Роберт Пуцек — польский эссеист, переводчик с английского и голландского языков, выпускник Варшавского университета. К этому списку можно добавить «отшельник», так как последние восемь лет Пуцек живет один в старой лесной хижине где-то у подножия Свентокшиских гор.

В своей книге Пуцек собрал вокруг себя семнадцать животных: белка, слон, бизон, моллюск (хотя речь пойдет о Жемчужине), волк, улитка, кит, крокодил, верблюд, вошь, мотылек, обезьяна, пчела, лошадь, дракон (доказательства существования — не самое важное), собака. Так как отшельники не играют по правилам, то восемнадцатое животное — ключевое ли или же прихоть автора, решать вам — тоже присоединится к бестиарию писателя.

Мы еще только ждем книгу из типографии, пока же публикуем отрывок, посвященный мистическим землям, сулящим золото, испанским конкистадорам в погоне за миражом, поискам своей судьбы и, конечно же, бизонам.

Бизон, или Amor fati

«У них очень длинные бороды, точно у козлов. Когда бегут, опускают головы и этими своими бородами метут по земле. Вся задняя часть тела худощавая и покрыта густой шерстью, как у овцы. Спереди шерсть длинная и жесткая, будто у льва. У них огромные горбы, больше верблюжьих. Короткие и толстые рога едва видны. В мае шерсть со средней части своего тела меняют на тонкое руно, из–за чего внешностью своею напоминают самых настоящих львов. Желая сбросить старую шерсть, они отираются о невысокие деревца, растущие по овражкам, пока не останется один пух. Поступают так подобно змеям, сбрасывающим старую кожу. Хвосты у них короткие, с кисточкой на конце,и во время бега они задирают их, словно скорпионы».

Автором этого живописного описания бизонов, при виде которых бежали испанские кони, является Педро де Кастанеда, участник и хроникер известной экспедиции Франсиско Васкеса де Коронадо. Кастанеда был родом с севера Испании, и, описывая неизвестное ему ранее американское животное, он в десяти, кажется, предложениях сравнивает его части тела или особенности поведения с частями тела или поведением шести других известных ему животных, а точнее: козла, овцы, льва, верблюда, змеи и скорпиона. В этом нет ничего особенного, ведь путешественник, желающий описать впервые встреченное животное, должен обратиться к тому, что читателям уже известно, чтобы они могли его себе вообразить. По тому же принципу поступает, например, у Луция Акция горный пастух, который никогда не видел корабля, поэтому «Арго» он сравнивает с «оборвавшейся тучей» и оторванным вихрем «обломком скалы». И хотя упорное сведéние неизвестного к известному может в итоге привести к пустому формализму, в первых описаниях внешнего вида неизвестных животных оно кажется как нельзя более уместным и полезным.

Что никоим образом не умаляет впечатления от размаха метафоры Кастанеды, особенно от сравнения со львом, змеей и скорпионом.

Правду сказать, Педро де Кастанеда был не первым европейцем, увидевшим и описавшим бизонов. Лавры эти, скорее всего, принадлежат Альвару Нуньесу Кабесе де Вака, который данных животных повстречал четырнадцатью годами ранее Коронады и его хроникера. Но поскольку в своей «Relación» он не написал о бизонах практически ничего, — кроме разве того, что по величине они показались ему «такими же, как коровы в Испании; рога у них маленькие, похожие на бараньи, шерсть очень длинная», после чего поспешно перешел к похвалам их мяса и рассказам о том, что из их шкур индейцы делают накидки, которыми прикрываются, — то описание Кастанеды, думаю, можно по праву считать первым, а впоследствии мы увидим, что это небезразлично для настоящего рассуждения.

Здесь следовало бы сказать несколько слов о самой экспедиции.

