Выставка «Под обоями». Музей современного искусства «Эрарта». 23.09.2017 — 04.12.2017.

Статья из «личного архива».

Зал с приглушенным светом, бегающие туда-сюда люди, бросающие мельком взгляд на крупноформатные полотна, желающие увидеть нечто, возможно, привычное. Но попытка проваливается. Со стен на них смотрят сплошные «незнакомцы», выхваченные из темноты слепящим светом ламп.

Останавливаться на всей выставке сейчас не имеет смысла: она требует более длительного осмотра и осмысления, но 3 работы, увиденные мною сразу и поразившие до глубины души описать стоит, с некоторыми небольшими отступлениями.

Практически у самого входа в зал в ряд висят на стене квадратные холсты, сплошь «залитые» краской, за которой местами проглядывают обрывки пожелтевших от времени газет. И вся эта поверхность будто бурлит, кипит и готова выплеснуться наружу, не имея возможности втиснуться в это изобразительное пространство. А краски, растекаясь по полотну, усиливают ощущение движения, кое-где сгущаясь и застывая массой. Как, например, в «Демографии».

Изрезанная, потертая, испещренная разными фактурами картина. Теряется ощущение цельности, заданности — это не ошибка художника, а, скорее, цель. Демография сама по себе не может быть стабильна, это не константа, и никогда ею не будет. Зыбкость, эфемерность и при этом абсолютно полная осязаемость. «Осязаемая эфемерность» — оксюморон? Да. Но как иначе? Мы не можем «увидеть демографию» в прямом смысле, спрогнозировать ее, но зато мы ее ощущаем. И какое направление тогда больше всего такому герою подходит? Явно не реализм.

Абстракционизм для многих — искусственно созданное явление, кризисное состояние искусства, когда художник не творит, а только самовыражается. Напротив. Абстракционизм — одно из тех направлений, наряду с авангардизмом, в котором практически нет рамок. Можно изобразить все, что угодно, даже то, что нельзя представить в антропоморфном или зооморфном виде. В этом и состоит одно из его достоинств, но в этом и отчасти кроется его недостаток. Стирается граница между художественным миром и реальным. Если в ту же эпоху Возрождения творец не мог перешагнуть черту реального мира и выразить на холсте весь спектр сюжетов, которые только можно придумать даже в аллегориях, то XX-XXI вв. дали такую возможность. И дело даже не в том, что изображено, а в том, как. Классицизм, реализм, гиперреализм создают определенные рамки. Да, каким-то мастерам эти рамки подходят, а вот каким-то и нет (стоит вспомнить «Бунт четырнадцати»). И те из них, кому такая «определенность» чужда находят себя в абстракции (как одном из вариантов). И это не кризис, не тупик, не дикость, а один из переломов или же переходов. Этот переход был совершен не в сюжетном плане, а в техническом, повлекшем за собой увеличение числа мотивов. А техника здесь разнообразна настолько, что, порой, теряешься в догадках, какие средства использовал автор.

В случае с еще одной работой, представленной на выставке все, более или менее, ясно. Под названием «Идустриализация» с этикетки смотрит надпись «см. техника». А на холсте перемешались желтый, красный, белый, черный, серый, выедающие глаза своей яркостью. В верхней части картины растворились мазки и чистый тон привлекает взгляд, а ниже уже вздымаются трубы, уходящие основаниями в черноту, окутанные красным и желтым. С них струится тонкими линиями краска, они будто плавятся как восковые свечи, а слева от них пробиваясь сквозь толщу краски, виднеется обрывок газеты с заголовком над очередной статьей «День освобождения». Освобождения от чего? От гнета технического прогресса? Индустриализации? Или наоборот старого миропорядка?… Объемные мазки белой краски, как заплатки среди темной бездны, но даже в ней есть место серым и черным вкраплениям. Вечное противостояние с неизвестным исходом. Можно строить предположения, выдвигать гипотезы, но это будут лишь домыслы, а заполнит ли дым этих труб последний угол чистого неба с краю, мы сможем узнать много позже.

В первых двух работах уже чувствуется некий пессимизм, даже нотки отчаяния, не свойственные многим абстрактным работам. А эти цвета? Настолько сочные, яркие, дикие, отдающие, скорее, футуристической манерой Матисса, они напоминают о таком интересном явлении как абстрактный экспрессионизм.

Движение, сформированное не так давно, но набравшее популярность. Чувственное видение художника, его эмоциональное восприятие мира трудно выразить в обычном мунковском или нольдевском экспрессионизме. Требуется нечто более глобальное, масштабное, синтетическое. И вот два гиганта — абстракционизм и экспрессионизм — сливаются в одну вещь. Вещь серьезную и драматизированную. Объединение двух настолько эмоционально сильных направлений дало миру искусства поистине уникальное явление.

Абстракционизм уже сложен для восприятия, да и экспрессионизм сам по себе тоже, а вместе они кажутся глыбой, которую невозможно ни сдвинуть с места, ни расколоть. Хотя это только первое впечатление.

Абстракция — нечто непостигаемое; что-то, что для каждого свое и неповторимое; некий образ, который складывается только в твоей голове и часто необъясним. И этому образу, не имеющему определенной формы, цвета благодаря экспрессии придается еще и чувственный, эмоциональный оттенок, дополняющий, усиливающий его.

Третья картина из этого ряда называется «Путь». Наверное, из всех трех она наиболее непонятна, неясна и оставляет больше всего вопросов. Поверхность, похожая на старый дощатый пол по фактуре, но при этом хрупкая, готовая переломиться в любой момент. Состояние напряжения усиливается с помощью тонких линий, врезанных или выпуклых. Изломы, пересечения, наложения…что есть путь, если не это? А снизу подведена черта. Фигурная, мощная, непробиваемая, выделяющаяся на общем фоне, но незаконченная. А, может, это не конец, а только лишь начало? Да и линии не вертикальные, а горизонтальные, уходящие за пределы холста, уводящие сознание и переводящие мысли в иное русло. Но по сравнению с «бурлящей» «Демографией» «Путь» кажется таким спокойным и безмятежным, а потому и ирреальным. Это некое подобие пути, а, возможно, и один из его вариантов. И снова текст. Обрывочный, «закрашенный», нечитаемый полностью. Вероятно, он и не должен читаться.

Текст не всегда что-то дополняет или разъясняет. Он может и сопровождать, просто давая пищу для размышлений, некие опорные пункты, от которых тянутся ниточки мыслей, завязываясь в узел или сматываясь в клубок; создавая проблему, неразрешимый вопрос или меняя сознание, давая новую информацию, которую в будущем можно использовать. Текстовое сопровождение не всегда дает ответы на заданные вопросы, но оно и не обязано это делать.

Все три картины объединены некой общей мыслью, но помимо этого еще и фактурностью, цветностью. Эти рельефные изображения манят, завораживают, но что за мысль для них общая?

Вероятно, это осмысление времени, современности, переосмысление впечатлений, полученных от XXI века. XXI век — техногенный, «гаджетный», просчитанный, зацикленный на себе. А на картинах Лысака он таящий, плавящийся. А под этими растекшимися формами виднеются другие. Наслоение мыслей, идей — вот она современность. И все это так органично переплетается: текст и технический прогресс, текст и жизнь, текст и неизвестное будущее…