит его к стакану.

— Ты, наркоман, сейчас я тебя съем!

—А ты кто?

— А я в пальто. Привидение в белом пальто.

— Не ешь меня, я невкусный. Меня лечить надо.

На этом я засыпаю.

ВЫШЕЛ В БУЛОЧНУЮ

Когда умер Борис Кудряков, больше известный как Гран Борис, в его квартиру зашли друзья, собрать его в последний путь. Она напоминала сарай — на кухне валялся мусор, грязная посуда, комната была заставлена коробками с бумагами. С потолка свисали два провода — лампы не было.

Пытаясь понять, что находится в коробках, взяли одну из бумажек, вынесли на свет. Это были дневниковые записи. Первое, что бросилось в глаза, фраза: «Когда я выхожу в булочную, мне все время кажется, что кто-то роется в моих бумагах…». И друзья вдруг почувствовали, что Боря вышел совсем ненадолго, в булочную, и вот-вот вернется в дом.

ЕЩЕ ОБ ИМЕНОВАНИИ ВЕЩЕЙ

До этого он искал равновесия и гармонии с миром, уезжал на природу, но в городе паранойя брала свое, подбиралась в виде больших и маленьких маний. Стены Борея защищали, в подвале было безопасно, как в доте… Но когда наступил кризис, он, всегда сам именовавший вещи, вдруг стал забывать их имена. Вещь без имени просто ЭТО. А без этого можно и обойтись.

СОН №7

Мы с моим сыном Сережей стоим на какой-то небольшой улице, место чем-то напоминает Большую Пушкарскую, там, где бани, и видим как в парадную заходят несколько человек в серых робах с мешками за спиной.

— Смотри, — говорю я, — паломники… Пилигримы.

— Ну, что ты, папа, — отвечает нравоучительным тоном мой сын, — сейчас не говорят «пилигримы», сейчас говорят «мигрипилы».

И быстро нахожу внутреннее объяснение этому, мигри — от слова миграция.

ПТИЦЫ

Сидящую птицу о четырех крыльях легко нарисовать. Карандаш сам выводит… Когда же я пытаюсь изображать четырехкрылых птиц в полете, получаются звезды.

ЛЯГУШКИ

Оля рассказывает про аквариумных лягушек:«Однажды одна из них раздулась как маленькая бочка. Я было подумала — бедное животное отравилось чем-нибудь. Но вскоре все стало ясно — лягушка готовилась петь. И когда закончила свою арию — сдулась до нормального размера. Кстати, они не квакают, а поют как птицы…»

СОН №9

Я разучился считать: вдруг обнаруживаю что на твоей руке — семь пальцев. Я пытаюсь представить семипалую руку и замечаю, что и на моих руках по семь пальцев. Но руки по-прежнему две. Это успокаивает.

СОН №21

Автобус идет в какие-то новые районы. Салон, сначала пустой, постепенно заполняется людьми. На одной из остановок заваливается веселая компания артистично одетых молодых людей. Соседнее со мной кресло занимает девчонка: очки с круглыми стеклами, фиолетовые короткие волосы, какая-то пестрая одежда, цветные пластиковые кольца на руках. Я с легкостью влезаю в их разговор о какой-то художественной акции, которую они готовят. Что за акция мне не до конца понятно, но я чувствую, что они — мои единомышленники, и готов поддержать. Я даже забываю про свои дела, не выхожу на нужной мне остановке и переезжаю Неву вместе с ними. Затем мы идём на берег, садимся на крутые ступени, ведущие к воде. Продолжаем разговор. Я зову всех к себе домой: им требуется вырезать и клеить фанерные фигуры, а у меня есть необходимые инструменты. В итоге мы впятером (фиолетовая и темноволосая девицы, два парня хипстерского вида и я) приходим ко мне. Дома никого нет, моя жена Тоня на работе, Ваня, Тонин сын, тоже. Я чувствую себя ужасно уставшим и засыпаю. Кажется, ненадолго.

Проснувшись, вижу, что вся комната завалена кусками распиленной мебели, какими-то разорванными книгами, а на полу — битое стекло. Иду на кухню. Там вся приглашенная мной компания что-то пилит, ломает, колотит. И посреди — нет стола. Меня возмущает именно отсутствие стола. Спрашиваю, куда дели стол. Фиолетовая девица отвечает, что стол увезли в офис. Говорю, что надо его вернуть. Меня не слушают. Мы переходим в комнату Вани. «Бух!» —восклицает фиолетовая девица и роняет шкаф. Он складывается, вываливая тряпочное содержимое. А на свободном месте, вторая, темноволосая, начинает танцевать. «Мы же недавно его купили, — возмущаюсь я, — сейчас придет жена». «Ха-ха, — смеется в ответ темноволосая, — у тебя есть жена!» И в этот момент в квартиру входит Тоня. Я ожидал шока, но Тоня совершенно невозмутима. Мало того, улыбается, словно ничего не происходит. «Они увезли стол», — говорю я. «Бух!» — фиолетовая девица обрушивает второй шкаф. Два парня выбрасывают в окно какие-то мелкие вещи. «Хватит, — кричу, — уходите!»

И в этот момент я вдруг отчетливо понимаю, что гости посланы мне неспроста, это и не люди вовсе, а ангелы разрушения, призванные избавить меня от материальных привязанностей. Мгновенно исчезает и раздражение, и агрессия, мне становится легко и радостно.

Дмитрий Григорьев родился в 1960 году в Ленинграде. Автор нескольких книг стихов и прозы. В настоящее время проживает в Санкт-Петербурге.