Итак, в 1540 году от Рождества Христова, через двадцать лет после лихого захвата Кортесом Теночтитлана, Франсиско Васкес де Коронадо, тогдашний губернатор Новой Галиции, выдвигается в поход на «семь золотых городов», весть о которых принес францисканец Маркос де Низа. Предприимчивый поп, по всей видимости чуждый осторожному скептицизму Святого Фомы, признался, что видел города только издали, стоя на холме, но ему и так поверили.

Поход, оплаченный из приданого Беатрис, жены губернатора, а также из мошны тогдашнего вице-короля Новой Испании, выдвинулся из Кульякана в составе двухсот тридцати конных и шестидесяти двух пеших, вооруженных шпагами, пиками, аркебузами и арбалетами. Их сопровождали горстка священников и более тысячи краснокожих помощников на все случаи жизни. Они полагали, что отправляются за золотом, но в действительности шли, чтобы увидеть неизведанные земли. Когда несколько месяцев спустя они добрались до цели, золотые города оказались глиняными pueblos на карте будущего штата Нью-Мексико.

В 1974 году в Национальный музей в Варшаве приехала выставка «Американский Запад». Одним из экспонатов был рисунок пером Чарльза М. Рассела, название которого перевели как «Коронадо, подходящий к городу Сибола». Датированный 1922 годом рисунок до невозможности реалистичен. Реалистичен тем непостижимым реализмом, который в результате многовековых усилий художников каплей пота скатился с чела академии и художественную бессодержательность которого обнажила фотография.Реализмом, болезненно оторванным от всякой действительности, заслуживающей этого почетного наименования. Произведение это немного напоминает картину Фредерика Ремингтона под названием «Коронадо двигается на север», написанную двадцатью годами ранее (насколько помню, американцы ее в Варшаву не привезли). Короче говоря, поэтика этих картин никоим образом не вводит зрителя в мир событий шестнадцатого века, и одним богам известно, чему они, собственно, должны служить.

К счастью, мне известен намного более удачный пример иконографии того похода. В Музее Франса Халса в Харлеме висит представляющая ту же самую сцену картина кисти Яна Мостарта. Произведение это было создано между 1542 (возвращение Коронадо в Мексику) и 1555 или 1556 годом (смерть художника, нога которого, скорее всего, никогда не ступала по Новому Свету), то есть в то время, когда в Европу об экспедиции Коронадо могли доходить лишь слухи, — отсюда в нем больше фантазии и меньше академизма. У Мостарта становища индейцев располагаются на побережье (в действительности же от ближайшего моря, то есть Калифорнийского залива, pueblos отделяли сотни миль, пустыни и горы) и состоят из шалашей, поставленных на полках известняковых скал, и землянок. На коричневых, сожженных солнцем лугах пасутся овцы, черные и бурые коровы, вокруг прыгают зайцы, скачут обезьяны и летают птицы. Индейцы наги, на манер белого человека, бородаты, вооружены луками, а испанцы наступают со стороны пляжа, словно войско Колумба или Кортеса. Глядя на картину Мостарта, я непреложно уверен, что оказался в XVI веке и наблюдаю столкновение нескольких разных миров.

Так или иначе, после взятия pueblos дух экспедиции был уже не тот, и она распалась на блуждающие по пустошам группы, а скрытый смысл их странствий станет ясен географам намного позже. Совершая паломничества к воображаемым рекам с золотоносным илом, якобы протекающим по легендарному городу Квивира, губернатор Новой Галиции еще два года блуждает по равнинам Техаса и Оклахомы, где умирал де Сото, а де Вака исцелял краснокожих католическими молитвами. Напрасно. В последнем порыве неистовой надежды Коронадо достигает даже территории нынешнего штата Канзас. И снова ничего. Постепенно скитания по бескрайним прериям превращаются в печальную сказку, сцена которой поросла такой густой травой, будто с незапамятных времен населяющие облака индейские боги засыпали землю стрелами.

