Исследователи и публицисты соревнуются в чеканке производных от «антропоцена», термина, обозначающего современную геологическою эпоху, когда человек стал оказывать определяющее воздействие на планету. Далеко не полный список неологизмов включает ктулуцен, плантациоцен, энтропоцен, пластицен, робоцен, трампоцен. По мнению Рози Брайдотти (Rosi Braidotti), подобное изобилие ответвлений — результат эпистемологической акселерации, свидетельствующей о важности явления, и в то же время о его неоднозначности, в результате чего возникают сложности с определением сути проблемы [1].

Тем временем экологически-ответственные журналисты с подачи Guardian обещают при любой возможности напоминать читателям о серьезности ситуации и впредь называть глобальное потепление «своим именем» — климатическая катастрофа. Интенсивность потока экологических фактов и фактоидов для одних — причина паники, другие впадают в отрицание, многие же просто не способны осознать масштабы происходящего. Причем среди тех, кто по какой-то причине предпочитает закрывать глаза, есть влиятельнейшие политики и бизнесмены, те, кто и должен бы решительно действовать.

Новая экологическая реальность поставила научное сообщество перед беспрецедентным интеллектуальным вызовом — выработать «теорию всего», способную убедительно истолковать причины и механизмы кризиса и предложить конкретный план действий по его преодолению. В рамках этого эссе в качестве претендентов на роль такой теории предлагаются два расхожих в экологическом дискурсе «-цена» — капиталоцен (capitalocene), которым уже около двадцати лет занимается историк климата и политэкономист Джейсон Мур (Jason W. Moore), и относительно новая концепция негантропоцена (neganthropocene) французского философа Бернара Стиглера (Bernard Stiegler). Оба исследователя оставляют в стороне геологический пласт, и сразу переходят к препарированию экономической, социальной и, у Стиглера, психической структуры общества, описывая нарушение стабильности биосферы как одно из неизбежных следствий сложившейся организации человеческих отношений.

«Тезис Капиталоцена не является аргументом в рамках естественной истории земли. Это аргумент геоистории — дисциплины, которая рассматривает биологические и геологические изменения как фундаментальное свойство истории власти и производства»

Джейсон Мур [2]

«Вопрос Антропоцена состоит в том, как выйти из Антропоцена — токсичного периода, и вступить в новую эпоху Негантропацена — эпоху исцеления и заботы [3]»

Бернар Стиглер [4]

Далее приводится краткое описание существенных для проблемы антропоцена аспектов двух вышеупомянутых теоретических систем, и предпринимается попытка осуществить их синтез и сделать некоторые выводы об их потенциале в практическом и исследовательском отношении.

Капиталистический анамнез

Экономическая деятельность — один из основных факторов экологической катастрофы. Это трудно отрицать — отходы потребления у всех на глазах спрессовываются в новый геологический слой. Агрессивная промышленная эксплуатация природы продолжается. Капитал всеми правдами и неправдами пытается получить доступ к новым ресурсам. Так, администрация Трампа недавно обнародовала поправки к Закону об охране исчезающих видов, из которых следует, что американские природоохранные организации теперь будут обязаны учитывать экономические интересы государства при планировании своей деятельности [5]. Многие видят в этом прямую угрозу целостности охраняемых природных территорий. Отказ российских властей от тушения Сибирских пожаров также неоднократно аргументировался экономической целесообразностью. Оба примера демонстрируют реалии капиталоцена.

Согласно теории Джейсона Мура, капиталистическая модель способна выживать исключительно за счет присвоения так называемой дешевой природы (Cheap Nature). Ресурсы имеют свойство исчерпываться, в то время как спрос неуклонно растет. Поэтому эксплуататоры вынуждены непрерывно расширять границы своих владений и двигать так называемый «фронтир» цивилизации. За точку отсчета для взрывного роста такого типа человеческой организации Мур берет 1492 год. Это и есть, по мнению историка, начало эпохи антропоцена, или, точнее, капитолоцена. Физические и политические границы и практическая невозможность дальнейшей экспансии привели к перегреву системы, вылившемуся в итоге в кризис биосферы — экологическую катастрофу.

