Воплотившая в себе образ героя своего трагического времени — героя абсолютного поступка среди безнадежности, абсурда и богооставленности, — Симона Вейль (1909–1943) не только снискала славу великого религиозного философа, прошедшего путь от марксизма и атеизма до предельных форм христианского аскетизма, но и стала тем кьеркегоровским «рыцарем веры», парадоксализм мысли и действий которого стал своего рода фундаментом нравственного выживания европейской цивилизации после двух мировых войн. Впервые на русском. Перевод с французского Петра Епифанова.

[ms. 26] Тайна человеческого существования в том, что между человеком и обступающими его силами природы, «которые его бесконечно превосходят»[185], не существует равновесия, когда он находится в бездействии; оно существует лишь в действии, которым человек воспроизводит свою жизнь: в труде.

Сам Платон — всего лишь предтеча. Греки знали толк в искусстве, в спорте, но не в труде. Господин есть раб раба, и в этом смысле можно сказать, что раб[186] мастерит господина. (Гегель…)

«Смесь конечного и неопределенного» имеет смысл только относительно размеров человеческого тела. (В этом отношении верно, что «πάντων ἄνθρωπος μέτρον»[187].) Но человеческого тела действующего, т. е. соединяющего причину со следствием.

Человек творит вселенную вокруг себя в труде. Вспомни, каким взглядом ты окидываешь поля после дня жатвы… Как непохож он на взгляд прогуливающегося, для которого поля — только фон декорации! А ведь именно в этом состоит мощь истинного памятника перед Вселенной, которая его окружает (ср. слова Пьера де Краона)[188].

(Ты обладаешь — здесь — неистощимым источником радости…)

[Никогда не забывай, что у тебя есть всецелый мир, что вся целиком жизнь лежит перед тобой. Что для тебя жизнь может и должна стать еще реальнее, полнее, радостнее, чем, возможно, для любого из людей… Не калечь ее наперед никаким отречением. Не позволяй себя заточить в тюрьму никакой привязанности. Храни свое уединение. Когда тебе будет дарована истинная дружба (если это вообще когда-нибудь произойдет), противоречия между внутренним уединением и дружбой не будет, напротив. Ты ее узнáешь именно по этому безошибочному признаку. Другие привязанности должны быть ограничены строгой дисциплиной. С другой стороны, у тебя есть только одна значительная слабость, которую надо обуздать — одну, но если не обуздаешь, умрешь, не успев прожить…]

Человек в значительной мере избавлен от непосредственного гнета природы. В какой мере? Надо это оценить с помощью пропорциональной доли трудов, не направленных непосредственно на удовлетворение жизненных нужд. Чем больше увеличивается дистанция между действием и удовлетворением необходимости, тем более человек свободен по отношению к природе. Ласточка, беспрерывно носящаяся за насекомыми, — вот раб природы. Охота, собирательство. Но это освобождение компенсируется порабощением со стороны общества; ибо оно нас кормит, одевает и т. д., как родители — своего ребенка; мы — вечно младшие. Но и здесь также должно быть равновесие.

Если трудовые действия служат удовлетворению нужд только косвенно, но посредствующие звенья малочисленны, эта связь между причиной и следствием, хотя бы непрямая, будет ощутима[189].

НО: условия существования человека, ПРИ КОТОРЫХ ЭТО БУДЕТ ОЩУТИМО ЛУЧШЕ ВСЕГО.

[ms. 27] Богам приносили жертву — и хлеб поспевал. Сегодня служат машине, а хлеб вам предлагают в булочной. Отношения во второй паре больше не ясны, как были в первой.

Поэтому участие воли в нашем существовании столь слабо. Проходит время, когда она могла желать.

О двусмысленности слова «желание»[190]. Подавить все желание человеческого существования. Хотеть — и то, что не является вознаграждением за труд, того не ожидать, но получать, как милость… Но ведь и слово «милость» двусмысленно. (Самое прекрасное слово…)

(Любовь бывает чиста ровно настолько, насколько она есть милость.)

Мы разучились получать милость.

«Законы суть отношения необходимые…»[191]

Разница между рабом и гражданином (по Монтескье, Руссо…): раб подчинен своему господину, а гражданин — законам. При этом господин может быть очень мягким, а законы очень суровыми; но это ничего не меняет. Всё состоит в промежутке между капризом и правилом.