Несколькими веками позже Карлос Фуэнтес называет две причины, склонившие испанцев к завоеванию Нового Света. Первой из них была, разумеется, одуряющая жажда золота, а другая — может быть, и поважнее — тоска по воображаемому, ибо, хотя испанцы уже «вступили в ренессансный мир человеческой воли, их головы все еще были полны средневековых фантазий». И добавляет: «Ошибались ли они, когда искали источники вечной молодости во Флориде, Земле цветов, которую обследовал Понсе де Леон? Погоня за Эльдорадо, индейским вождем, которого дважды в день покрывали золотом, привела в Потоси, крупнейший в мире серебряный прииск. А поиски легендарных семи городов Сиболы повлекли за собой открытие Аризоны, Техаса и Нью-Мексико».

Фуэнтес сделал превосходные замечания, ибо, по сути, европейцы не отправились в Америку из скупости или жажды золота. Все началось скорее с фантазии и тоски по сказочным краям. В конце концов, рай, как писал Колумб, найдя его в 1498 году на полуострове Париа, находится там, куда «никому не дано попасть без Божьего соизволения», и «лежит на вершине, в той части земли, которая имеет вид выступа, подобного выпуклости у черенка груши». И поясняет: «Земля имеет возвышение и похожа она на совершенно круглый мяч, на котором в одном месте наложено нечто вроде соска женской груди. Эта часть подобна поверхности груши близ черенка и наиболее возвышенна и наиболее близка к небу… Это весьма важные признаки земного рая, ибо такое местоположение соответствует взглядам святых и мудрых богословов».

Я рассказываю об этом, потому что Франсиско де Коронадо был одним из героев моего детства. В юности я даже написал о нем не слишком удачный рассказ. Попытки его исправить привели к возникновению неисчислимых вариантов, которые, к счастью, затерялись в сумраке ящиков давно забытых письменных столов.

Однако стоит сказать, что каждая из этих версий со страстью и надеждой стремилась к печальному концу экспедиции. Я предчувствовал, что тут кроется какая-то тайна, но был слишком молод, чтобы ее понять.

Историки единогласны в том, что Коронадо вернулся на щите, подавленный и разочарованный. Мало того что он не добился успеха, как Кортес или Писарро, хуже: он обанкротился и вынужден был отбиваться от разных обвинений (между прочим, в излишней жестокости по отношению к индейцам), которые позднее все–таки были с него сняты.

Несмотря ни на что, он многого добился. Провел несколько победоносных сражений, открыл новые народы и земли; его подданные были первыми европейцами, увидевшими Большой каньон, а хроникер оставил потомкам первое развернутое описание американского бизона. Наконец, last but not least*, вернулся живым в свой мир, в лоно семьи, к молодой жене (которую взял замуж двенадцати лет от роду), восьмерым детям и друзьям.

Однако никто и ничто не радовало Коронадо. В сердце у него завелась моль. В Мексику он прибыл удрученный, «исполненный сомнений и tumultuationes», как говаривали в XVI веке, и умер рано, сорока четырех лет, через двенадцать лет после возвращения. Потому ли только, что участвовал уже во втором этапе конкисты, где жадность брала верх над воображением, играющим средневековыми фантазиями?

Лишь через много лет я понял, что на самом деле умертвило моего героя, в чем была его ошибка. Итак, Коронадо сделал все возможное, чтобы добиться желаемого, и тем не менее достичь этого не смог. В данной ситуации надлежало признаться, что это не было ему предписано, и принять с благодарностью то, что получил от судьбы. Но он не сделал этого: ему не хватило amor fati.

Это серьезный урок, — подумал я, выходя из избушки, чтобы понаблюдать, как зрелые звезды над черным лесом, позавидовав ягодам винограда, пускают светозарный сок.

Amor fati. С востока прибывает солнце, с юга— птицы, с запада — красочные вечера, с севера — звезды. Пятое направление — будущее. Из будущего приближаются зима, ржа и моль.

Поприветствуем же их безмятежно, словно боги.

Перевод с польского Ольги Морозовой.