Открытие Нового Света создало условия для окончательного закрепления иллюзии неисчерпаемости природных ресурсов и положило начало так называемому длинному XVI веку, в ходе которого экономическая модель, эволюционировавшая впоследствии в мировой капитализм, обрела свои черты и породила захватническое мировоззрение, доминирующее с тех пор. Философское основание этого взгляда Джейсон Мур видит в картезианском дуализме, сформулированном им в виде центральной для капиталоцена бинарности — общество/природа. Именно эта двойственность, согласно ученому, является непреодолимым барьером для продуктивного анализа противоречий мировой экономической модели и причиной принципиальной невозможности их разрешить. Нельзя увидеть структурные проблемы господствующей парадигмы, рассматривая природу как нечто внешнее по отношению к человечеству. Вместо этого необходимо исходить из не-двойственной концепции человечество-в-природе (humanity-in-nature) и двигаться в сторону планомерных преобразований в рамках этого подхода.

Важно добавить, что в понятие «природа» Джейсон Мур включает эксплуатируемых капиталом людей и нечеловеческих акторов, а именно, тех кто находится в непосредственном физическом контакте с природными ресурсами. Это может быть дешевая рабочая сила (Cheap Labor), переселяющиеся подальше от промышленных районов семьи, вынужденно мигрирующие животные или целые экосистемы, которые производят бесплатную или дешевую энергию (Cheap Energy), также присваиваемую капиталом. Разделение людей по такому принципу позволяет снять ответственность с абстрактного человечества и утверждать, что финансовое бремя по исправлению экологической ситуации следует возложить на крупнейших игроков рынка. Осознавая необходимость действовать быстро, Джейсон Мур видит выход в том, чтобы чьим-то волевым решением бросить ресурсы крупных компаний на декарбонизацию атмосферы и таким образом спастись от большой катастрофы, а затем перейти к системным экономическим и социальным преобразованиям в рамках пересмотра бинарности общество/природа.

Такая модель представляется утопической. Заставить корпорации пойти на неоправданные с точки зрения бизнеса расходы, а затем, отказавшись от прямой конкуренции друг с другом, встать на путь реорганизации с целью значительного снижения объемов производства вряд ли возможно иначе как перед лицом очевидной катастрофы, когда, вероятно, вообще уже будет поздно что-либо делать. Полагать, что удастся убедить мировой рынок и национальные экономики действовать сообща и немедленно, значит надеяться на чудо. В реальности нужны механизмы принуждения, существование которых само по себе находится под вопросом.

Теория капиталоцена, при всей своей завершенности, прежде всего социологическая модель. Она предлагает инструменты для исторического анализа, но не уделяет должного внимания особенностям текущего момента и разработке схем конкретных действий. В ее задачи не входит и поиск механизмов, которые, например, участвуют в формировании когнитивных функций и психики, что в свою очередь влияет на политическую волю и способность общества выйти за рамки установившейся системы и попытаться ее преодолеть. Чтобы уточнить диагноз и объяснить, почему мы не способны эффективно действовать в сложившейся ситуации, необходимо рассмотреть роль и влияние технологий, пронизывающих современный капиталоцен.

Техногенная энтропия и негэнтропические вычисления

Бернар Стиглер деконструирует понятие антропоцена и строит собственную технико-философскую концепцию негантропоцена на базе теорий энтропии Рудольфа Клаузиуса и негэнтропии Эрвина Шрёдингера, а также общей теории систем Людвига фон Берталанфи.