Так тот, кто думает, что подчинен некой капризной натуре, есть раб, а тот, кто знает, что подчинен природе, ограниченной точными законами, есть гражданин мира (Марк Аврелий)[192]. (…)

Почему подчинение капризу есть рабство? Главная причина этого состоит в отношении между душой и временем. Тот, кто подчинен произволу, подвешен на нитке времени; он ждет (ситуация наиболее развращающая!…) того, что принесет следующий миг; он принимает то, что приносит миг настоящий. Он не распоряжается этими мгновениями; настоящее для него не является тем рычагом, надавив на который, он мог бы поднять будущее.

Человек есть раб в той степени, в какой между действием и его следствием, между усилием и продуктом труда вмешиваются воли сторонних лиц.

Человек <в обществе> никогда не сталкивается лицом к лицу с природными условиями своей собственной деятельности. Общество создает ширму между природой и человеком.

Орудие: весы, на которых взвешиваются человек и мироздание (Statera…[193]). «Силы природы превосходят бесконечно…» И что тогда? И однако, моряк на корабле имеет вес, равный весу безмерных сил океана. (Не забывать, что судно есть рычаг.) В каждый момент лоцман — со слабой силой его мускулов, владеющих рулем и веслами, но силой управляемой — осуществляет равновесие с этой огромной массой воздуха и воды. Нет ничего прекраснее судна[194].

<…> [ms. 34] Коллективное мышление — вещь абсолютно невозможная. Однако наша наука столь же коллективна, как и наша техника. Специализация. Мы перенимаем не только результаты <исследований>, но и методы, которые нам не понятны. Да они и неразделимы; ибо алгебраические результаты предоставляют методы другим наукам. (…) Итак, индивидуальность подавляется даже в этой области.

Это определенно связано с переоценкой ценностей в науке (общие утверждения — или единство — вместо ясности). Как это <получается>? Методы отныне не более чем простые инструменты. Стремятся экономить и т. д.

Конечно, все еще не угасла искра греческого ума. Например, теории групп — исследования о множествах (по крайней мере, в принципе) и т. д.

История математических идей. Их, без сомнения, не столь уж много (воображаемые, например, ими не являются, и т. д.).

Где разрыв? Можно взять в качестве критерия принцип Декарта: иметь присутствующим в уме все, на чем основывается положение[227], которым мы пользуемся[228].

С того момента, когда используется заранее готовая формула (бином Ньютона, например…), с этого момента подчинение неизбежно. Наука подавляет ученого.

Разделение по частям труда в науке. Например, когда что-то новое рождается от встречи двух отраслей науки, которые один и тот же ум не постигает вполне.

Два уровня деградации, в некотором смысле. Наука, за ней техника: общие причины и много других.

А в сущности причина всегда одна: противоположность между бесконечным расстоянием мысли и границами тела (даже в науке: время, обозначения…).

Поскольку коллективная мысль не может существовать как мысль, она переходит в вещи (знаки, машины…). Отсюда этот парадокс: вещь — мыслит, а человек низводится до состояния вещи. Зависимость индивида по отношению к коллективу и зависимость человека по отношению к вещам: una eademque res[229].

Отношения устанавливаются не в уме.

[ms. 35] Одна и та же переоценка ценностей в труде и в науке: создают ученого для науки (чтобы причислить его к ее ведомству), но не науку для ученого (чтобы сделать его мудрым) — и ученый зависит от науки (как часть официального научного мира), а не наука от ученого. Так же, как и у рабочего с машинами…

Наука, говорит Шартье, родилась от религии, но отнюдь не от труда. Почему? (он не исследовал, почему). Потому что труд имеет дело исключительно с вещами. Пользование знаками по необходимости первоначально должно иметь религиозный смысл. (Ибо знаки суть чистое порождение человеческого ума.) Научная переработка есть переход знаков в вещи. Но сначала делаются попытки немедленного, преждевременного перехода; это магия.

Почему наука не может зародиться иначе как от пользования знаками? Потому что только с помощью знаков она может устранять случайность (ἄπειρον[230]) и, таким образом показывать необходимость — которая, впрочем, еще нисколько не есть необходимость, пока не существует, — а существует она именно посредством ἄπειρον.

Отсюда наука определяется как… (как что?)