«Что представляет из себя Антропоцен? Это рост энтропии. Во-первых, физической энтропии — рассеивание энергии, хаотизирующее климат, отсюда — глобальное потепление. Во-вторых, биологической энтропии — сокращение биоразнообразия означает исчезновение негэнтропии (= увеличение энтропии). В-третьих, информационной энтропии как источника дезинформации (фейковых новостей и пост-правды)»

Бернар Стиглер [6]

Из общей теории систем Стиглер заимствует понятие бифуркации. Он рассматривает биосферу как открытую систему и выдвигает тезис о том, что текущие экономические процессы и специфика новейшего витка развития техники стремительно «закрывают» ее, и, как следствие, теряется способность к качественному переходу — бифуркации. Любая закрытая система, согласно Берталанфи, в конечном итоге разрушается.

Резкое ускорение техногенной трансформации биосферы, по Стиглеру, следует считать началом эпохи антропоцена, а отсчет целесообразно вести с изобретения парового двигателя. Скорость трансформации зависит от уровня и типа доминирующих на данном этапе технологий. Современной экономика — капиталистическая, рыночная, цифровая. Чтобы показать связь рынка, цифровых технологий и психического состояния общества, как ее понимает Стиглер, необходимо в общих чертах обрисовать его философскую систему.

Одной из центральных для его мысли является концепция грамматизации — дискретности и кодируемости знания и опыта. Она произрастает из феноменологии Гуссерля. Стиглер дополняет разработанную немецким философом систему первичных и вторичных ретенций (процессов восприятия, обработки и усвоения чувственных данных), вводя концепцию третичных ретенций. Этот тип ретенций представляет собой экзосоматизацию или «овнешнение» памяти в артефактах, которые, в свою очередь, всегда влияли на когнитивные процессы. Так, первобытные орудия труда являются носителями практической памяти.

Резкое изменение функционирования третичных ретенций связано с изобретением печатного станка, явившимся качественным скачком в грамматизации знания. Следующим событием такого масштаба Стиглер считает появление кремниевых носителей и интернета. Эти технологии радикально меняют среду (milieu) для психической и социальной индивидуации. Эти понятия он заимствует из теории Жильберта Симондона о технических объектах, их бытовании и взаимодействии с человеком и обществом [7]. Также Стиглер основывается на марксистской концепции пролетаризации — вместе с результатами труда у человека отчуждается знание о сути производственных процессов, а сам он становится лишь придатком технических орудий производства. Причем технологии делают возможной капиталистическую монополизацию знания именно в силу их грамматизирующего потенциала, а экономическое отчуждение является лишь надстройкой более базового отчуждения «индивидуального бытия в ситуации труда» [8].

Бернар Стиглер анализирует современную ситуацию когнитивного капитализма и цифровой экономики в контексте вышеперечисленного и приходит к выводу, что мы живем в эпоху тотальной пролетаризации. Биологическая нервная система не способна достаточно быстро реагировать и усваивать опыт и знание, производимые цифровой средой. Цифровизированные третичные ретенции не способны функционировать как прежде. Это нарушает процессы грамматизации, трансиндивидуации и производства протенций — ментального конструирования будущего, что в свою очередь ведет к ослаблению политической воли и делает общество уязвимым перед капиталистической эксплуатацией нового цифрового типа.

Нейронные сети решают задачи не рационально, а вероятностно, пролетаризируя всех, кто бездумно использует полученные с их помощью результаты, включая топ-менеджеров и владельцев бизнесов. Стиглер показывает, что это лежит в основе современной экономической деятельности. Планирование, инвестирование, кредитование — практически все подобные решения принимаются, исходя из исчислимой без остатка экономической целесообразности. Роль человека как рационального ноэтического агента в этих процессах практически сведена к нулю. Голый математизм на всех уровнях организации материи неизбежно сопровождается энтропией в трех вышеупомянутых планах. В эпоху антропоцена это проявляется в климатических катаклизмах, массовом вымирании, информационном хаосе.

Локальные делиберативные акты

Путь к оздоровлению, согласно Стиглеру, лежит в пересмотре взаимодействия с техникой в целом и с цифровыми технологиями в частности. С этой целью его команда разрабатывает принципы подхода, получившего название délibération (делиберация). Не предлагая отказаться от вычислений и использования алгоритмических данных, что было бы само по себе абсурдно, Стиглер, вслед за Жаком Деррида, рассматривает технологии как фармакон — одновременно лекарство и яд. Вычисления играют критическую роль в современном мире, однако важно, чтобы выводы на их основе поверялись с максимально возможным включением человеческого разума [9], то есть осуществлялась креативная обработка данных. Необходимо создание и повсеместное внедрение локальных узкоспециализированных экспертных групп для анализа результатов вычислений ИИ и принятия практических решений на основе этого анализа.

В одном из интервью Стиглер рассказал, что основанная им международная ассоциация Ars Industrialis, занимающаяся исследованием «политической индустрии технологий духа», совместно с французским международным оператором сотовой связи, корпорацией Orange, проводит такой эксперимент в небольшом французском городке с участием мэра и местной администрации. Специалисты компании установили датчики в нескольких локациях города и собирают определенные типы данных, которые передаются на рассмотрение специальной комиссии. Там данные анализируются, и затем принимаются решения. Здесь важно, что это маленький городок, так как, во-первых, негэнтропия — это локальное явление, и чем больше масштаб, тем сильнее противоположная тенденция — энтропия. Во-вторых, есть предел эффективности делиберации, то есть осмысления и рационализации технологических данных, в силу, опять же, скорости и ограниченности когнитивных способностей человека.

Таким образом, согласно теории негантропоцена, необходимы своего рода локальные прививки негэнтропии на уровне сравнительно небольших территориальных образований. Впоследствии должны появиться надстройки на более высоких уровнях вплоть до национальных государств и Евросоюза. С каждым увеличением масштаба делиберативные возможности человека уменьшаются, но, видимо, изначальная интегрированность рационального на базовых уровнях и должна стать связующим агентом, препятствующим энтропии и хаотизации биосферы.

«Негэнтропия невозможна на уровне Вселенной. Мы должны не уничтожать, а усиливать локальности, открывая их для кооперации друг с другом.»

Бернар Стиглер [10]

«Абсолютно необходимо финансировать из бюджета [на уровне ЕС, так как национальные государства не способны, в силу своего масштаба, эффективно действовать] исследовательские проекты, которые не были бы мотивированы прибылью, а значит вычислениями и кратко- и среднесрочными инвестициями.»

Бернар Стиглер [11]

Цифровой капиталоцен

Любопытная картина вырисовывается, если попытаться применить понятийный аппарат капиталоцена к цифровому капитализму. Мы много лет наблюдаем, как крупные платформы поглощают успешные цифровые стартапы, и, следуя логике Стиглера, можно говорить, что это приводит к выхолащиванию синтетического знания — там, где раньше решения принимали чуткие к проблемам клиентов основатели бизнеса, теперь заправляют топ-менеджеры, опираясь на данные тех же нейросетей. Во главу угла ставится прибыльность материнской компании. Если посмотреть на цифровую монополизацию под таким углом, то гиганты вроде Google и Facebook — не иначе как виртуальные колонизаторы, которые захватывают и гомогенизируют (то есть уничтожают негэнтропию) цифровое пространство, сдвигая цифровой фронтир и нарушая цифровую экологию. Невротизированное общество погружено в альтернативные — успокаивающие или смиряющие с действительностью — сценарии пост-правды. Такие сценарии также проектируются алгоритмически, и закрепляются на уровне инстинктов продуктами капиталистической поп-культуры, всегда находящимися в нескольких кликах от потребителя.