(Метод <в науке> приобретается только через пользование знаками. Замечание Детёфа[231] по поводу инженеров и рабочих.)

Количество.

Над методом взяло верх количество.

Наша цивилизация основана на количестве.

Понятие о мере утеряно во всех областях жизни (например, рекорды в атлетике).

Здесь всё искажено. Частная жизнь — тоже, потому что воздержность[232] (σωφροσύνη[233]) в ней стала немыслимой. Кроме внешних правил (буржуазные условности), всё развитие морали в послевоенный период (и даже раньше) есть одна сплошная апология невоздержности[234] (сюрреализм) и, следовательно, в конечном счете, безумия…

Современная концепция любви.

Разговор с Пьером[235]: когда говорят о язычестве, забывают, что самым центром язычества[236] является понятие воздержности (которому христианство весьма неудачным образом противопоставило <добровольное> лишение; однако, кто пробует подражать ангелу, тот <, напротив,> уподобляется животному[237]).

Увы, в окружении нравственной атмосферы, где царит невоздержность, особенно трудно жить согласно правилам воздержности. И тогда во многих областях жизни избежать невоздержности бывает возможно только через лишение. Но самая большая опасность лишения рассеивается, когда его принимают не как правило поведения, имеющее важность само по себе, но только как временное средство, и к тому же только там, где не понимают, что можно обойтись и без этого. Она, определенно, есть меньшее зло; можно подвергать себя лишениям, сохраняя воздержность как цель, хотя воздержность и лишение противоположны друг другу. Можно предписать границы лишению, но не распущенности.

[ms. 36] В числе характеристик упадка современного мира не забыть указать: невозможность мыслить конкретно связь между усилием и результатом усилия. Слишком много посредствующих <звеньев>. Как и в других случаях, эта связь, не заключаясь в какой-либо мысли, состоит в вещи: в деньгах. И, как всегда, самим своим существованием они создают пропасть между мысленными представлениями двух этих пределов. Но в наше время практика спекуляции, ставшая всеобщим и почти единственным средством к обогащению, фактически создает пропасть в квадрате (промышленное производство хотя бы делает деньги средством связи между вещами, а спекуляция есть связь между деньгами и деньгами). Последствия этого ощутимы вплоть до самых низов населения (виноградарь в Осере)[238].

ДЕНЬГИ, МЕХАНИЗАЦИЯ, АЛГЕБРА: Три монстра современной цивилизации. Полная аналогия.

Ставить качество выше количества также в области науки.

Связь между наукой и ее применениями носит характер случайной — она никем не мыслится; следовательно, она может быть только случайной.

Важно (для свободы) не то, чтобы труд был методичен, но чтобы он выполнялся методически. Но одно не обязательно предполагает другое. В каком-то смысле первое даже исключает второе…

И снова явление удваивается. Ибо возрастающая сложность нуждается уже в знаках знаков. И здесь тоже…

Вот в этом-то и состоит «робот»[239]…

Для ума, который подстилают под ноги количеству, не остается иного критерия, кроме эффективности (ибо это теперь единственный толк от него…).

Там, где ум (<т. е. собственно> человек…) перестает быть принципом, он перестает быть также и целью (значит, во всем коллективном труде…).

Декарт был слишком благороден, чтобы на самом деле не интересоваться социальными вопросами. Но он полагал, что одно методическое овладение природой способно дать человеку свободу…

↑[240] Душа — это человеческое существо (человеческое тело…), рассматриваемое как имеющее ценность само по себе. Любить душу женщины — значит, думать об этой женщине не применительно к своим удовольствиям и т. д.

В области чувственного чем больше кто отдает, тем больше себя ставит в положение нищего, собаки, которая ожидает кости. [«Провинциальная муза»[241]] Потому что, чем больше он отдает, тем больше зависит в счастье и в несчастье. В одном слове он получает больше счастья, чем может заслужить годом преданности[242].

Примечания:

185 Спиноза, Этика, IV, теорема 3.

186 Ср. примеч. 179:

Maître et serviteur. Ср. Гегель, Феноменология духа, IV, A III. У Гегеля речь идет о «господине и рабе». Интересно, что Симона не называет раба «рабом» (esclave), но воспроизводит здесь заглавие рассказа Льва Толстого «Хозяин и работник» (1895) во французском переводе И. Гальперина-Каминского, опубликованном в том же году, что и русское издание. Это сделано намеренно: Толстой в своем рассказе удивительно преображает идею Гегеля; Никита, сам того не зная, «творит» своего хозяина — в Боге и в вечности.