Следует заметить, что делиберация, в понимании Стиглера, практически с самого начала присутствовала в структуре организованного цифрового пространства — речь идет о модерировании контента. Борьба с фейковыми новостями также ведется с привлечением «живых» специалистов по проверке фактов и достоверности информации. Озвученные Цукербергом непопулярные планы отказаться в будущем от ленты новостей и заменить ее на сообщества по интересам могут быть продиктованы осознанием необходимости делегировать людям контроль над структурированием собственной сетевой среды, где они проводят значительную часть времени. Это может стать началом позитивного тренда — цифрового оздоровления. Разработки Бернара Стиглера, вероятно, полезно было бы учитывать при проектировании социальных сетей и цифровых интерфейсов, чтобы деятельность дигитальных корпораций направлялась, помимо извлечения прибыли, на стимулирование негэнтропических процессов в обществе.

Однако здесь кроется противоречие, произрастающее из логики капиталоцена, согласно которой часть человечества является критически важным ресурсом для капиталистической эксплуатации. Сегодня им стал еще и таргетированный пользователь. Собранные о нем данные используются для решения двух основных задач: понять, что сейчас нужно конкретному человеку и показать ему рекламу в самый подходящий момент. Вовлекать же его в делиберацию — значит подвергать сомнению закрепленный за ним статус эксплуатируемого ресурса. Именно здесь капиталистическая система, в данном случае ее цифровая надстройка, исходя из логики капиталоцена, должна оказывать сопротивление.

Перспективы цифровой экологичности

Попытка синтеза концепций капиталоцена и негантропоцена дает ощутимый синергетический эффект именно при анализе постиндустриального цифрового общества, в котором каждый пользователь смартфона, водя пальцем по экрану, в реальном времени взаимодействует с алгоритмическим левиафаном — генератором гигантских массивов данных, утекающих к маркетологам и производителям товаров. Теория Джейсона Мура позволяет убедительно описать эволюцию цифровой экосистемы как этап адаптации капиталистического уклада к меняющимся условиям и выявить в нем виртуальную линию разделения [12] на цифровую среду (природу) и пользователей (общество), что возвращает нас к описанному социологом классическому дуализму. Причем пользователь теперь пролетаризируется и концептуально сращивается со средой, независимо от того, на какой стороне бинарности человек/природа он находится в физическом мире. Понятийный аппарат Бернара Стиглера позволяет объяснить природу этого усложнения и обнаружить тонкие настройки и причинно-следственные связи внутри текущих процессов, описать их психологическую сторону, а также связать цифровой капитализм с реальной техногенной энтропией биосферы.

Синтез идей Бернара Стиглера и Джейсона Мура мог бы стать теоретической моделью для исчерпывающей, или, по крайней мере, достаточно глубокой проработки социо-экономических проблем, приведших к кризису биосферы, указать на блоки и препятствия и, в итоге, прочертить путь к осуществлению поставленной обоими мыслителями задачи — вовлечь в активную борьбу на стороне устойчивого экологического развития и осознанной экономической трансформации критическое число влиятельных игроков на уровне государств и корпораций. Ведь только от них, в конечном счете, как полагают оба ученых, зависит, преодолеем ли мы узкое место в истории планеты — антропоцен.

Сентябрь 2019 г.

Материал входит в серию публикаций по итогам образовательного проекта «Пространство и письмо: исследование антропоцена», который проходил в МСИ Гараж в июле 2019

Примечания

1 — «Эпистемологическая акселерация» в трактовке Рози Брайдотти. Лекция Posthuman Knowledge

2 — Jason Moore. WHO IS RESPONSIBLE FOR THE CLIMATE CRISIS?

3, 6, 11 — Bernard Stiegler. The Neganthropocene

4 — Забота (Sorge) — термин Мартина Хайдеггера

5 — Brian Resnick. The Endangered Species Act is incredibly popular and effective. Trump is weakening it anyway

7, 8 — Жильбер Симондон. О способе существования технических объектов

9 — Стиглер понимает разум в кантианском смысле, как «способность давать принципы»

10 — Бернар Стиглер. Искусственный интеллект — это искусственная глупость

12 — По аналогии с терминами race line, gender line и т.д. у Джейсона Мура