Здесь: esclave.

187 «Человек — мера всех вещей», знаменитый афоризм Протагора (V в. до н. э.), переданный Платоном (Теэтет, 152а).

188 Поль Клодель, Извещение Марии (вариант 1912), действие 4, сцена 5:

Анн Веркор

Ты могуществен в своих созданиях, Пьер, и на моем пути я видел храмы, которым ты отец.

Пьер де Краон

Благословен Бог, сделавший меня отцом храмов,

И вложивший мне в сердце разумение и чувство трех измерений! (…)

Я не высекаю вещь снаружи, какую-то видимость.

Как отец наш Ной, в моем огромном Ковчеге

Я тружусь изнутри и вижу, как со всех сторон все поднимается разом!

И что такое изваять тело, в сравнении с тем, чтобы вложить в него душу?

И в сравнении со священной пустотой, которая даст благочестивой прибежище перед лицом ее Бога?

Ничто для меня не слишком глубоко: мои колодцы достигают вод Материнских истоков! Ничто не слишком высоко для шпиля, который идет в небо и похищает молнию у Бога! (…) Как прекрасен камень и как он отзывается рукам зодчего! И вес целого, вес всего создания — какая это справедливая и прекрасная вещь!

Как он верен и как он хранит замысел и какие тени он дает!

И когда виноградная лоза пропущена по стене и цветущий розовый куст вверху,

Как он прекрасен, и как все вместе — действительно!… (пер. О. Седаковой)

189 Вероятно, здесь Симона возвращается к мысли, высказанной выше (о «человеке, творящем вселенную вокруг себя»). Сохранить ощутимой связь между причиной и следствием, т. е. между природными источниками жизни и потреблением, для нее важно во многих отношениях. Вот некоторые из них: 1) благодарное отношение к миру и природе, ощущение себя частью природного мира, чувство красоты мира и творческое отношение к труду являются для нее необходимыми свойствами нравственно здоровой личности; 2) ощущение связи и единства с гармонией мироздания избавляет от униженности, рабства души и социальных фобий. Устроение справедливого общества для Симоны немыслимо без установления гармонических отношений с природной средой.

190 Désir.

191 Монтескье, О духе законов, I, 1: «Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека» (пер. А. Горнфельда).

192 Марк Аврелий, Размышления, VI, 44: «Для меня, как Антонина, град и отечество — Рим, как человека, — весь мир. И только полезное этим двум градам есть благо для меня» (пер. С. Роговина). Марк Аврелий Антонин (121–180) — римский император из династии Антонинов. Выходец из знатной семьи испанского происхождения, усыновлен имп. Антонином Пием, правил в 161–180 гг. Его написанные на греческом языке «Размышления» Симона считала лучшим и наиболее чистым примером усвоения греческой стоической философии на римской почве.

193 Аллюзия на гимн галльского епископа VI в. Венанция Фортуната «Vexilla Regis prodeunt» («Грядут знамена царские»). См. ниже: К1, ms. 61 и примеч. 339.

194 В этой же тетради содержатся и пропущенные нами пространные выписки Симоны о принципах вождения парусных судов.

<…>

227 Proposition.

228 Декарт, Правила для руководства ума, правила 3, 8, 11.

229 Одна и та же вещь (лат.).

230 Беспредельное (др.-греч.).

231 Огюст Детёф (1883–1947)—организатор промышленности и общественный деятель. Начав с должности инженера-гидротехника, стал директором порта в Страсбурге. В 1928 г., в числе основателей АО «Альстом», стал его первым управляющим. Будучи связан дружбой с Б. Сувариным, по его просьбе способствовал устройству Симоны Вейль на завод «Альстом». Пытаясь сблизить рабочий синдикализм с идеями патроната, с 1937 г. издавал журнал «Нувё кайе», к сотрудничеству с которым привлек и Симону (здесь выходила бóльшая часть ее статей до 1940 г.). В годы оккупации член правительства Виши, глава комитета по организации промышленности и электрификации. После освобождения был обвинен в сотрудничестве с врагом, но уголовному преследованию не подвергался. Штрих к портрету: «Не умеющий забить гвоздь, водить машину и даже найти свое место в поезде, (…) удрученный реальным в делах повседневной жизни, он становился в необычайной степени реалистом, анализируя ситуацию, излагая проблемы, разбирая систему или план» (П. Бриссон, цит. по: ŒC, t. II, vol. 2, p. 494). На книгах Детёфа по организации управления производством, написанные с прекрасным знанием людей, легким языком, увлекательно и с юмором, выросло не одно поколение французских специалистов-администраторов.

232 Tempérance — воздержность, сдержанность, умеренность, трезвость.

233 Здравомыслие, благоразумие, рассудительность, умеренность, воздержание, скромность (др.-греч.).

234 Intempérance.

235 Пьер Летеллье — товарищ Симоны по семинару Алена, сын философа Леона Летеллье. Леон, как и Ален — ученик Жюля Ланьо. Выходец из нормандской деревни, в юности рыбак, затем моряк дальнего плавания, избороздивший весь мир. В тридцать лет стал студентом у Ланьо, по окончании университетского курса вернулся на родину, где жил трудом крестьянина, как и его предки. Симона мечтала познакомиться с Летеллье-старшим, но в 1926 г. он умер. Годом позже Симона приехала в его селение Гувилль-сюр-Мер почтить память философа. Здесь она участвовала в полевых и домашних работах вместе с семьей Летеллье, собирая воспоминания земляков о нем, помогала вдове составить книгу его текстов. Образ мыслителя-крестьянина был уже тогда идеалом Симоны, и Л. Летеллье стал для нее такой идеальной фигурой. К Пьеру Летеллье у нее возникло сильное чувство, оставшееся, впрочем, безответным.

236 Это утверждение имеет смысл, если под язычеством понимать не совокупность дохристианских культовых, мистических и магических практик и обычаев (огромную и многообразную даже в пределах одного греческого ареала, непрерывно испытывавшего внешние религиозные влияния — финикийские, фракийско-гетские, мало-азийские, египетские, персидские и др.), но высокую область греко-римской культуры, для которой, действительно, понятие меры было одним из основополагающих.

237 См. примеч. 211:

Афоризм, ставший известным в передаче Паскаля (Мысли, гл. 3):

«324. Когда человек пытается довести свои добродетели до крайних пределов, его немедленно окружают пороки — те, что незаметными путями незаметно прокладываются со стороны малой бесконечности, те, что толпой набегают со стороны бесконечности необъятной, — и, затерянный в их скопище, он уже не видит добродетелей. И принимает себя за совершенство. (…) 329. Человек — не ангел и не животное, и чем старательнее, на свое несчастье, разыгрывает он из себя ангела, тем более уподобляется животному» (пер. Э. Линецкой). Однако мысль восходит к Монтеню: «Есть люди, старающиеся выйти за пределы своего существа и ускользнуть от своей человеческой природы. Какое безумие: вместо того, чтобы обратиться в ангелов, они превращаются в зверей, вместо того, чтобы возвыситься, принижают себя» (Опыты, кн. III, гл. XIII; пер. Н. Рыковой). В передаче и трактовке разных авторов афоризм приобретает подчас новые оттенки. «Человек не есть ни ангел, ни зверь. И беда в том, что всякая попытка сделать его ангелом фактически превращает его в зверя» (С. Франк). «Опасное дело убедить человека, что он во всем подобен животному, не показав одновременно и его величия. Не менее опасно убедить в величии, умолчав о низменности. Еще опаснее — не раскрыть ему глаза на двойственность человеческой натуры. Благотворно одно — рассказать ему и о той его стороне, и о другой» (Ш. Пеги). Но в оригинале человек не объект, а субъект.

238 Ср. примеч. 87.

239 Слово «робот» впервые появилось в пьесе Карела Чапека «Р.У.Р.» (1921), где означало искусственно выведенную, в целях повышения эффективности производства, упрощенную породу людей.

240 Стрелка проведена к словам: «Там, где ум…».

241 Роман О. де Бальзака.

242 Повод к этой заметке могла дать история отношений подруги Симоны Колетты Пеньо с Жоржем Батаем, закончившихся смертью Колетты от туберкулеза в возрасте 35 лет (1938).